Выбор Пути (СИ) - Щепетнёв Василий - Страница 31

Наши были громче. И «шизгара» на аккордеонах звучала немного странно. Хотя в аккордеонной «шизгаре» было свое очарование. Так что кто кого — не факт.

Да и неважно, кто кого. Тут как раз главное участие.

И я участвовал. Не сказать, чтобы уж очень. В меру. Не потея.

А сам ждал, когда же меня позовут к Дракону. Танцевал, ну, то есть скакал и трясся. И два раза под аккордеоны вальсировал. С местными, между прочим, девицами. Пил минеральную воду «ессентуки 4». В общем, выполнял ритуалы, обеспечивающие единство племени. Когда сто тысяч лет назад наши предки, добыв на охоте мамонта, устраивали пир вокруг костра, они выражали довольство именно так — прыжками, возгласами и обильным вкушанием мамонтятины. Пока мы едины, мы непобедимы!

Вот если бы я, таков, каков есть, оказался вдруг среди этих пляшущих соплеменников, то что бы я делал?

Брагу бы я делал! Обыкновенную брагу можно сотворить почти из всего, в чем есть углеводы. Делал бы, и прослыл среди соплеменников великим шаманом, не только знающим путь к Нижним, но и делящимся своим знанием с достойнейшими: вождём, вождицей и вождёнышем.

И покуда я предавался пустым размышлением, ко мне подошёл завклуба товарищ Савтюков:

— Вас приглашают в ложу.

Я удержался от вопросов, лишь посмотрел на балкон. Да, на балконе был выделен участок, который можно назвать и ложей. Огорожен и занавешен, чтобы можно было наблюдать за происходящим, оставаясь невидимым для окружающих. Или не наблюдать, а все думали, что находятся под присмотром. Разные возможны варианты.

Я оставил девочек на попечение группы (или, напротив, оставил группу на попечение девочек) и пошёл вслед за Савтюковым.

Идти-то недалеко, я думал — в Замок, вышло же проще. И ехать никуда не нужно, а нужно пройти немного, подняться по железной лесенке у стены на второй этаж, ещё пройти в незаметный уголок, и постучать в дверь. Стучал, конечно, не я, а Савтюков.

Постучал, потом раскрыл дверь и пригласил:

— Входите!

Второй раз за сегодня. С утра — к Андрею Николаевичу Стельбову, а теперь — к Семену Николаевичу Кузнецову. Отчества у них одинаковые, подумалось вдруг. Но нет, и фамилии разные, и похожи внешне мало. А внутренне — да. Люди власти. Доминаторы.

Я вошёл. Тут, конечно, пространства поменьше, чем в кабинете Первого секретаря обкома партии. Но избыток пространства здесь и не нужен, зачем пространство в тайном кабинете? В тайном кабинете должно быть всего в меру, чтобы человек не терялся в том самом пространстве а, напротив, был в центре.

Здесь в центре был Семен Николаевич Кузнецов.

Нет, он сидел с краю, глядя сквозь черную кисею на то, что происходит в зале, но он был центром не только кабинета — всего Каборановска.

— Заходи, Чижик, присаживайся, где хочешь.

Я оглянулся. В полумраке, да что полумраке, во мраке на четыре пятых видно было не очень, но, приглядевшись, я разглядел два стула прежней, гамбсовской поры. И на один из них, ближайший, сел. Потому что мне не понравилось, что я услышал. Нет, не смысл слов. Голос. Первого декабря это был голос слегка утомленного человека. Сейчас это был голос умирающего. Нет, даже умершего.

— Да, я умираю, — сказал Кузнецов. — Ничего удивительного. И я позвал тебя не потому, что умираю, а потому, что умираю во второй раз. Мне кажется, Чижик, что и ты здесь не впервые.

Я, конечно, мог сказать, что не впервые, что мы уже встречались месяц назад, почти месяц, но не стал. Потому что Кузнецов говорил о другом.

— Здесь — это в семьдесят третьем году. Водку, коньяк, шампанское? Знаю, знаю, ты не пьешь. Я тоже не пил, думал, здоровый образ жизни, то да сё, но вот умираю тогда же, когда и в первый раз. Опухоль в голове. Какое-то мудреное название. Когда в первой жизни её нашли, я уже и не понимал почти ничего. Не запомнил. Сейчас… Через три дня поеду в Москву, в «кремлевку»… Как там у вас, медиков, говорят: полы паркетные, врачи анкетные… Нормальные там врачи, узнавал. Но — не лечится это. Лечить-то будут, химией, но проку никакого. Это мне наш местный эскулап сказал, а он толковый. Нет, если ошибается, и меня вылечат, буду только рад, да вряд ли ошибается. Впрочем, неважно. Так что я, пожалуй, выпью.

