Медовый месяц у прабабушки, или Приключения генацвале из Сакраменто - Дружников Юрий - Страница 5

Милиционер вытащил канистру с бензином, отдал другому, тот быстро унес ее куда-то в кусты.

— Как же так? — вежливо поинтересовался Патрик.

Ответа он не получил.

— Проезжайте быстрей, не создавайте очередь, не то еще и оштрафуем.

Дорога опять вилась над морем, открывая замечательные виды.

— Знаешь что, — предложил Патрик. — Раз здесь война, Резо прав: нам надо перебраться в Россию, там отдыхать. Судя по карте, это еще миль сто. Смотри, какая красота: я обожаю горы.

Они долго петляли по извилистой горной дороге. В поселках стояли бронетранспортеры, кое-где стреляли. Прохожие на улицах, если их спрашивали, смотрели испуганно. Мелькали магазины, рестораны с окнами, заколоченными досками, мертвые рынки. В одном доме, неподалеку от шоссе, им продали две пустые бутылки, чтобы набрать воды из родника.

Солнце перевалило зенит, когда они, свернув с дороги, остановили машину возле заброшенного сада, спустились с пригорка и под развесистой дикой яблоней расположились перекусить. Вокруг ни души. Хлеб с вареньем, которые дал им с собой Резо, и родниковая вода были замечательно вкусные. Патрик расслабился, прилег на сухую траву. Люба положила ему голову на грудь, и оба они после сидячей ночи провалились в сон.

Проснулся Патрик от шума. Сразу три тяжелых черных лимузина с темными стеклами, шурша шинами, медленно выкатились из-за горы и остановились. Уоррен переводил глаза с одной машины на другую, но некоторое время в них не было никаких признаков жизни. Потом из первого и третьего лимузинов высыпали две группы моложавых телохранителей в черных костюмах и галстуках и, осматривая окрестность, растянулись полукругом. Передняя дверца во второй машине открылась. Лысоватый генерал с золотыми погонами вылез на обочину, огляделся и, согнувшись угодливо, стал открывать заднюю дверцу.

Оттуда долго никто не показывался. Затем до блеска начищенный черный сапог опустился на землю. Некоторое время спустя рядом с ним встал другой сапог. Оба сапога пошевелились, разминая ноги, спрятанные внутри них. Из темноты донеслось кряхтение, мужской голос выругался с грузинским акцентом и спросил:

— Людишек вокруг нэт?

— Никак нет, — отчеканил генерал, — все обследовано.

Опираясь на дверцу и поддерживаемый генералом, на свет выбрался старик с изъеденным оспой лицом и усами, западавшими в рот. Он был в белом поношенном френче с расстегнутым стоячим воротничком, двумя карманами на груди и белой фуражке. Старик посмотрел, прищурившись, на солнце и сказал:

— Как печет, мать его туды-сюды!

Кряхтя и пошатываясь, старик обошел автомобиль сзади и, пристроившись возле колеса, стал справлять нужду. Патрик смущенно скосил глаза на Любу, но она сладко спала. Старик закончил важную миссию и облегченно вздохнул. Застегивая ширинку плохо гнущимися пальцами, он подошел к краю дороги и сдвинул фуражку на затылок. Посмотрел на горы, вынул из кармана кисет с табаком, трубку и стал ее набивать, трамбуя табак большим пальцем.

Охрана раздвинулась широким кругом, внимательно следя за окрестностями. Генерал уже держал наготове зажигалку. Старик сунул трубку в рот и зачмокал, разжигая ее. Тут Патрика вдруг осенило, кто перед ним. Он вскочил, поняв, как ему повезло в жизни. Ведь второго такого шанса не будет. И он крикнул:

— Господин Сталин!

Едва Уоррен пошевелился, охрана бросилась к нему, навалилась, скрутила. Патрик, конечно, мог их в два счета раскидать, а он торопливо просунул голову между двух молодцов, насевших ему на плечи, и представился.

— Видишь? Это так называемая лычная охрана, — сказал старик генералу, яростно плюнул и растоптал плевок сапогом. — За что жэ народ вам платыт зарплату?

— Виноват, товарищ Сталин!

— Давайте меняться, господин Сталин, — крикнул поспешно Патрик. — Я вам отдам трубку вождя индейского племени, а вы мне вашу трубку.

— Мнэ, вождю всэго прагрессивного человэчества, ты прэдлагаешь трубку лидера какого-то мэлкого плэмени?

— Да ведь эта трубка, согласно легенде, дает не только власть, но и бессмертие!

