Державы Российской посол - Дружинин Владимир Николаевич - Страница 36

– Я истерзала вас, мой друг, – услышал он. – Я сумасшедшая. Враки, конечно, враки… Януш не посмеет жениться.

Она опустила зеркало в черепаховой оправе, и Броджио поразился перемене – она смущенно улыбалась, посвежевшая и словно отдохнувшая после тяжелого сна.

Дьявол! Взять бы посудину с туалетной водой, вон ту, самую пузатую, да выплеснуть в рожу…

Гадай теперь, чего ждать от ее сиятельства! Вдруг Мотря, сопливая девчонка, сделается все-таки гетманшей… Тысячу раз прав Сагрипанти – труднее всего предвидеть опасность, исходящую от женщины.

Единственно, чего добился Броджио от княгини, это обещания ничего не предпринимать без его ведома, что бы ни приключилось.

3

Майор от гвардии Куракин с денщиком ехали в Карлсбад не прытко, с оглядкой, – театрум войны прямого проезда не дозволил. Заслышав пальбу, сворачивали в сторонку. К позициям воинским не приближались – где свои, там на подступе и чужие могут быть. А война такова, что не распознаешь – по мундиру вроде друг, а душой врагу предан.

Приехали на воды под осень, уже первые желтые листья пали с круч в белопенную стремнину Теплы. Вспухшая от дождей река колотилась о скалы. Почитай, весь городок, умытый потоками с небес, оглашался трубным ее зовом.

Борис толкнул хлипкую дверцу почтового возка, вышел, глянул вниз. Река отмывала желтые камни бешено. Ступить – убьет. Как же пользоваться целебной водой? Вскоре недоумение разрешилось. Клокотало не только в реке. Сила воды трясла толстую трубу, торчавшую стоймя из ямы: «Четыреугольный пустой столб шириною в пол-аршина, через который бьет та вода вверх сажени на две».

Любопытство подтолкнуло приезжих. Вода хлестала из прорези наверху в желоб. «И от того жолоба другие жолоба в те домы, где бани имеют или чуланы, в которых сидят и потеют».

Первая же запись в дневнике, сделанная в Карлсбаде, посвящена сему феномену – фонтану по имени Шпрудель. Поразило Бориса и свойство воды – фигурки, положенные в нее, через восемь дней покрываются твердым слоем, как бы каменеют.

Жилье искали недолго. Дома пригожие, чистые, у каждой хозяйки для приезжего и постель, и стол. Борису приглянулась пухлая, туго стянутая корсетом чешка.

– Проси-им, проси-им, – тянула она нежно, сыпала из-под ресниц веселые искорки. От ее рук, оголенных до плеч, пахло сдобой.

Добротная дубовая лестница не скрипнула. Свободны два покоя – большой для пана и рядом малый покойчик для лакея. Борис потрогал кровать под пестрым навесом – мягкая. Его радовало, что речь хозяйки почти понятна. Что имя у нее для слуха приятно – Власта.

Дороге конец, война далеко, отрезана стеной гор, зеленеющих за окном.

Власта сказала, шпагу пан может снять. Тут леченье, тут шпаг не носят.

Ресницы ее, чудилось, прикасались к Борису. Пан из Москвы? Русских у нее в пансионе еще не было. Будет ли пан кушать фазана со сладким перцем по-мадьярски? Немцы, те перец не любят.

В столовой – обширной, в три окна – топырил в раме толстые губы Иосиф Второй, новый император. На рыхлом лице усталое недовольство. «Не стар, – подумал Борис, – а кровь жидкая».

Одолевая фазана, Борис насчитал два десятка постояльцев за длинным столом, с пальмой посередине. Господа разных наций жуют и галдят бойко, хоть и хворые. Сосед – толстый белобровый пруссак – пристал с расспросами. Правда ли, что царь опасно болен? Верно ли, что казнил свою жену? Надеются ли русские победить Карла?

Последнее рассердило Бориса. Отвлекли внимание два австрийца, затеявшие ссору. Полетели кружки с пивом. Кинулись бы колоть друг друга, будь при панах оружие.

– Пивичко, – жалела Власта, подбирая осколки. – Добра пивичко.

Драчунам выговаривала: забыли, что сказал доктор Бехер? Злому медицина не впрок.