Он взял стакан, уже наполненный. Наполовину.

— Водка. Московская водка. В той, первой жизни я её попивал. Не много, но и не мало. И во второй жизни думал, что опухоль моя случилась от водки или курения. Вот не буду курить и пить, а буду по утрам зарядку делать, и доживу хотя бы до семидесяти. Ага, разбежался. Нет, я не жалею, что не пил. Напротив, трезвость хороша сама по себе, а не только в отношении здоровья. Но иногда…

Почему я тебя позвал? Потому что ты, похоже, тоже живешь дважды. На сто процентов не уверен, а на девяносто — да. Есть признаки. Был просто способным, а потом рывок — и ты талант. Учти, все таланты в государстве наперечёт, талант — достояние страны. Но я хочу о себе, о тебе ты и так знаешь.

В общем, так: родился, учился, воевал, опять воевал, опять учился, после войны работал на этом заводе инженером-технологом, старшим инженером-технологом, но до главного инженера не дослужился. В семьдесят четвертом умер. Опухоль в голове. Помучился, помучился, и умер. И вдруг раз! и мне снова семнадцать, а на дворе тридцать седьмой. Ну, что такое тридцать седьмой для молодого парня? Небо голубое, трава зелёная, девки ядрёные, чего же более. Расстреляли наркома за вредительство, а маршала за шпионаж? Посадили директора? Туда им и дорога! А так — жизнь, конечно, непростая, но интересная. Для всех, но не для меня. Я-то знаю, что будет Большая Война. Знаю, а сделать ничего не могу. И товарищу Сталину писал, и товарищу Ворошилову, и товарищу Калинину, и даже Лаврентию Павловичу Берия. Понятно, анонимно. Левой рукой. И письма бросал в Черноземске. Поди, найди. Да никто, думаю, и не искал. Потому что писем таких писали сотнями — о голоде, о болезнях, о железной саранче. И читали эти письма — и мои тоже — люди не сказать, чтобы очень образованные даже по тогдашним временам. Думаю, даже и не читали, а сразу выбрасывали эти письма.

Началась война. Во второй раз воевал получше, чем в первый, но не очень. Дан приказ — и хоть умри, но выполняй. А приказы отдавали те же люди, что и в первый раз. Героя получил, так не потому, что сделал что-то лучше, а рапортовал лучше, чем в прошлой жизни. Но дожил до конца, три легких ранения, но жив. Выучился, пришёл сюда технологом. Всё как в прошлый раз, только я шевелился пошустрее, не отсиживался. Проявлял инициативу. Где необходимо — давил. Особенно в конце пятидесятых. Что нужно — проталкивал изо всех сил, от ненужного отбояривался. Стал директором. Стал хорошим директором хорошего завода. Стал отличным директором отличного завода. И заместители у меня толковые, умру — есть на кого дело оставить. А большего, извини, не сумел. Войну не предотвратил, победу не приблизил. А, вот: Гагарина спас. В той жизни Гагарин на «Союзе» полетел, полетел, а в космосе что-то случилось. Во время стыковки. Умер он в космосе. Погиб. Ну, я на хитрость пошел, не спрашивай, какую, подленькую хитрость, да. И у меня и знакомства уже в ЦеКа завелись, в общем, не допустили Гагарина к полёту. И полёт отодвинули, перепроверяли технику. Стыковочные узлы. Ради Гагарина и поподличать малость не грех, думал я. Только толку-то. Погиб Гагарин всё равно, да не один, а с полковником-летуном. И Комаров, что полетел вместо Гагарина, тоже погиб. Сложно всё. Вот, понимаешь, в той жизни я, к примеру, повернул налево, и кошелёк потерял, или украли в трамвае. В этой жизни я повернул направо — и споткнулся, и сломал ногу. Ну, и в чём выигрыш?

— Вы ломали ногу?

— Это я к примеру говорю. То есть трудно сказать, как оно повернёт. Ну, или вот стрекоза узнала, что наступит зима. Что ей, бороться с зимой? Или лучше, подобно муравью, строить зимнюю хатку с запасами провианта? Вот я заводом и занялся. Это моя хатка, мой провиант. Главное, люди. В одиночку ничего не изменишь, ну, разве провианта побольше соберешь. И то дело, но как ты этот провиант в голодный год сохранишь? Отберут и убьют. Ищи людей, собирай людей, расти людей, — с каждой минутой речь директора теряла связность, расползалась, таяла. То ли водка виной тому, то ли болезнь, а, может, всё вместе?