Купленная. Игра вслепую (СИ) - Владон Евгения - Страница 120

…Да, Глеб… признайся уже наконец. Ты облажался. Облажался настолько, что и сам не способен в это поверить. Но ты, конечно, найдешь и выход, и оправдание всем своим вопиющим поступкам… Потому что ты такой и есть в своей истинной сути. Ты ведь давно выбрал эту сторону и никогда с нее не уходил. А Тьма она всегда очень милостива к своим избранникам, она обязательно тебя успокоит, приласкает и залечит все раны, как старые, так и новые…

ГЛАВА двадцать третья

Комната была очень красивой. Не такой, конечно, как в гостиничном номере премиум-класса, но для элитного уровня вполне себе даже сойдет. Кто бы мог поверить, что даже в психушках есть отдельные от общего стационара зоны с вип-палатами. С приятными глазу почти домашними обоями, занавесочками золотисто-бежевых оттенков, очень удобной мягкой мебелью, расставленной практически по всему периметру помещения (во всяком случае, по всем углам уж точно, включая шикарную софу возле окна). За последние две недели я успел изучить, наверное, каждую линию, черточку и даже оставленные кем-то до меня легкие повреждения на поверхности обивки практически на всех окружающих вещах, с которыми я так или иначе подолгу контактировал. Под действием убойных доз успокоительного, заниматься здесь чем-то другим все равно не приходилось. Откровенно говоря, банально не получалось. Только тупо разглядывать стены, потолок, мебель… Или как сейчас… Смотреть в окно, в шелестящий бледно-желтой листвой больничный сад-сквер и… Все. Больше ничего. Ну, может прогуливаться под бдительным надзором санитара по этому самому саду раз или два в день, если погода позволит. Ах, да. Еще принимать кучу лекарств, уколов, проходить кучу тестов в кабинете у лечащего врача и смотреть по ночам яркие красочные сны ни о чем, очень надеясь не увидеть в них тебя…

Тебя видеть мне нельзя и вспоминать тем более, для этого лекарства и предназначены. Они помогают не думать. Блокируют воспоминания. Что-то делают с моими мозгами из-за чего я могу подолгу смотреть только в одну точку… Как сейчас. В окно. В никуда. В бесконечный портал безучастной пустоты. Как бесцельное блуждание по запутанным коридорам бесформенного лабиринта. Куда не пойдешь и куда не свернешь, по сути, там же и застрянешь. Потому что просто идешь, чисто по инерции. И не потому, что надо, а просто… Лишь бы двигаться. Если и не физически, то хотя бы умственно. Как по течению. Нарезая круги вокруг центрального колодца. Колодец — это что-то вроде кроличьей норы. Одновременно и выход, и конец всему. Где-то там, очень-очень глубоко, куда закрыт доступ всем живым и куда не доберешься даже при всем своем безумном желании-стремлении, там есть Ты… Но мне туда нельзя… Пока нельзя…

Сейчас они пытаются отвести меня от края "колодца" как можно подальше. Ищут методы, чтобы загородить все ведущие туда пути. Чтобы не подпустить меня к тебе хотя бы еще на шаг. Наивные. Они думают, что все контролируют. Контролируют и мое тело, и мой рассудок, и даже сознание. С одной стороны — это, в какой-то степени, и хорошо. Особенно хорошо им подыгрывать и давать им то, чего они больше всего ждут от меня. Отвлекаешь их внимание, тем более, когда это совершенно несложно. Ведь время — это то богатство, которым я теперь владею в безмерном количестве. То, что у меня имеется сейчас в неограниченном достатке и чего нету у других. Да. Время на моей стороне. Как бы не смешно это звучало. И кто бы что ни думал обо мне, я знаю, что мне делать. И я это сделаю… Обязательно сделаю…

— Ты уже не спишь? А то меня вечно этим пугают и раньше десяти не пропускают, хоть ты тресни. Знаю, знаю. Сама сплю до одиннадцати, а то и дольше, но из-за тебя уже весь свой дневной график перестроила и даже не заметила, когда и как.

