Последний сын - Андреев Алексей - Страница 64

Фина напоследок еще раз взглянула на вереницу ящиков над забором.

— План выполнили так, — поняла Фина.

— Да, — хмуро ответил Телль. — Сейчас решают, чтобы часть зарплаты нам продукцией отдавать. Говорят, иначе мы просто встанем.

Телль замолчал. Не хотел он об этом рассказывать жене. И не рассказал бы, если бы Фина не увидела все своими глазами.

— Куда мы теперь пойдем? — обернулся к родителям шедший чуть впереди Ханнес.

Фина чувствовала, что устала. Хотелось где-нибудь посидеть, отдохнуть. Она уже не успевала за сыном.

— Может, домой? — предположил Телль. — Кто пирожки хотел печь?

— Домой? — разочарованно протянул Ханнес.

— Нет, — отрезала Фина. — Только не домой. Домой мы еще успеем.

Глядя, как обрадовавшийся сын ускакал вперед, она улыбнулась.

— Тяжело Ханнесу в четырех стенах. И с нами ему уже непросто. Книги отвлекают Ханнеса, но не спасают.

— От чего не спасают? — с недоумением посмотрел на жену Телль.

Фина вздохнула. По-другому ответить она не могла и надеялась, что Телль ее поймет.

— Ханнес вырос.

Тот день

Фина оторвала лист календаря на стене. Двадцать пятое декабря.

— У меня два дня еще, — бодро сказал тихо подошедший сзади Ханнес.

Фина опустила голову. Ей хотелось, чтобы сын не говорил так, но просить его об этом она не могла. Поняв, что сделал матери больно, Ханнес обнял ее.

— Мам, не расстраивайся.

— Ну как не расстраиваться? — стараясь держаться, Фина вытерла выступившие слезы.

Неужели пройдет всего два дня, и она больше никогда не услышит голос Ханнеса? Его руки уже не обнимут ее, как сейчас, а веселые, большие глаза навсегда закроются?

Поднимавшееся внутри отчаяние диким воем рвалось наружу. Чтобы не закричать, Фина зажмурилась.

Ей было жалко сына, жалко себя с Теллем. Как они без Ханнеса? Ведь он — единственная радость в их жизни, ее смысл. Потеряв Ханнеса, они останутся без всего. Придется жить только одним прошлым, воспоминаниями. И никому, никому они с Теллем не будут нужны.

Нет, нет, — конечно Фина не отдаст сына. Пусть только сунутся! Пусть хоть весь мир придет за ним!

— Мам, ну что ты?

Ханнес, прижав к себе мать, покачивал ее, словно малышку. Фина затихла, стараясь дышать неслышно. Она вспомнила, как много-много лет назад ее качала на руках мама. Фина иногда просила Телля покачать ее, но так нежно, так бережно, как у мамы, у него не получалось.

— Ты как арбузы разгружаешь, — шутила Фина.

А когда ей, маленькой, папа чесал спину и голову, Фина всегда засыпала.

Никто не любил ее так, как родители, никто не понимал ее так. И Ханнеса никто не будет так любить, так беречь и понимать, как она с Теллем.

— Помнишь, в первом классе на праздник ты приколола мне к рубашке значок с Нацлидером? — крепко держа мать, говорил Ханнес. — Ты ненавидела этот значок, который вас заставляли носить еще в детском доме, называла его "знак стада". Но ты приколола его мне, и я пошел с ним в школу. Тогда я думал: как ты, говоря одно, делаешь совсем другое? Я не понимал, не знал, что думать. Было очень обидно, что ты такая. А потом я понял: ты сделала это для меня. Чтобы в школе мне ничего не было, если я приду без значка.

Щека Фины легла на волосы сына. Сдавшись перед любовью и нежностью матери, Ханнес снова стал маленьким. Он вспоминал, как Фина водила его в детский сад. Как в первый свой день в саду Ханнес подумал, что мама оставила там его навсегда, и, когда она вернулась за ним после работы, заплакал. Сев перед сыном на корточки, Фина вытерла ему платком слезы.

— Я никогда тебя не брошу. Никогда!

Голос матери Ханнес и запомнил таким, произносящим эти слова.

Тогда мама была большая. Сейчас он уже почти догнал ее, всего на полголовы осталось вырасти.

