Кровь королей (СИ) - Волков Влад - Страница 127

Работники двора, вооружённые лопатами, принялись засыпать тела, обдавая крупными горстями земли неподвижно лежащие тела, постепенно всё сильнее и сильнее скрывавшиеся от взора. Вокруг не прекращал петь церковный хор, славящий подвиг павших на защите своей родины и восхваляющий богов, что уберегли остальных, кто сражался бок о бок с ними.

— Она и вам такие сделала? — только сейчас, когда уже вокруг вовсю стемнело и лишь установленные подсвечники играли в отблеске доспехов своими огнями, капитан заметил гравюры Галы, что каждый из его взвода на себе прикрепил.

— Да, — ответила Арекса, — Вам тоже? — заодно поинтересовалась она.

Он пролез пальцами в округлый бронированный ворот, за плотную маленькую цепочку доставая металлический медальон, на котором красовался капитанский пентакль и изображение его меча со всеми особенностями дизайна: с двумя дополнительными лезвиями вверх от гарды, со всеми выемками и зазубринами лезвия.

— Принесла несколько дней назад, когда мы были выставлены, как запасные войска на случай прорыва стены, — рассказал он.

Крэйн, вероятно, был единственным, кто носил изделие должным образом по его прямому назначению — как военный медальон. Не в виде украшения, не впаянным в нагрудник, не как пряжку ремня, а именно на цепочке. Однако и остальные считали, что должным образом почтят память искусной боевой подруги, если будут носить с честью так, как по итогу закрепили на своём облачении.

Медальоны с вычеканенными небольшими гравюрами стали их фирменным знаком отличия среди всех остальных кадетских взводов, что в Олмаре, что за его пределами. Отличительные особенности в обмундирование крепили обычно знатные рыцари и то был их семейный герб. Здесь же, в отряде тоже все друг друга в каком-то роде считали родными и близкими. И хотя изображение у каждого было персональное, эти металлические овалы по сути стали их собственным гербом. Знаком Шестого Кадетского Взвода под командованием капитана Рихарда Крэйна.

Дождь начинал уже накрапывать холодными маленькими каплями на истерзанную татуировками набухшую поверхность кожи головы военачальника, когда они вместе прошагали в свой двор и в молчании остановились на какое-то время.

Именно здесь их застал Эйверь, здесь они узнали про осаду, отсюда, наспех собравшись, маршировали по улочкам и дворам крепости в сторону западного крыла… А вернулись оттуда уже не все. И теперь это место для всех них стало ещё более памятным, чем прежде. Не просто своим и родным участком, где проходили многие тренировки, где они ели, разговаривали, веселились, иногда слонялись без дела или же обдумывали какие-то насущные проблемы, но местом, где в последний раз видели здоровыми и счастливыми всех тех, кто не вернулся с поля боя.

— Не мокните, хороших и спокойных снов, — наконец, первым нарушил молчание Крэйн, — Завтра, возможно, урвём свой шанс поквитаться. Но не нужно ночами рыдать о мёртвых и видеть сплошные сражения. Отдохните хоть немного, — посоветовал он, развернувшись в проходе, неспешно направляясь прочь, к казармам старшего состава.

— И вам хорошей ночи, капитан! — единственной из двенадцати выкрикнула ему Нина в спину на прощание, когда он ещё отошёл не достаточно далеко, чтобы её расслышать.

Одни во взводе считали, что она слишком перед ним пытается выслужится, завоёвывает внимание и старается быть чересчур уж правильной и прилежной, словно школьная староста, набивающаяся в любимчики учителя. Иные думали, что у Нины всерьёз могут быть к капитану какие-то чувства. Может, она влюблена или тот ей хотя бы симпатичен, как возможный для отношений мужчина. Другие же полагали, что он для всех здесь попросту как новый отец, в том числе и для неё, видевшей в нём опору, мудрость и пример для подражания.

Что же на самом деле было на душе у Нины наверняка из них не знал никто. С ней мало кто обсуждал что-либо лежащее в плоскости эмоций и чувств. Ни Арекса, ни даже погибший Стромф, любящий иногда поболтать со всеми о том, да сём. Это при том, что светловласая девушка была натурой более открытой и общительной, чем Гала или воительница с красным ирокезом, однако же разговоры с ней в основном касались дел насущных, а не помогали заглянуть в её душу.