Здесь кругом слышишь – доктор Бехер, доктор Бехер… Стало быть, к нему и надо…

В докторском саду трещали поленья под котлом, змеями вились трубы, что-то шипело. Яблони от дыма пожухли. Эксперимент не ладился, знаменитый лекарь – тощий, крючконосый, веснушчатый, в линялом халате – был раздражен. Бодливо нагнув голову, быстро забурчал по-немецки. Борис уловил лишь, что исцеляет натура, а не медицина.

Щупал немилосердно, насажал на княжеском теле синяков. Спросил, не имеет ли от кого обиды, не желает ли кому погибели.

– Нет, – сказал Борис.

– Неправда! – возопил лекарь возмущенно, брызнув слюной. – Вельможи мирно не живут. На гербах мечи и дубины, редко цветы. Почему?

Борис промолчал.

– Ненависть разрушает печень и желудок, майн терр.

– У меня скорбут, – напомнил Борис хмуро.

– Следовательно, вы подвержены меланхолии. Вон ее! Прочь! – и доктор топнул ногой.

Борис ушел от доктора потрясенный. Поистине великий эскулап! В корень смотрит… Недуги – от злобы, здоровье – от радости. Прав доктор – знатные фамилии вечно между собой в распрях. Кому же златой век возродить? Век, не ведающий горестей? Недаром утверждали древние – люди той поры были телом крепки, душой благородны.

С этого дня Борис – пациент доктора Бехера, пациент прилежнейший. Аккуратно ходит в заведенье, куда течет по желобам вода. Выпитым порциям ведет счет в дневнике. Тянет воду из глиняного стаканчика, «как рюмка для ренского», и находит вкусной. Погружает тело в ванну, вдыхает запах соли, жар из преисподней. Во всем следует Борис рецепту, заученному наизусть:

«Печаль и скуку пресекать. Мышцы каждодневно упражнять, спать не чересчур много, сколь можно долее проводить время на свежем воздухе. Избегать соленого, копченого мяса либо вымоченного в уксусе, грубых колбас, соленой икры, очень сладкого и крепкого вина».

Пиво доктор Бехер разрешил. У Власты домашнее пиво, легкое. Пивичко…

От скуки пациент счастливо отбился. Привык гулять по утрам, казисто помахивая тростью, как все. От дождя спасался в остерии. Чашка чоколаты, да еще служанка, смуглая не по-здешнему, напоминали Венецию, год с Франческой.

Князю и в лес пойти пешком не зазорно, коли он пациент. То не ходьба, а моцион.

Дневник заполняется вечерами, без спешки. Утомленный ванной и пургованьем, сиречь очищением желудка, пациент сидит дома, бережется ветра и прохлады.

Завел еще тетрадь, для разных мыслей. Уносят они подчас далеко, до Балтийского моря. Борису видятся гавани, купецкие корабли. Прекрасная российская Венеция жить без ремесла, без торговли не может.

«От нас товаров требуют – смола, поташ, рыбий клей, сало, юфть, икра паюсная, пенька, лен, ворвань, хлеб, дерево дуб, бревна…»

Что еще? А соль, меха! Прибавил, начал соображать, что нам заказывать в заморских краях. «Вина, духи, пряности…» Однако Меркурий с Марсом не в ладах. Сверившись с картой, прикинул, как вести коммерцию в военное время, под какими флагами спокойнее.

Купцы потерпят убытки, коли не будут вовремя извещены, какие гавани открыты, каков где спрос на товары, какие цены. «Для того должно от наших купцов иметь знающих коришпондентов».

Куракин сетует, что деньги в России чеканят из привозного серебра и золота от продажи русских товаров, а надо бы «из государства ефимков червонных не выпускать», сиречь покупать за границей меньше. Возможно ли это? Борис вспоминает, что мы требуем от иностранцев, – сукна, вина, лекарства, олово, серу, краски, бумагу, ружья, медь, галантерею, конфеты, иглы, табак, карты, специи… Кое-что, по мнению Куракина, излишняя ныне роскошь. А бумагу, хорошие ткани для всякой одежды и многое другое пора делать самим.

Писанье дается туго. Мысль часто не находит слов. Нет еще в лексиконе Куракина таких выражений, как «торговый баланс», «дефицит внешней торговли». Не один вечер потрачен на записку «О торговых статьях» – первое сочинение дипломата Бориса Куракина.

4

Нашел себе занятие и Федор. Взялся помогать Власте – таскает провиант с базара, орехи колет для соуса, режет яблоки для пирога, тесто месит. Допоздна в работе. Слышно, звякнет в темноте ведро у колодца, и, словно из шумящей реки, – тихий смех Власты.