Купленная. Игра вслепую (СИ) - Владон Евгения - Страница 118

Проснувшаяся вдруг нежданно-негаданно настырная совесть? Едва ли. Скорее, раздражающая горечь по утраченному. Запоздалое осмысление о потери контроля над произошедшим с болезненным пониманием того факта, что как раз он и оступился где-то в какой-то момент, то ли заигравшись в Бога и Дьявола, то ли не посчитав Кирилла Стрельникова за серьезного соперника. А может… просто не мог поверить, что его Стрекоза настолько чистое и невообразимо невинное создание, с которым противопоказано играться в жестокие взрослые игры. Ангелы лишены лицемерия и расчетливости, что по обыкновению присущи лишь бесам-паразитам или инфицированным вторыми смертным. Если первые любят, то всем сердцем, если кого-то выбирают, то только того, кому отдали свое сердце, не требуя ничего взамен. Это их природа, они не виноваты в том, что живут так, как им диктует их ничем незапятнанная сущность.

И Глеб все это банально проглядел, либо не возжелал поверить увиденному. А может подсознательно за этим потянулся, решив стать собственником столь бесценного сокровища ему не предназначенного? Слишком много в нем Тьмы, и даже такой яркий Свет, какой был у Алины, не способен рассеять этот стылый мертвый мрак его прогнившей до основания грязной душонки. Чистый Свет тянется к такой же чистоте. И, судя по всему, в Кире-то она и оказалась, раз так проявилась с появлением в их жизни любимой обоими Стрекозы. Если бы Инквизитор понял это изначально, то не стал бы подпускать ее к сыну даже на расстояние пушечного выстрела. Вот чем в последствии и заканчиваются подобные игры. Неизбежной трагедией с неизменной победой Тьмы над Светом…

Он так и не смог уйти из квартиры Кирилла, будто что-то продолжало его насильно удерживать здесь против собственной воли и раскручивающейся с каждым пробывшим тут часом нестерпимой боли. Ни дать, ни взять, мазохист-самоистязатель. Не хватает только вериг и плетки. Хотя, физическую боль, наверное, было бы перенести сейчас легче легкого. Куда тяжелее насиловать себя морально, прокручивая в голове раз за разом смешанные едва не в одно целое картины прошлого и настоящего, впервые заставляя себя взглянуть на свершившееся трезвым взглядом, ни как главному исполнителю всего этого кошмарного Армагеддона, а как беспристрастному судье.

"Тот, кто сеет ветер — пожнет бурю." — видимо, так оно и есть. Только в его случае, это оказался целый хаос сокрушительных масштабов для многих и, в частности, очень близких ему людей. Увы. Все как у Пабло Неруды. Убивая жизнь — рождают смерть… Но убив смерть нельзя родить жизнь…

Наверное, поэтому он и проторчал здесь до самого вечера, будто знал, что рано или поздно, но Рита сюда вернется и обязательно найдет его в кабинете сына (где уже все успели подчистить, прибрать, создав идеальный порядок под маниакально чистоплотные запросы Кирилла Стрельникова). Знал, что она дойдет до него, не проронив при этом ни слова, и прожигая насквозь таким испепеляющим взором, от которого любой другой на его месте уже давно бы скончался или забился в ближайшем углу от неподдельного страха. Естественно, он так и не шелохнулся даже после того, как отвернулся от окна и стал следить (практически безучастно) за неспешным приближением жены.

Такая сценка между ними уже происходила, только в этот раз на ее лице читались совершенно иные эмоции (или, скорее, их полное отсутствие). В этот раз она пришла сюда за другим. За чем конкретным? Можно и не гадать. За попыткой сделать ему еще больней, чем он сделал ей и ее ненаглядному Кирюшеньке. Банальное око за око. Разве что провернуть такое, еще и с ходу, — задачка из ряда невозможное и абсолютно невероятное.

