Дочь Водяного (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" - Страница 3

Дело о мусорном полигоне выглядело очень нехорошим даже на фоне действительности, в которой криминальные авторитеты и алчные чиновники разного уровня рвали страну на части.

— И, главное, я не понимаю, на кой понадобилось устраивать эту свалку именно в заповеднике? — искренне недоумевал Андрей Мудрицкий. — Кругом, особенно в соседних областях, полным-полно бросовых земель. Те же отработанные карьеры или заброшенные шахты.

Ровесник Михаила, он обладал обостренным чувством справедливости и к новой реальности, в которой не находилось места для фундаментальных исследований и академической науки, относился достаточно болезненно. Приспосабливаться он умел, но не особо хотел, изыскания в рамках грантов выполнял, но липовых экспертиз подписывать не желал и братков не боялся. Впрочем, кто стоит за организацией полигона, тоже не очень представлял.

— Да кто разберет этих упырей и барыг? — обреченно разводил Андрей руками. — Они и так весь город в барахолку превратили! В ведущих научно-исследовательских институтах китайским тряпьем торгуют. Хорошо еще на ядерном реакторе шашлычную не устроили! Мало того, что продали страну за красивую пустую упаковку, так еще теперь обертками со всего мира добивают то, что осталось.

Услышав про «упырей», Михаил подумал, что Андрей даже представить себе не может, насколько близок к истине. Хотя среди разваливающих страну неприятных и мутных личностей людей тоже хватало. Вот только даже Михаил с его сокровенными ведовскими познаниями пока не догадывался, какой могущественной хтонической силе ему предстоит заступить путь.

Семик

Посетив еще несколько водоемов, отщелкав пару пленок и сделав необходимые замеры, Михаил с Андреем остановились на ночлег в научном биологическом стационаре, использовавшемся сейчас в основном для прохождения студенческой практики и редких исследований.

— Ты же не станешь возражать, если мы задержимся тут на пару-тройку дней? — поинтересовался Мудрицкий, выруливая из леса на разбитый проселок. — Завтра с самого утра уже займемся полигоном.

— Ну и расстояния тут у вас! — с уважением протянул Михаил, с интересом рассматривая показавшийся из-за поворота стационар, состоящий из десятка щитовых домиков и нескольких бревенчатых изб для зимних исследований. — Это ж, получается, от города до полигона километров четыреста? По нашим меркам то же самое, что отходы из Москвы возить в Питер.

— Так я ж и говорю, что непонятное что-то! — оживился подуставший за день Андрей. — Свалка фактически расположена на границе соседней области! Конечно, от города туда чуть ближе, чем от Москвы до Питера. Мы ведь кружным путем ехали. Но все равно непонятно, кому и какая выгода вместо бросовых земель вывозить токсичные отходы за двести пятьдесят километров в заповедник.

Поскольку студенты еще не сдали сессию, народу в стационаре было немного. Группа орнитологов уехала как раз накануне. Переночевать они с Андреем собирались в одном из домиков, а пока с радостью воспользовались гостеприимством сторожа Кузьмича.

— Ну что, Андрюха! Все с полигоном воюешь? — нарезая крупными ломтями хлеб и сало и наливая гостям самогонку, вопрошал Кузьмич, кряжистый мужичонка неопределенного возраста с куцей бородкой и причудливой сеткой морщин на загорелом, обветренном лице. — Не боишься, что тебя грохнут и там же в мусоре закопают?

— А чего мне бояться? — пожал плечами Мудрицкий, залихватски опрокидывая первую стопку. — Наше дело правое.

Михаил последовал его примеру и про себя улыбнулся внимательному взгляду Кузьмича, который столичного гостя явно испытывал. Настоянная на малине самогонка почти не отдавала сивухой и шла предательски легко, как сироп или любимый однокурсницами миндальный ликер «Амаретто». Но Михаил последний раз велся на подобные штучки еще до университета.

После первой рюмки он запоздало выложил на стол свои гостинцы хозяину помимо привезенных Андреем консервов: палку копченой колбасы, пакет импортных шоколадных батончиков и блок «Мальборо». Колбасу Кузьмич оставил «на завтра». На батончики хитровато усмехнулся: «Будет чем летом девчонок угощать». А сигареты заценил. Все-таки их Михаилу тот самый военкор Анатолий Тихонович из заграничной командировки привез, забыв, что молодой коллега не курит.