Уткнувшись лбом в холодное стекло, Ханнес ждал, когда мать выйдет из подъезда на работу. Он часто так провожал ее у окна. Но сейчас внизу был другой человек, который шел, словно в темноте, или не понимая куда. Фина всегда шагала легко, уверенно, а тут, если бы не куртка и неизменные брюки матери, Ханнес не узнал бы ее.

Он сполз лбом по стеклу, облокотился на подоконник. Прошла вечность, прежде чем мать скрылась за поворотом. Ханнес посмотрел на часы. До начала работы матери оставалось двадцать три минуты.

"Не успеет", — подумал Ханнес. Все из-за него.

Он отправился на кухню пить чай. За столом, упершись взглядом в сахарницу, сидел отец.

— Сын… — Телль встал.

— Да, пап, завтра у меня последний день, — понимая, о чем хочет поговорить отец, опередил его Ханнес.

Теллю стало легче от того, что не нужно было произносить эти слова.

— Как ты?

Ханнес усмехнулся.

— Скорее бы уж, если честно.

— Что? — Телль не хотел верить словам сына.

— Я мучаю вас, — с сожалением сказал Ханнес.

— Нет. Ты нас не мучаешь.

— Ну, я хотел сказать, что вам из-за меня плохо, — поправился Ханнес.

Телль тяжело покачал головой. Говорить об этом не было сил. Сочувственно взглянув на отца, Ханнес налил им обоим чай и сел напротив.

— Ты чего не на работе? — размешивая сахар, спросил он.

— Нам сказали, что можно позже приходить. Линии все равно стоят, — пальцы вытянутых на столе ладоней Телля легко шлепнули по клеенчатой скатерти.

— То есть: ты на работе, но не работаешь?

Телль кивнул.

— Что вы там делаете тогда?

Отец пожал плечами.

— Ремонтируем. Проверяем. Или просто сидим.

Ханнес опускал печенье по одному в чашку и, доставая ложкой, сразу съедал. Если бы это видела Фина, она попросила бы сына так не делать, но Телль в детстве тоже любил размачивать сухари в кружке. Мачеха за это ругала Телля, грозила выгнать его из-за стола, а отец молча смотрел на них обоих и хмурился.

Сам Телль только однажды спросил Ханнеса, зачем тот кладет в чай печенье.

— Мне так нравится, — немного смутившись, ответил сын.

Отодвинув опустевшую чашку, Ханнес положил голову на руку и стал наблюдать за отцом, который завтракал.

— Ты ждешь меня? — закончив бутерброд с маргарином, догадался Телль.

— Я с тобой пойду, — решительно сказал Ханнес.

— Куда? — удивился Телль.

— Просто.

На улице оказалось холодно. Изо рта шел пар, покалывало лицо. Сделав несколько шагов от подъезда, Ханнес остановился. Закрыв от удовольствия глаза, он вдохнул морозный воздух.

— Снега бы сейчас, — мечтательно произнес Ханнес.

Телль обратил внимание, что сын вышел без перчаток.

— Давай принесу, — предложил он.

— У меня карманы, — спрятал в них руки Ханнес. — А вот ты как?

Он показал на поджатые к рукавам кулаки отца.

— Нормально. И у меня тоже карманы, — хлопнул по ним Телль.

Ханнес пошел по левому от дороги тротуару. Положив ему руку на плечо, Телль остановил сына, показав на другую сторону.

— Я всегда хотел пройти от дома здесь, — объяснил Ханнес.

— Хорошо, — согласился Телль.

Со стороны, по которой они шли, улица с домами казалась не то чтобы незнакомой, а такой, словно Телль давно не был здесь и вот вернулся.

Шагавшие навстречу прохожие удивленно смотрели на него с сыном. Некоторые останавливались, провожая их взглядом. Сам Телль уже перестал озираться и уверенно шел справа от Ханнеса. Для него было бы лучше, если б сын шагал быстрее, но торопить Ханнеса, разглядывающего привычный мир с другой стороны, Телль не стал.

— Пап, я дальше с тобой не пойду, — сказал Ханнес, когда они оказались на перекрестке, где Телль поворачивал к себе на фабрику.

Отец насупился. Куда направится сын после того, как они расстанутся, Телль не подумал.

— Что будешь делать?

— В сквере своем посижу, — немного растерянно ответил сын. — Потом маму встречу. Она говорила, что может прийти пораньше…

— Холодно сидеть в сквере, — заметил Телль. — Ключи есть?

В куртке у Ханнеса ключей не было. Пошарив в карманах брюк, он покачал головой. Телль протянул сыну свои ключи.