Схватка с судьбой (СИ) - Гичко Екатерина - Страница 49

Он столько всего мог, но пожелал власти.

Подобное желание вызывало у Майяри непонимание и презрительное недоумение. Какая радость быть правителем? Ты можешь вести за собой целый народ, страну и испытывать к подданным ненависть. Не приятнее ли, когда за тобой идут восхищённые последователи? Власть ведь имеют не только правители. Это не та власть, о которой можно сказать «У меня есть право повелевать».

Это власть, о которой можно сказать «Народ меня слышит». И эта вторая власть всегда приятнее, а порой сильнее первой.

Власть хайнеса, императора, короля… Это такой обман по своей сути. Иллюзия для правителя, что он будто бы может повелевать всем. Он стоит – одинокая фигура – над огромной толпой и бросает вниз приказы и повеления. Толпа внизу бурлит, слышатся возмущения, не всем нравятся указы, но бурление постепенно затихает и «варево» остывает. В огромной толпе возмущения теряются быстрее. Если только не злится большая часть народа. Тогда правитель под натиском народного гнева может просто «выкипеть» с верхушки. Ещё и кипятком, плеснувшимся через край, прижжёт, если не до смерти обварит.

Власть – обман. Не власть это вовсе. Это балансировка на самом верху огромного кипящего котла. Повелевая, приходится постоянно заботиться, чтобы указы не «перегрели варево», оберегаться от вылетающих «брызг» и стараться не сверзиться по неосторожности вниз. «Я повелеваю!» только звучит красиво, и Майяри видела за этими словами другие, не столь радостные. «Я пытаюсь укротить». И в качестве дрессируемого зверя выступает народ.

Это очень упрямый зверь о многих головах. Он не послушается тебя, даже если требование будет во всех смыслах разумное. Останутся головы, которые продолжат лязгать зубами и недовольно реветь. И придётся управлять уже внешними обстоятельствами, чтобы призвать зверя к порядку. Например, вытащить из-под котла дрова, чтобы потосковал в холоде; накрыть крышкой, чтобы быстрее довести до готовности; добавить приправ для сокрытия подпорченного вкуса и запаха или отчерпнуть «излишки варева».

Власти в чистом понимании «Я повелеваю, мне покоряются» не существует. Она несладка, в ней не так много приятного, и Майяри злилась, но не могла понять, что в ней может быть привлекательного. Власть может быть обязанностью, долгом, но желать её… В истории, конечно, были правители, пытающиеся использовать власть в её самом приятном понимании – «Я повелеваю, мне покоряются», – но она могла припомнить не так много из них, кто смог уберечься от «брызг» и прожить достаточно долго. Как правило, это были очень умные и коварные венценосцы, но ум и хитрость спасали не всегда. То есть даже эгоистичное наслаждение властью длилось не так уж долго и чаще заканчивалось печально.

Так в чём её прелесть?

Майяри растили как будущего правителя. Она должна была повелевать. И она ненавидела своё будущее. Предписанная судьба вызывала ярость, а подданные – презрение. Если бы власть всё же оказалась в её руках, то она попробовала бы сбросить свой народ в бездну. И вряд ли бы подданные смирились и позволили это сделать. Так в чём прелесть власти, если ты не можешь сделать всё, что пожелаешь? Почему она привлекает гениальные умы? Что они ищут в ней? Почему они хотят, мечтают взвалить на свои плечи эту тяжкую обязанность?

– Никогда этого не пойму, – Майяри тихо фыркнула и откинулась на спинку сиденья.

– О чём вы, госпожа? – сидящий напротив Казар вопросительно вскинул брови.

Та пожала плечами и ничего не ответила. Правду говорить нельзя, а врать – лениво. Привыкнув спать в полдень, сейчас Майяри чувствовала сонливость и грезила о тёплом боке господина Шидая. В последнее время спать в одиночестве ей совсем не нравилось, и она либо крепко обнимала Ранхаша – но он всё равно умудрялся ранним утром выбраться из её объятий, – либо сворачивалась под боком лекаря. Господин Шидай насмешливо ворчал, что она-де охраняет их. Такая маленькая комнатная охрана. Впрочем, весьма опасная.