После ужина Андрей надел болотные сапоги, взял свои пробирки, сетки и сачки, в сочетании с бородой делавшие его похожим одновременно на Карабаса Барабаса и Дуремара, и засобирался к реке.

— Опять, Андрюх, лягушек будешь пасти? — с наслаждением затягиваясь, беззлобно поддел его заметно повеселевший Кузьмич.

— Больше пока некого, — развел занятыми снастью руками Андрей. — Если только спуститься ниже по течению поглядеть на бобров.

— Пугни ты их, охальников! — поддержал идею Кузьмич. — Никакого спасу с ними нет. Все деревья в округе обгрызли, реку перегородили так, что на моторке не проехать. Скоро дома в поселке на плотины начнут растаскивать!

— Ну, если люди тащат, что ж бобрам-то теряться, — мрачно пошутил Андрей. — Да и не только из-за бобров деревья в округе гибнут. Хочешь на плотину взглянуть? — спросил он у Михаила, и его глаза потеплели, в них загорелись лукавые огоньки, хотя, понятное дело, вторгаться в жизнь бобровой семьи и призывать грызунов к порядку он не собирался.

— А мы увидим в такой темноте хоть что-нибудь? — скептически глянул в окошко Михаил, который во время прогулок по лесам и болотам Мещеры видел не только усатых строителей плотин, но и местного эндемика выхухоль.

Андрей торжественно вручил ему фонарик.

— Понятно, что за бобрами лучше днем наблюдать, — пояснил он. — Зато у моих основных подопечных после заката жизнь только начинается.

По случаю теплой погоды лягушки, расположившиеся в камышовых заводях у низкого няшистого берега, в самом деле уже вовсю пробовали голоса, громкостью и затейливостью рулад соперничая с соловьями-красношейками и другими ночными птицами. Да и рыба в реке играла, в свете фонарика выходя на поверхность. Для того же, чтобы почувствовать присутствие других обитателей тайги, Михаилу даже не требовался свет. А дудочка так и просилась в руки, подтянуть птичью трель и лягушачий духовой концерт.

Михаил пока не собирался духам мешать. Знал, что конец весны для них горячее время. Они и так в эту пору колобродят всю ночь, охраняя от заморозков цветы и травы, баюкая детенышей, сберегая яйца в гнездах. Впрочем, сегодня духи отдыхали и резвились не хуже птиц и лягушек. Весело водили круги и заплетали немыслимые плетни в воздухе и на берегу среди осота и вьюнка. Уж больно заповедные стояли дни. Шла предшествующая Троице гряная неделя, и нынешней ночью со среды на четверг как раз отмечался русалочий праздник Семик. В старые времена в этот день землепашцы, призвав деревенских волхвов, возносили моление о дожде, а их дочери и жены, собравшись на речном берегу, кружились в хороводе, прося милости у хранительниц вод русалок.

Говорили, что вдругоряд и русалки выходили из воды, чтобы присоединиться к девичьему хороводу, нарядными лентами березу завить и поиграть между древесных стволов с ражими парнями в горелки. После таких плясок да игрищ веселых и появлялись сказки о царевнах в лягушачьей шкурке, от взмаха рукавов которых образуются озера с лебедями и звезды пляшут на небе.

Про царевен Михаил не ведал. Сам не видел, а врать не привык, а вот русалку-Хранительницу на берегу реки вблизи стационара биологов в священный Семик застал. Занятому лягушками Андрею, как и любому человеку непосвященному, представлялась она облаком легкого тумана, окутавшего реку зыбким газовым покрывалом, более воздушным, нежели летящий тюник балетной примы. Михаил же различал во мраке светлые, как липовый мед, струящиеся водопадом волосы, молочную кипень праздничной расшитой рубахи, загадочные зовущие глаза на прекрасном лице.

Хранительница плясала над водой, кружась в хороводе с девами ручьев и лесными мавками. Ни одна из земных танцовщиц не сумела бы повторить эту чарующую дивную пляску, от которой кровь быстрее бежала в жилах, а низ живота набухал жаром. И если бы не дедова дудочка, обжигавшая грудь предостережением, пустился бы Михаил вброд или вплавь, пытаясь добраться до девы. Другое дело, что Хранительница, в упор не замечая его, смотрела на забравшегося в реку почти что по пояс Андрея.