Зимний Мальчик (СИ) - Щепетнёв Василий - Страница 32

Мы обедали неспешно. Темп задавала Вера Борисовна — наливала борщ, накладывала жаркое, разливала чай.

— Хорошо ты живешь, Чижик, — сказала Надя. Обед, как я и рассчитывал, подействовал умиротворяющее.

— Обычная жизнь российского интеллигента, — ответил я. — Бабушка рассказывала, что у её отца, то есть моего прадедушки, киевского врача, были горничная, кухарка, кучер и садовник на все руки. Четверо. А ведь это было до революции, когда царское правительство врачей всячески унижало и эксплуатировало.

— Не смеши, Чижик, не получится.

— Не буду. Тогда рассказывай, что стряслось.

Как я и предполагал, поцапалась с родителями. Ей стали выговаривать, что живет она, Надя, неправильно. Не с теми дружбу водит.

— Это мы-то не те? — удивился я. — Или есть ещё кто-то, о ком я не знаю?

— Мне кажется, что ты знаешь всё, и даже больше, — сказала Надя.

— Знаю, — согласился я. — Готов провести сеанс белой магии. Задача на две затяжки, — я взял со стола дедушкину трубку, но только для вида. У меня и табака-то не водится.

— Итак, — сказал я, приняв позу Шерлока Холмса, — ты дома сказала, что едешь в Москву. В Большой Театр. На премьеру оперы, которую написали мы с Ольгой.

— Угадал, — сказала Надя.

— Тут не угадки, а дедукция. Логика. А родители сказали, что не по себе мастишься. Что скромнее нужно быть. Что тебе и ехать-то не в чем — последнее пришло ко мне внезапно, в последний момент — и что носить одежду с чужого плеча недостойно советского студента. Так?

— Так, — Надя смотрела на меня даже и с испугом. — Ты будто за дверью стоял.

— Под столом прятался. Ясно же, что платье — это серьёзно, и что Оля предложила что-то из своего гардероба. А твоим родителям это не нравится. Они считают, что мы вообще богема и образ жизни, который ведём, это прямая дорожка в ад и аморалку.

— Ну, да. Почти теми же словами. Откуда ты только узнал?

— Говорю же — логика. И богатый жизненный опыт.

— Иногда мне кажется, что он у тебя и в самом деле есть, опыт. Только я ведь тебя с горшка знаю, Чижик.

— Тогда знаешь и то, что мне можно доверять.

— Потому и приехала к тебе. За советом.

— Прежде чем советовать, скажу, что родители твои сердятся не на тебя. Они сердятся на себя, только загоняют это в подсознание.

— На что им сердиться?

— На то, что не могут дать тебе тряпочек побольше, машину, и вообще. Погоди, погоди, знаю, что ты скажешь. Что не в тряпочках счастье. Оно и правда так, только человек-то нелогичен. Хомо сапиенс — это самолесть. Какое там сапиенс! Им обидно, что нет у тебя того, что есть у меня с Ольгой, они встают в гордую позу и хотят, чтобы в эту позу встала и ты. А только в позу вставать не нужно, Ольга правильно сказала — на обиженных воду возят.

— А что нужно?

— Работать нужно. Идти к цели. Уж поверь, Надя — и тряпочки у тебя будут, и авто, и квартира своя, и авторитет, и не к пенсии, а скоро. Не завтра, не послезавтра, но скоро. Сама всё заработаешь. Только не чурайся помощи. Ну, а платье — это такая ерунда! В любом общежитии девчонки делятся нарядами с подругами.

— Ты-то откуда знаешь о девчонках в общежитии?

— Знаю.

В дверь забарабанили.

— Вот и Ольга приехала. Тебе на помощь.

— Ты ей звонил?

— Нет. Просто Ольга логику тоже включила и вычислила, что ты — здесь, — и я пошел открывать дверь.

Борщ, правда, уже остыл, но у меня есть булка, масло, икра и осетровый балык.

Глава 15

БЛИЦВОЯЖ

— Ну да, было дело. Жал руку, слова говорил хорошие. А Ольгу нашу и вообще обнимал-целовал, — говорил я неспешно. Куда спешить, если рассказываешь по утвержденному плану и с минимумом отсебятины. — Рука у Леонида Ильича крепкая, а глаза — что рентген. Самую суть видят. Но добрые, чего уж там. Понимающие.