Он даже предвидел и физически был готов к граду из хлестких пощечин, не исключая и более сильных ударов и не только кулаками. Хотя Рита не могла не понимать, насколько все они выглядели сейчас нелепыми, жалкими и мало как им воспринимаемыми. Если бы она хлестала его чуть подольше, пока не отбила сама себе о него руки, тогда быть может что-то и сумела на нем оставить. Но, увы и ах… Сил ей хватило не на многое и совсем ненадолго. Но, все же стоило отдать должное, вложилась она в удары основательно, совершенно не скрывая ни во взгляде, ни в резко постаревшем и перекосившемся лице переполнявшие ее ярость и ненависть. Таким взглядом даже куда больнее бить, чем щемящими пощечинами. Если бы она посмотрела на него так же лет двадцать с лишним назад, наверное, бы точно не дотянула до дней сегодняшних.

— Теперь, надеюсь, ты счастлив? Безмерно и безгранично, как только может быть счастлив больной на всю голову, вроде тебя, психопат, дорвавшийся до власти и до возможности безнаказанно убивать кого угодно и сколько угодно. И я еще когда-то дурела от любви к такому чудовищу?..

Он не узнал ее голоса, настолько его исказила внутренняя боль и переживаемое Ритой напряжение, что, казалось, его шершавые лезвия скользили не только по слуховым нервам, но и по сердцу, оставляя тоненькие, зато весьма болезненные порезы. Каких сил ей стоило все это произнести и не сорваться в крик? — известно лишь одному богу.

— Следи за словами, дорогая. Я могу многое простить, но мои пределы терпения не безграничны и особенно сейчас.

— Серьезно? Так ты еще не брезгуешь мне угрожать после всего, что уже успел натворить.

— Я творил и куда худшие вещи, и ты их игнорировала, можно сказать, прямо в упор, предпочитая не замечать моей темной стороны или не лезть туда, где тебе никогда не было места. Оно и понятно, когда что-то очень плохое касается кого-то другого, кого ты не знаешь и никогда не узнаешь, об этом думать не обязательно, вернее даже, совсем не нужно. Тогда и совесть крепче спит, и голова меньше всего болит.

— Именно, Глеб. ИМЕННО, — в ее выплаканных еще до прихода сюда глазах опять задрожала брильянтовая влага чистейшей боли и смертельного сожаления о пережитых когда-то впустую годах. О выборе, который она так опрометчиво совершила в свое время, получив взамен лишь обагренные чужой кровью деньги и израненную невыносимым одиночеством душу. Наверное, так и бывает, когда очаровываешься проклятой любовью и не замечаешь, как принимаешь большую часть ее проклятия на себя.

Наивная дурочка, решившая, что сумеет обмануть и богов, и весь мир, но в первую очередь саму себя…

— Я слишком много взвалила на свою совесть, включая все твои грехи, приняв их, как за личные и ничем неискупимые. Только очищением адского пламени для нас двоих. Наверное, все эти годы только за это и держалась — за наши общие грехи. За то, что нас продолжало объединять, и с чем мы в конечном счете на своей совести и подохнем, как два безнаказанных соучастника. Может поэтому и продолжала многое тебе прощать из маразматического упрямства. Из наивной веры, что я все это заслужила по праву. Но в этот раз… В этот раз ты перешел недопустимое даже для себя. Убийство ни в чем неповинного перед тобой брата еще можно как-то оправдать твоей слишком предсказуемой и ничем неуправляемой вспыльчивостью. Да и мы сами хороши, решив обвести вокруг пальца самого Инквизитора. Сделать то, что не удавалась до сих дней вообще никому и никогда. Тут мне просто нечем себя оправдать, поскольку большая часть вины за смерть Валерия лежит и на мне, возможно даже куда большая, чем твоя или твоей матери. С тебя ее списали за банальную неосведомленность и привычку вершить самосуд над своими жертвами без права на защиту с их стороны. Да и Софья Валерьевна очень слезно меня просила даже на смертном одре, чтобы я тоже унесла нашу тайну в могилу. Разве умирающему можно в таком отказывать? И разве любящая до смерти собственного мужа жена захочет причинять любимому еще больше боли, чем уже причинила?..

— Что за хрень ты несешь? Перепила транквилизаторов с виски? — конечно, он не собирался ее слушать, как и верить всему тому, что способна наговорить мать, пережившая сильнейший стресс за жизнь сына, какой только вообще можно пережить. Но он не мог не дать ей шанса выговориться, как и выплеснуть переполнявшую ее боль на его заслужившую все это голову. Если бы думал иначе, уехал бы отсюда еще несколько часов тому назад.