Милорд (СИ) - Баюн София - Страница 5

Он заказал в ванную кран со встроенным термометром, чтобы вода всегда была одинаковой температуры и отклонения на пару градусов вызывали глухое бешенство — весь мир в этот момент трещал по швам.

Лера покупала один и тот же кофе. Виктор не хотел усложнять себе жизнь и приучился к одной марке, которую всегда можно было достать. Лера варила кофе и ставила всегда на одно и то же место на краю стола, наливая в одну и ту же чашку.

Однажды утром она накрасила губы красной помадой.

Он несколько секунд пытался понять, что не так, а потом подошел и, взяв ее за волосы, медленно стер помаду. Салфетку выбросил в ведро под раковиной и тщательно вымыл руки, а потом насухо вытер их полотенцем. Но до самого конца их ежеутреннего ритуала Виктор не мог избавиться от мыслей о салфетке. Ее белоснежные края, испачканные ярко-красным словно царапали сознание. Он не чувствовал вкуса кофе, который пил, не слышал, как тихо всхлипывала его сестра, переплетая косу, которую он растрепал. Все мысли были сосредоточены на салфетке, которой не должно было быть. Даже не видя свидетельства нарушения тщательно выстроенной иллюзии, он знал, что салфетка есть. И этого оказалось достаточно.

За утро он выкуривал три сигареты. Окурки можно было замерять линейкой — он всегда оставлял несколько миллиметров от фильтра, после которых каждая затяжка становилась обжигающе-горькой.

Каждое утро Лера подвигала свой стул чуть ближе к нему. Это нарушение он ей прощал — когда-то Мартин рассказывал ему сказку о том, как приручать лисиц. Где сейчас был лис-Мартин он думать не хотел. Теперь он был лисом, и его сестра приручала его, как зверя. Это она начала варить две чашки кофе. Это она рядком выкладывала на салфетку три сигареты и ставила чистую пепельницу. Она придумывала ритуалы, которые он принимал и потом помогала их исполнять. Зачем-то хотела быть ему нужной, несмотря ни на что. Он не мог понять, зачем ей это, но этого смысла детали мира «сестра» пока что не требовалось, и он его не искал.

Лера предпочитала молчать, но Виктор не был против, когда она осторожно пыталась заговорить. Ему нравилось слушать ее голос, который словно убаюкивал что-то темное, живущее в душе. Звериная суть засыпала от звуков человеческой речи, помогавших держаться в реальности.

По этой же причине он слушал музыку. Только в наушниках, всегда на одной громкости. Низкие бархатные голоса исполнителей помогали успокоить ту тянущую пустоту в душе, где когда-то звучал другой голос.

Когда он только приехал — все же подал документы в училище. Сам не понимая, зачем. Медицина его не привлекала, он почти ничего в ней не понимал. Учеба нужна была ему для того, чтобы позволять себе еще один самообман. Поздним вечером, перед сном, он читал учебники сидя на полу у кровати. В этот момент он переставал быть собой: у него длинные каштановые волосы и темно-серые глаза; он так бледен, человек, редко видевший солнце; ему понятна магия слов, написанных на желтоватых страницах. Эта магия давала то, что он так мучительно искал всю свою жизнь — власть над чужими бедами.

Это самый болезненный из его ритуалов. Через год Виктор бросил учебу. Мартин не возвращался к жизни, он оставался мертвым и его не могли обрадовать слова, которые Виктор заставлял себя запоминать. Он не обретал власти над чужими несчастьями, только все больше застревал в прошлом, из которого так мучительно пытался вырваться.

Первые несколько месяцев после ухода из училища он лежал, запершись в спальне и читал книги, пытаясь отвлечься и понять, куда ему идти. Именно в эти месяцы он перечитал все учебники, которые у него остались. С особенным удовольствием и вниманием. Он больше не был Мартином в этот момент, он читал их своими глазами и вовсе не для того, чтобы обрести власть над чужими несчастьями. Теперь у него была иная цель.

По ночам ему стало сниться озеро. Озеро в лесу, у которого они когда-то сидели с Мартином. Только теперь оно было полно горячей, маслянисто блестящей в лунном свете крови.