Наверное, эта привычка осталась еще с детства, после нескольких подобных случаев. Когда попадал на неделю в больницу или летом тебя отсылали в какой-нибудь детский лагерь для элитных деточек вроде Артека и ему подобных. Если не находил чем себя отвлечь, то только тем и занимался, что высматривал в окно долгожданное появление желанного лица или постоянно прислушивался к звукам (шагам) за дверьми палаты или общей комнаты. Ждал, когда двери откроются и в их проеме появится мама, которая наконец-то приехала за тобой, чтобы забрать с собой домой. Или в крайнем случае, навестила, не забыв привезти с собой кучу подарков и сладостей.

В эти недели я прислушивался постоянно и то, скорее, неосознанно, по въедливой привычке. Видимо, из того же детства. Но ждал явно не мать. Когда сознание под действием сильных подавляющих психику препаратов то ли размякает, то ли, наоборот, облегчается в виде ватной субстанции, восприятие пространства и реальности тоже искажается. Вроде бы все становится более ярким и кристально чистым, ничем не обремененным, и даже серая палитра дождливой осени за окном выглядит невероятно сочной и насыщенной, но с тем же самым ты не испытываешь к увиденному вообще ничего. Как к размытым картинам абстрактных снов. Красиво, необычно, но… почему-то пусто.

Все больничные палаты пустые, даже те, в которых кто-то умирал. Здесь нет призраков. Тут все стерильно, идеально и глухо, как в танке. И если бы не шаги за стенкой и дверьми, наверное, я бы и вправду поверил в то, будто меня перевели в параллельное измерение для заключенных-одиночек.

И ожидание чего-то или кого-то в таких местах — это как неотъемлемая часть приговора. Ты знаешь, что все равно не дождешься, но почему-то ждешь. Точь-в-точь, как в детстве. Обманываешь себя наивными фантазиями, прислушиваешься и ждешь. А в детстве время всегда воспринималось по-другому. В детстве, оно тянется очень долго. Кажется, что ему нет ни конца, ни края. Возможно, что-то подобное я испытывал и теперь, только с совершенно иными взглядами и представлениями о жизни. Теперь-то я знал многое и многих. Знал чужие привычки, мог прочесть по лицам настоящие мысли и чувства говорящих с тобой людей, мог видеть их всех практически насквозь… Зато они ничего не видели и не знали, что происходит со мной. И это было так на руку. Особенно сейчас… когда я научился определять свое состояние под воздействием лекарств и проецировать его, когда их эффект частично или полностью терял над моим сознанием свою прежнюю силу.

Кстати, мама при посещениях всегда выглядела такой забавной, правда, немного постаревшей. И почему-то не стала закрашивать появившуюся в волосах седую прядь (может опять какая-то модная фишка среди молодящихся жен олигархов что-то вроде мелирования?). Но всегда вела себя так, будто мы не виделись как минимум с полгода и отвыкли друг от друга, как маленькие дети отвыкают от друзей или родных, когда не видятся с теми подолгу.

Вот и сейчас, вошла в палату, стала хозяйничать в комнате, как заправская владелица данного места и всея больницы в целом, но при этом слегка тушуясь при разговоре со мной. Правда, эта милая "зажатость" нисколько ей не мешала меня разглядывать с ног до головы, ухаживать за мной или обнимать-целовать. Госпожа Стрельникова дорвалась до своего любимого маленького Кирюшеньки — такого беспомощного и ни на что не годного, что теперь можно безбоязненно делать с ним все, чего только не пожелает душа. Тискать его, поправлять одежду, проверять, как хорошо меня побрили на этот раз, докопаться в моей внешности до чего-то заметного лишь всевидящему материнскому оку, за что можно будет потом вставить звиздюлей сегодняшним дежурным из медперсонала.

— Как мой золотой мальчик себя сегодня чувствует? Прости, но пришлось немного задержаться в кабинете Виктора Игнатьевича. С этими документами и справками вечно такой геморрой. Зато заберем тебя отсюда уже где-то ближе к вечеру и забудем об этом месте, как о страшном сне. О. Тебе уже и гипс сняли. Мое ж ты солнышко. Ну, теперь все девчонки по любому обязаны уписаться кипятком, как только ты снова начнешь ходить по своим любимым злачным клубам. Как можно смотреть на такого писанного красавчика и оставаться при этом равнодушной, не представляю…