Тринадцатый апостол. Том II (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 28

— Но господин, ты же сам говорил, что отправляешься в Рим?

— Пока в Рим. А потом куда прикажет император Тиберий. Вполне возможно, что придется вернуться в Палестину и жить в Кесарии, но есть шансы, что нас пошлют на новое место службы в качестве личной охраны префекта Пилата. Кто знает…

На лице девушки легко читается разочарование — видимо, она себя уже на римской вилле представила. Только, в каком статусе, позвольте спросить?

А вот у Залики вопросы гораздо интереснее и умнее. Ее больше занимают основы новой, неизвестной ей религии, и она внимательно прислушивается к беседам, которые я часто веду с легионерами, а потом смело уточняет то, что было ей непонятно

— Господин, могу я спросить?

— Спрашивай.

— А почему у твоего Бога нет жены? Ведь она должна быть у каждого мужчины, даже если он могущественный бог. У нашего Осириса она есть, и у греческого Зевса, и у римского Юпитера…

— Наверное, потому, Залика, что Бог один, а все остальные лишь его создания, и нет среди них женщины равной ему. Такова участь Создателя.

— А почему его архангелы не женаты?

— Потому что они воины. Легионеры Рима ведь тоже не женаты.

— Это плохо… — Залика задумчиво чертит пальчиком узоры по палубе и размышляет вполголоса — ты говорил, что архангелы бессмертны, но легионеры-то в любой момент могут умереть, и тогда они не оставят после себя потомства. Неужели императору не нужны новые солдаты? Всем же известно, что лучшие воины получаются как раз из сыновей воинов — это всегда самые крепкие и здоровые мужчины.

Хороший вопрос задала девчонка. Умненькая она. Я ведь и сам об этом часто думаю в последнее время. Многие легионеры действительно погибают, не оставив после себя потомства. Римляне гибнут, а на смену им приходят дети рабов и варваров. Выжившие солдаты обзаводятся потомством, когда им уже за сорок, и теряется целое поколение, которое могло бы прийти на смену своим отцам и пополнить легионы. Почему же Август не понимал этого? А если понимал, то почему не исправил? Траян ведь спохватится и отменит запрет на браки солдат, но переломный момент будет уже пропущен — римские граждане к тому времени практически перестанут служить в армии.

К решению своего отца Залика отнеслась спокойно, видимо расценив мое опекунство как не самый худший для себя вариант. Осторожно поинтересовалась, куда я их повезу, и в качестве кого? Мой ответ, что в качестве сестер, ее окончательно успокоил. Ну, а что? В отцы я им действительно не гожусь, если только в братья.

Девушка внимательно присматривалась к тому, что их теперь окружает, иногда замирая и обдумывая непонятные ей моменты. В иерархии среди римлян она разобралась быстро, Галерия и Сенеку сразу выделила, но старалась с ними не сталкиваться. Стоило Луцию подойти ко мне, как Залика тут же тихо исчезала. А вот среди легионеров различий она не делала, ко всем относилась ровно и в отличие от Манифы глазки никому исподтишка не строила. Как будто сразу поняла, что центурия Лонгина — это крепкий мужской коллектив, спаянный не только службой, но и единой верой в Христа.

Правда, безграничное уважение ко мне, не мешало нашим парням подшучивать над сложившейся ситуацией

— Эй, Марк, а ты уже нашел мужей своим красавицам, или оставишь себе всех трех? Поделился бы, ты вроде никогда не был жадным!

— Не хочешь сам ночевать в их шатре, так пустил бы кого-нибудь из нас — вдруг девушкам холодно по ночам? Мы их согреем!

Но шутки парней были беззлобными и рамок приличий не переходили. Все как-то быстро привыкли к этой странной ситуации с появлением в нашей жизни девушек — египтянок, а на Маду из-за его умения рисовать, легионеры и вовсе смотрели как на пришельца с другой планеты. Гней с Дионом даже успели получить от него собственные портреты, нарисованные на небольших клочках папируса. Образы солдат в военном облачении занимали юного художника не меньше, чем пейзажи.

Сейчас вот на папирусе из-под его руки появились эскизы фигур легионеров, играющих в кости. Напряженные позы людей, азартные лица, кисти рук, ловко встряхивающие рожок с костями — я только успевал переводить восхищенный взгляд с рисунка на самих играющих — ну и талантище же этот Маду…!

