Мяч круглый. Испанский дебют (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович - Страница 13

Понятно. Удобство! Ну, им, макаронникам надо. Местная лапша в полметра длинной — пока её всю в себя всосёшь, так даже устанешь. А ведь потом её, всю такую длинную, в виде естественных выделений выводить. Это сколько сидеть надо? Потому и удобства себе придумали с мягким стульчаком, тоже розовым, и в розовый же, но темнее, горошек. Изыск. Надо будет своим в Москву такой интерьер послать. Вот отец смеяться будет! А мать подруг наведёт. Чудо италийское — Клозет. Ещё бы узнать, как это можно в СССР переправить?

А, да — сегодня у них телефонный разговор с Первым секретарём Казахстана по межгороду запланирован и заказан. Две недели уже в Италии, и сегодня они с Маленьким отнесли в посольство первый ящик записанных плёнок. Получили деньги на новые бобины для видеомагнитофона, и зарплату даже выдали. Всё привыкнуть не могут к огромному количеству нулей. Почему итальянцы не потребуют от правительства хотя бы на тысячу всё разделить? Впрочем… Миллионеры ведь все, получается. Вот и им целый миллион выдали. Около двухсот рублей, если перевести.

— Архирей, тьфу, Александр Тимофеевич! Не соблаговолите ли мне миллион разменять? Нет? Ах, у вас тоже миллион? Купцы-мильонщики! Урчум-бурчум.

Каждый день часа по четыре с ними Архирей занимается итальянским и английским, ну, когда Альберт дома бывает. Нечасто — то на игру куда летит, то сборы у них за городом на базе. Почти казарменное положение. Потому чаще Айзеншпис один отдувается.

Первым делом на языке Овидия выучил Юрий ругательства. Идиот — imbecillo (имбечилло). Задница — culo (куло). Чёрт побери — porca miseria (порка мизерия) или Dio porco (Дио порко). Это очень грубое ругательство в Италии, так как связано с Богом и Божьей матерью. Лучше не обзывать на улице прохожих, а то и запинать могут. Горячие все. А вот хорошее: моральный урод, хам — mascalzone (маскальцоне).

Вот теперь всех при случае мать-кальсонами и называет. Все ругаются, через слово. Целая страна матершинников, особенно женщины загибают. Даже Маленький зависает иногда. Достаёт блокнот и очередной перл, сорвавшийся с прекрасных коралловых губок сеньориты, записывает. Говорит, словарь матюгов потом, как диссертацию, опубликует. Тяжело с ним! Такое ощущение, что из XIX века попал. «Извините, простите, будьте добры, пожалуйста».

Про сеньорит можно даже книгу написать в добавление к его диссертации. Страшные все, как ядерная война! Пока молодые, то костлявые и носатые, с копной чёрных волос, кое-как уложенных, и все в кричащие цвета одеты, розовые-жёлтые, голубые-зелёные. Безвкусно и отталкивающе. А чуть старше — и уже заплывшая жиром кошёлка-матрона, вдвоём не обхватишь. И вечно с огромными сумками, куда-то чего-то тащат. Все потные, намазанные яркой косметикой. Жуть. Конченые мать-кальсоны.

Интермеццо четвёртое

Жена делает мужу замечание:

— Ты очень плохо выколачиваешь ковер. Нужно бить посильнее.

— Сильнее нельзя, — отвечает муж.

— Почему?

— Если бить сильнее, поднимается ужасная пыль!

Густав Макс Видеркер в последнее время мучился грудной жабой. Чуть переволнуешься или поспешишь куда, и всё — боль в груди и в челюсти. Пока нитроглицерин не примешь, совсем тяжко, потому бегать старался поменьше. Врачи? А что врачи! Меньше, мол, животных жиров и спокойная жизнь. Это у него-то, который еле успевает на два фронта? В этом году он значительно расширил своё ковровое производство. Теперь кроме двух его небольших фабрик в Буксе и в немецком Плюдерхаузене у него настоящий монстр открыт в Ветциконе, недалеко от Цюриха. И ткут там ковры по лицензии от русских — не обычные, а картины. Плюсом те же русские ковры продаются в пяти его магазинах по всей Швейцарии.