А сегодня Ранхаш наконец-то разрешил ей отправиться в сыск. Правда, не с самого утра, как он сам, а после хорошего сна. Господин Шидай эту идею не очень одобрил, но, думается, из зависти: он-то только-только начал передвигаться самостоятельно и теперь большую часть дня дремал на скамейке в саду под солнечными лучами. Или на диванчике в одной из общих гостиных, и шумящие дети ему нисколько не мешали. Майяри даже казалось, что он наслаждался суетливой обстановкой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Сама она чувствовала себя лучше, чем кто-либо на этаже больных. С момента, когда она посмела немного помочь в лечении господина Иерхарида, прошло три дня. Стараниями лекарей, которые теперь были особенно к ней расположены, от жёлто-коричневого с прозеленью кошмара на лбу осталась лишь небольшая желтизна и тёмные круги под глазами. А в остальном ей очень даже повезло. Тот же господин Узээриш, внешне совершенно здоровый, испытывал нешуточные душевные терзания. И природу некоторых из них Майяри не понимала.

Она могла понять горе молодого хайнеса из-за состояния отца: её потеря брата в своё время подтолкнула чуть ли не к безумию. И ей было искренне жаль господина Иерхарида. Раны его были ужасны, а предшествующие им события наверняка принесли ему сильнейшие душевные терзания. За господина Иерхарида переживали не только его дети и лекари, но многие в семье Вотых. В доме томительно звенели надежда и ожидание. На нижних этажах они отражались бурлением и нетерпеливым гомоном, а вот на этаже больных по-прежнему царила тишина.

Вчера Узээриш даже подхватил больную сестричку на руки и выпихнул Зиша коленом в спину на прогулку. Почти два часа он ходил вместе с ними по парку в молчании. Ни он, ни дети радостными не выглядели (Иия быстро уснула), но и печальными тоже. Они словно только проснулись и никак не могли сбросить сонную хмарь и окунуться в реальность. А вечером молодой хайнес отвёл детей к отцу. Может, поспешил, может, нужно было подождать ещё немного, но он хотел, чтобы брат и сестра увидели папу живым.

– Мы подготовились, конечно, – рассказывал Шидаю о визите хайнеса и детей господин Винеш. – Комнаты окончательно отмыли от крови, прибрались, цветы поставили… Аризея прикрыли цветным одеялом, а то он сейчас от кровопотери несколько бледновато выглядит и спит в спальне Иерхарида на кровати. Сам-то Иерхарид пока на столе, он пожестче. Самое то как раз… Я ему ментальную загогулину за ухом нарисовал, чтобы ему казалось, что ничего не болит, а то стонать начал, а зельями его сейчас пичкать смерти подобно. Но детишки приободрились. Риш им сказал, что, мол, папа спит, не надо его пока трогать. А вот к Лийрише отвести не смог, – лекарь тяжело вздохнул. И помолчав, добавил: – Риш пока распорядился держать её. Может, Иерхарид всё же придёт в себя и… и решит.

Майяри видела, как мялся хайнес у дверей комнаты госпожи Лийриши. Мялся, слушал медвежье кряхтение, доносившееся из соседних покоев, а потом ушёл, унося сонно моргающую сестричку на своей груди.

После молодой хайнес призвал к себе данетия городской стражи и дарена военной части, что временно осела в столице. Встретился с гаварием и данетием городского благоустройства… Весь день прошёл во встречах. Молодой хайнес разбирался с делами, узнавал, что сейчас происходит в городе, как ведутся восстановительные работы, сколько жертв… Спрашивал обо всём, но не о расследовании. Приберегал на десерт, как выразился господин Шерех.

– Риш мягким характером не отличается, – щурился старый консер. – Будет мстить. Разберётся с тем, что должен, и займётся тем, что хочет.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Майяри несколько настораживало это заявление. Она не отнеслась к вести о неприятном разговоре между Ранхашем и хайнесом с тем же равнодушием, что и возлюбленный. Вдруг Ранхаша обвинят во всём?

Но господин Узээриш приступать к расследованию и звать к себе сыскарей не торопился. И вёл себя так странно, что озадачился даже господин Шерех. Будто терзался чем-то, и Майяри не понимала причину терзаний.

Началось всё с обнюхиваний всех женщин в доме. Похоже, он искал кого-то, но найти не мог. Спросил у старого консера, кто в последние дни уехал из его дома, и отправился в гости к ещё двум госпожам. Вернулся мрачный и растерянный. Ещё некоторое время ходил и пристально смотрел на всех женщин. Обеспокоенно всматривался в них, ощутимо нервничал и, кажется, чего-то боялся. Молоденькие служанки смущённо хихикали и неуверенно строили ему глазки, чем мгновенно его отпугивали.