— Все это чэпуха! Мы, марксысты — атэысты. Но раз тэбе так хочется иметь трубку, каторую курил лычно товарыщ Сталын, на, вазьми. Отпустите его. Генерал, подай ему мою трубку.

Старик, кряхтя, полез на заднее сиденье лимузина.

Бросили Патрика на землю, и охрана мгновенно погрузилась в машины.

— Насчет тэх молодых людэй на травке…— сказал старик генералу. — Он ведь амэриканец… Я эще нэмножко подумал и рэшил: нужно ли агентуре Соединенных Штатов знать, что товарыщ Сталын сейчас находытся на даче в Абхазии?

— Может, дать команду пройтись по ним из «калашникова»?

— Зачэм пройтысь? Пусть гости спокойно отдыхают. А когда отдохнут, пусть товарыщ Бэрия с ними бэспристрастно разберется. Я думаю, им нэ надо возвращаться в логово империалызма. Пусть такой фызычески крэпкий амэриканец поработает на социализм. А трубка вэрнется к ее настоящему хозяину. Поехали!

Заверещал мотор. Патрик держал в руках трубку, которая еще дымила. Теперь он проснулся второй раз, уже по-настоящему. Открыв глаза, Уоррен увидел, что в руке у него сухой сучок от дерева, подобранный на земле. Шум с дороги и дым действительно имели место. Их «Москвич» проворно разворачивался и катил, набитый людьми с обритыми головами.

Патрик проворно вскочил и в три прыжка оказался на асфальте, но машины след простыл. Ни одной попутки на дороге, шоссе будто вымерло. Бежать вслед глупо. Рука мгновенно опустилась в карман: ключи от машины исчезли.

— Трубка, Луба! — застонал Патрик.

— Какая трубка?

— Трубка вождя индейцев, которую я хотел поменять на трубку вождя Сталина. Она уехала…

С трубкой уехала их одежда, видеокамера Патрика, одеяла, — все осталось в багажнике «Москвича». Зато бумажник в заднем кармане сохранился, поскольку Патрик на нем лежал.

Как мог убедиться читатель, я стараюсь передать то, что Патрик мне рассказывал, слово в слово, без всякой отсебятины. Если Уоррен для красного словца немного приврал насчет встречи с товарищем Сталиным, я за это никакой ответственности не несу. Недавно читал в каком-то очень серьезном журнале, что даже длинные сны протекают в нашем сознании мгновенно, и трубка вождя могла присниться Уоррену, когда воры уже завели мотор его «Москвича». Жене про этот странный сон Патрик решил ничего не рассказывать.

Люба рыдала и, всхлипывая, говорила, что она не хочет так отдыхать. Патрик ее утешал: отдых ведь только начинается. А Люба считала, что он уже кончился. Под деревом на траве оставались банка с абрикосовым вареньем, которую облепили пчелы, и полбуханки серого хлеба.

На тропинке, ведущей с горы в яблоневый сад, появился белобородый старичок с сумой через плечо, похожий на нищего. Он остановился и попросил кусок хлеба. Люба отломила ему половину оставшегося. Он стал жадно есть. Узнав, что произошло, старичок сказал:

— Так это же уголовники, которых из тюрьмы выпустили. Вот они и делают, что хотят.

— А вы где живете? — спросила Люба.

— Теперь нигде. Я — грек, а греков абхазцы тоже выселили, как и грузин, и армян.

— Куда же вы теперь идете?

— Все отсюда бегут. Иду я в Батуми, чтобы там перебежать в Турцию. Может, в Турции лучше, а здесь очень плохо.

— Далеко до аэропорта? — глядя на заплаканную жену, вдруг спросил Патрик, и Люба перевела.

— Аэропорт? Вы сейчас недалеко от Гагры. Единственный аэропорт тут возле Адлера. Это будет уже за границей, то есть в России. Автобусы теперь не ходят. На попутки не сажают, боятся. Остается вам идти пешком. Дня за полтора-два дойдете.

Патрик с Любой двинулись в путь, прихватив банку с остатками варенья, две пустые бутылки и кусок хлеба. Иногда, слыша сзади гул приближающейся машины, Патрик голосовал, но никто не останавливался.

К вечеру дошли до поселка Гантиади. Патрик все время пересчитывал километры в мили и получалось, что до аэропорта осталось миль двадцать или двадцать пять. Люба растерла обе ноги и идти не могла. Патрик вызвался нести ее, но пышечка Люба знала свой вес и на ручки не пошла.