А вот сама их игра в кости меня раздражала, было в ней что-то туповатое — она ведь не требовала каких-то особых навыков или большого ума, от игрока в ней вообще ничего не зависело, все решала слепая удача. Тупее была только игра в орлянку, или как ее здесь называли — “корабль или голова”. Но принцип игры тот же, просто изображение на монете другое. Или вот еще “par impar” или “чет-нечет” если по-нашему — простое угадывание количества камешков, зажатых в руке соперника. Очень интеллектуальное занятие! Надо, надо конечно, прививать парням более умные игры.

Пойду-ка для начала научу их самому простому — игре “камень, ножницы, бумага”, а потом начертим на палубе поле для древнеримских шашек табулы — и найдем разноцветным камушкам более разумное применение. Игр шашечного типа здесь много, название одной из них — латрункули — даже переводится с латыни как игра солдатиков или наемников, а одна из шашек в ней называется легатус и украшена символом легиона.

А еще есть интересный вариант, где фишки передвигаются не по клеткам, а по буквам, и вместо таблицы там квадратом расположены шесть слов из шести букв каждое. И эти слова складываются в забавные выражения. Например: INVIDA PUNCTA IUBENT FELICE LUDERE DOCTUM — «злые кости велят умному верить судьбе». Или: TABULA CIRCUS BICTUS RECEDE LUDERE NESCI — “доска цирк. Уходи, проигравший, не умеешь играть». А еще мне очень понравился философский вариант: VENARI LAVARE LUDERE RIDERE OCCEST VIVERE — «охотиться, мыться, играть, смеяться составляет жизнь».

Но изо всех версий древнеримских шашек меня больше всего интересует та, где поле расчерчено восемь на восемь клеток и шестнадцать фишек расположены в два ряда с каждой стороны. Потому что это наиболее логичный путь для последующего перехода от шашек к моим любимым шахматам. Да, надеюсь, мы в Риме и до шахмат когда — нибудь доберемся…

Глава 9

Александрия нас встречает стадом бычков, которые шумно пьют воду из канала недалеко от пристани.

— Это что за нашествие рогатых? — удивленно смотрю я на совершенно не типичную для столичного полиса картину.

— Агоналии скоро — поясняет Сенека — Погонщики готовятся к празднику и жертвоприношениям в храме.

— А кому жертвоприношения-то? — на автомате переспрашиваю я, пытаясь протереть заспанные глаза.

— Как кому? — удивился философ — Гермесу, конечно. Здесь, в Александрии, греческого бога торговли до сих пор особо почитают.

А, ну да… торговля. Можно строить какие угодно храмы и вводить культы каких угодно новых богов — римляне не стесняясь это делают прямо постановлением Сената — но торговля для греков — дело святое. Это, можно сказать, одна из основ древнегреческой цивилизации и одно из любимейших занятий эллинов. А их Гермес к тому же, еще и покровитель хитрости, воровства, а также пастухов. Помнится, у греков даже миф есть о том, как этот сынок Зевса в юности угнал целое стадо коров у самого Аполлона. Шустрый такой парень, ничего не скажешь! Всю дорогу до дворца я тихонько посмеивался про себя, припоминая и другие мифы про этого божественного проходимца.

Добравшись до дворца, и убедившись сперва, что все моим подопечным слуги выделили хоть и небольшие, но вполне нормальные по местным меркам комнатушки, я оставил свои вещи на Маду, а сам отправился проверить скрижаль. Заодно и узнать последние новости от ребят из нашей центурии, которых Лонгин оставил здесь для охраны святыни. Со скрижалью все было в полном порядке, и мой тубус с векселями тоже спокойно лежал на дне ковчега. Слишком близко к ковчегу солдаты теперь никого не подпускали, так что за сохранность и неприкосновенность документов можно было не переживать — восковая печать с оттиском моего кольца была не тронута.

Вздохнув, я осторожно снял с пальца кольцо Соломона и положил его рядом с тубусом. Конечно, надеяться на то, что оно восстановится, напитавшись энергией от скрижали, особо не стоило. Мелкие трещины по всей поверхности кольца так и не затянулись, оно больше вообще не подавало признаков жизни. Но вдруг…? Я был благодарен ему за то, что оно спасло мне жизнь, и смотреть на его нынешнее состояние было больно.