После двойной премьеры «Малой Земли», сначала в Большом Театре, а потом в нашем Оперном, мы с Ольгой стали известными, и не только в Черноземске. Опера и в самом деле понравилась. Мне так думается. Ожидали торжественно-протяжное славословие, а получилась живая. Ну, и политрук, в котором всякий без подсказки узнавал Леонида Ильича, был отважным воином, защитником и мстителем, а не просто вещающей головой, что, думаю, пришлось Брежневу по душе.

Брежнев после премьеры подошел к артистам. Вот так, запросто взял и подошел. С ним были двое, верно, положенная охрана, но держались тактично, мол, мы — мебель, не обращайте на нас внимания. Никакой опаски, что вдруг какой-нибудь Каракозов начнет стрелять из пистолета. Никто и не начал. Побыл он с нами минут пять, потом с сожалением покинул, дела мол. Это понятно, что дела. А мы пошли праздновать успех. И да, со мной Брежнев разговаривал недолго. Собственно, это и разговором не назовешь. Сказал — «Нужное дело сделали, молодцы» — вот и весь разговор. Но эта коротенькая фраза дорогого стоила. Нужное — это не просто оценка, это руководство к действию. Каждый театр понял, что — нужно. Нужно ставить.

«Огонек» опубликовал большой и доброжелательный материал о молодых дарованиях, обо мне и Ольге. Больше, конечно, об Ольге. Музыка что, музыку словами не передашь. А поэзию — легко. Печать для этого и предназначена, для поэзии. В идеале. Были в журнале и фотографии: мы со сцены Большого Театра раскланиваемся перед зрителями, мы вместе с артистами, и, главная — мы с Леонидом Ильичом. Он в центре, мы справа и слева, Ольгу он отечески приобнимает — о чём ещё мечтать? Чтобы меня обнимал?

И на нас посыпались предложения отовсюду. Таллин и Одесса, Свердловск и Саратов. Каждый музыкальный театр страны хотел поставить нашу оперу. Потому что «нужное дело». Авансы шли косяком и складывались в суммы почти пугающие. С непривычки.

Но следом пришла и расплата. Комитет комсомола подвиг нас на встречи со студентами. Рассказать о нашей творческой работе, о премьере, и о встрече с товарищем Брежневым Не только со студентами нашего института, а всех вузов города. Еще и школы собираются поручить. Или нас поручить школам. И техникумам. И профтехучилищам. Раз в неделю. Перед выходным днем. Они ж с пониманием, в комитете комсомола. Но это в школы и техникумы. Потом. А пока — два вуза в день. Ударная неделя. Пока не обойдем все вузы. Нужное дело тоже, не спорю.

Мы слушателей не мучили. То есть не очень. Я, если в зале было пианино, играл трехминутный отрывок из оперы, песенку кафешантанной певицы (не пел, нет, нет, нет!), Ольга читала свои стихи, потом отвечали на вопросы и — спасибо за внимание, спасибо вашему дому!

Но расходились не сразу. Вернее, не все. С тех пор, как Ольга вошла в редколлегию областного литературного журнала «Степь», неделю назад, к ней стали обращаться авторы стихов с просьбой прочитать, оценить, а то и опубликовать.

Ольге это нравилось.

Сегодня вместе со стихотворениями поэты подарили Ольге букетик гвоздик. В честь восьмого марта.

— А от тебя, Чижик, цветочка не дождешься, — сказала она, когда мы сели в «ЗИМ». Двенадцать пятнадцать, по графику.

— Я клумбу высажу, со всякими цветами, прямо перед домом. И назову её Ольгой, владей, — я и в самом деле собирался вернуть клумбу на то место, где она была при бабушке. Дедушка цветы забросил, говорит, грустно уж больно. А мне не грустно. То есть да, грустно, но всё равно, пусть напоминает о бабушке.

— А другую клумбу, конечно, Надеждой, — сказала Ольга.

— Хорошая идея, я подумаю.

И мы поехали, выдерживая расписание. В двенадцать сорок подхватили в институте Бочарову (нас-то с Ольгой по случаю выступления отпустили, с лекции по Истории партии) — и в аэропорт. Потребные вещи загодя были уложены в багажник.

Прибыли в тринадцать ровно, «Зим» я поставил в служебном гараже (договорился с хорошим человеком), и быстренько-быстренько на регистрацию, на рейс Черноземск — Одесса.

Успели. В тринадцать пятьдесят пошли на взлет.

«Ту-134» был наполнен едва наполовину. Погодите, придет лето, когда к морю двинется, подобно леммингам, работящий трудовой народ, билеты на самолет нужно будет за месяц покупать. И то…