А футбол? Футбол — это любовь, и на неё время у Густава было всегда. Футбол — на первом месте. До финала Кубка европейских чемпионов 1968-69 годов, который пройдёт 28 мая, три дня. Есть время слетать до Алма-Аты и обратно. Таким людям, как Пётр Тишков, отказывать в такой малости, как разговор о футболе, да ещё который может принести существенные деньги, не принято. Успеет вернуться и поглядеть, как «Милан» с «Аяксом» рубиться станут.

Не успел. Из самолёта вынесли на носилках. В воздухе случился сильнейший приступ — прямо скрючило от боли, и ни вздохнуть, ни пошевелиться. Таблеточка хоть и подействовала, но полностью все симптомы не сняла. Подъехала в аэропорт карета «Скорой помощи» и отвезла в больницу в Алма-Ате. Плюхнули на соседнюю койку с герром Тишкофф.

— Ну, теперь наговоримся… Так, Густав, сейчас тебя прокапают, поспишь — а утром поговорим, и отправят тебя в горное ущелье, тут недалеко. В санаторий.

— Матч…

— Хренач. Ты что думаешь, без тебя планета вертеться перестанет? Ты, братец, мне нужен живой и здоровый. Кто будет советские ковры продвигать на мировой рынок? Кто мне будет помогать в нашей стране футбол развивать? Эй, доктора, усыпите этого торопыгу! — пока переводчик переводил — вставили иглу, чего-то влили, и боль ушла. Как и сознание.

Событие восьмое

Мой ковер на 100 % состоит из натуральной шерсти, только 50 % из них — это шерсть кота.

— Проснулся? — Штелле осмотрел близоруко хлопающего глазами без очков швейцарского толстячка.

Вынырнул из-за занавески казах-переводчик и спросил у коврового футболиста: «Зинд Зи вах»?

— Петер, а как же финал? — состроил кислую рожу Президент УЕФА Густав Видеркер.

— Я им позвоню, чтобы без тебя не начинали.

— Что ты, Петер, так разве можно? Там семьдесят тысяч билетов продано, права на трансляцию матча. Нет, я сейчас же вылетаю, — попытался вскочить ковровый магнат.

— Лежи! — погрозил ему пальцем Пётр. — Я уже твоему помощнику позвонил, без тебя проведут. А ты сейчас поедешь в санаторий. Только сперва пару дел прямо лёжа на койке порешаем. Давай, прошвырнись до удобств и пока порридж будешь пороть, я свои вопросики глупые и позадаю.

Сходил Густав, опростался и оплескался, умываясь. Пришёл — а там размазана по тарелке кашка овсяная.

Как-то в той жизни Пётр наткнулся в интернете на овсяную кашу в её аглицком варианте. Там хвастался повар Горбачёва, дескать, этот нехороший человек, угробивший страну, ест только настоящий порридж. А чего? Взял, соорудил себе кашу по-горбачёвски.

Рецепт такой. Первое: ни каких, нахрихтен беобахтен, «Геркулесов» и прочих хлопьев. «Сама, всё сама». Берётся треть стакана овса среднего помола. Где взять? Недробленая крупа вполне-таки становится среднемолотой овсянкой для порриджа в кофемолке. У нас же эконом-вариант. В Шотландию-то лететь долго и, скорее всего, недёшево.

Там говорилось, что порридж варят на воде без добавления соли. Очень Штелле сомневался, что для Михал Сергеича его варили вот эдак без ничего, так что щепотку все-таки закинул. Но молока, говорят, не берите — мало ли что. Ну, аутентичность так аутентичность!

Перед варкой нужно ещё чуть поджарить его — появится ореховый привкус. Жарим, как и любую крупу, без масла.

На такую жменьку овса нужно полтора стакана воды — на одну ведь рылу готовим. Варим кашу чуть больше двадцати минут, а если вам захочется её варить дольше (допустим, сделать крупу ещё мягче), то и воды придётся взять больше. Пусть будет два стакана.

Мешать порридж надо только деревянной ложкой. Это придумали повара, те самые, которые постоянно порридж готовят. В Шотландии (а блюдо, как ни странно — шотландское, уворованное нагличанами), проводится чемпионат мира по варке порриджа. Там его мешают только специальной палочкой — спертлом. Однако сошлись «мишлены» во мнении, что можно спертл заменить ложкой деревянной. А вот ежели помешивать порридж железной, то каша получается жидкая. Такая загадка!

И изюминка: подавать порридж нужно с приправами — кому масло, кому сливки, кому сироп, кому патока.