Об Одуванчике они знали, что ей не нравится её местная кличка, что из цветов она куда больше любит подсолнухи, в том числе и погрызть семечки, если удавалась такая возможность, и что её любимым цветом является зелёный — особенно светлые его оттенки ранних ростков и свежей зелени. Никто не разделял её нелюбовь к мясу, рыбе и птице, а Нина куда больше любила овощное рагу и салаты, а больше всего сладкие оладьи в хрустящей панировке под тонкими дорожками карамельного соуса — блюда, которое она могла надеяться получить только на День Рождения и то, если повезёт.

Она повесила щит Стромфа на видное место, в качестве вечной памяти об отважном защитнике, чтобы он отныне красовался на проходе у всех на виду. Никто не протестовал, все просто начали потихоньку готовиться ко сну и вскоре загасили свечи.

Барабанящий дождь снаружи мешал уснуть вместе с мыслями и воспоминаниями, однако затяжное сражение с их непростой, но выполненной миссией, посиделки в бане и последнее прощание на кладбище отняли столько энергии и ресурсов организма, что не провалиться в сон не было сил даже у Тиля Страйкера.

В одном из слабо освещённых парой факелов подземелий двое рослых слуг-эльфов волокли труп одного из пронзённых пиратов, подобранный где-то возле замка, чтобы далеко не ходить. Вперед них, освещая путь, в своём косом чёрном кафтане, парчовых штанах и высоченных кожаных сапогах шагал черновласый Ширн, придворный некромант в подчинении Бартареона.

Сам же Архимаг и Его Величество вдвоём замыкали всю эту «процессию», пока по коридору подземелья не достигли маленького зала с центральным косым постаментом. На это каменное изваяние можно было усадить мёртвое тело, придерживая за руки, как в целях безопасности, так и, чтобы не дать ему упасть и соскользнуть.

Вставшие в проходе, едва войдя сюда, король и его главный придворный волшебник долгое время, зевая, наблюдали, как Ширн расставляет четыре человеческих черепа, как раскладывает в должные фигуры куриные косточки жертвенной чёрной курицы, расшвыривая заодно её смольное оперение, периодически поджигая. Окуная в ещё не свернувшуюся кровь где-то в недрах раны пленника у пронзённого сердца, зажигая опять, наполняя комнатку дымом и смрадом, заставляя остроухих слуг покашливать.

Следом шёл ритуал в сочетании жестов, движений и заклинаний. Какие-то сушёные травки с мешочков на поясе клались покойнику в рот, старинные монеты на закрытые веки, а особые кольца надевались на пальцы обеих рук. Внутрь сердечной раны он тоже что-то периодически помещал, читая заговоры и пытаясь пробудить от мертвецкого сна это истерзанное убиенное тело.

Наконец, финальный поджог травяного сбора во рту у трупа заставил того дрыгаться и трепетать, напугав бедных слуг, что удерживали его крепкой хваткой за руки, где снова после долгого застоя будто бы разжижалась сгустившаяся кровь. Пальцы его судорожно сжимали кулаки и разжимали их обратно, а пламя во рту заставляло двигать язык и производить душераздирающие почти звериные вопли.

Монеты на глазах дёргались, но не падали, словно намертво прилипшие к векам и ресницам. Шёпот Бартареона на ухо королю пояснил, что, мол, так положено — всем будет лучше, если зомби будет их только слышать, но не видеть. А Джеймс Дайнер ничему происходящему и не противился, полностью доверяя умению некроманта и его знаниям в должной области.

— Акэме ньергард зу-у! — наконец, тот завершил последнее громогласное чтение заклятья подчинения воли покойника, развернувшись к своим командирам, — Что ж, теперь он ваш, правда, ненадолго.

И архимаг, и король подошли ближе, рассматривая подёргивающийся оживший труп, искренне надеясь на силу хватки рослых и верных придворных, что сейчас держали ему руки. Сомнений, что это создание ожило — ни у кого уже давно не оставалось, вот только само оно осталось ли человеком после всей церемонии — был ещё большой вопрос.