Он стоит на берегу и чувствует, как медленно нарастают голод и мучительная тошнота. Он становится на колени, погружает руки в кровь и подносит к губам. Чувствует, как на языке разливается сладковатое тепло. Когда он открывает глаза, видит, что кровь в озере свернулась. По темной гнили проходит рябь. Опуская взгляд, он видит сотни белых личинок, копошащихся на ладонях и манжетах рубашки. Короткая вспышка ужаса сменяется обжигающей болью, растекающейся у сердца.

Он видит, как чернота разливается по груди. По темно-зеленой ткани сюртука. Он касается этой черноты пальцами, и она пачкает их красным. Ужас сменяет щемящая тоска.

Этот сон не прогнать никакими ритуалами. От него нет спасения. Это хуже взгляда Мартина и хуже майской сирени. Он перепробовал десяток видов таблеток, убеждал себя, что, если выключать свет ровно в полночь — ему ничего не приснится, что нужно спать только на белом белье и открывать окно, но задергивать шторы. Ничто не помогало, только голод становился сильнее с каждой ночью, и сильнее становилось отчаяние — даже во сне он помнил, чем все закончится.

Больше самообмана в его жизни не было. Он смотрел на реальность в упор.

На серый город, в котором жил. На сестру, которая смотрела на него, как на непредсказуемого и опасного зверя. На обреченность, в которой тонула его новая семья, на равнодушную ко всему мать, на свое багровое прошлое и безрадостное будущее. И не видел выхода.

Мартин бы нашел. Мартин всегда находил. Но его не было рядом. Он сам отказался, и ради чего? Чтобы сейчас представлять себе, что не сделал этого?

Была еще одна сторона его жизни, еще один ежедневный, тщательно соблюдаемый ритуал. Ритуал, без которого все остальные стали бы бесполезны. Единственный ритуал, ради которого ему приходилось обращаться за помощью и выходить из дома.

Когда Виктор впервые пришел к Дмитрию, его поразила пустота квартиры. Стены в бежевой штукатурке, серый ламинат, черные жалюзи на окнах. В квартире не было шкафов или стеллажей, только кухонный стол, холодильник и узкая софа.

— Мне нечего скрывать, — улыбнулся ему Дмитрий.

Он смотрелся в этой квартире неуместно — болезненно худой, высокий и нескладный молодой человек с черными волосами, завязанными в хвост. Он носил мешковатые свитера и рваные джинсы, ходил по квартире в ботинках и почему-то никогда не оставлял следов, даже если на улице была грязь.

Он слушал рассказ Виктора внимательно, не удивляясь и не задавая вопросов. Совершенно бесстрастный и отчужденный — такими в понимании Виктора и должны быть доктора. И палачи.

— Итак, ты не просто слышишь голос, ты становишься другим человеком, верно? И ты решил избавиться от своего друга именно сейчас. Почему? — спросил Дмитрий.

— У меня есть уникальная возможность уничтожить собственную совесть, — усмехнулся Виктор.

— А что я получу за свою помощь?

Он знал, что предложить. Единственное, что у него было.

Сначала он не получал денег за свою работу — только таблетки. У Дмитрия была возможность доставать и изготавливать наркотики, но он не хотел связываться с распространением.

У них с Дмитрием нашлось немало общего. Осмотрительный и осторожный, Дмитрий был внимателен к деталям, не выдавал своих секретов и предпочитал меньшие, но верные заработки. Распространителей у него было мало, и даже если кто-то из них попадался — ничего не мог рассказать. Или боялся. Дмитрий собирал чужие секреты, делая их залогом своей безопасности.

Спустя какое-то время Виктор начал зарабатывать первые деньги. Осторожный и изворотливый, он всегда находил способы выполнить работу быстро и не привлекая внимания. Но поначалу он не рассматривал продажу наркотиков как способ постоянного заработка. Его интересовали другие преступления.

Но жажда, несмиряемая жажда, которую нельзя было утолить ни водой, ни алкоголем, отступила и затаилась. Еще недавно он так хотел крови, что расправился с Мартином, который обязательно помешал бы новому убийству. Но вместо ощущения жизни, переполнявшего его еще недавно, он впал в стылую апатию. Словно смерть Мартина разом утолила его жажду, не оставив взамен ничего.