Милорд (СИ) - Баюн София - Страница 46

Он загадал — если Ника откажется — день точно безнадежно потерян. И виновата в этом будет она. Ника взяла сигарету и поднесла кончик к подставленной им зажигалке. В этот момент Виктор почувствовал такую жгучую благодарность, что с трудом удержался, чтобы не поцеловать ее. Но ему не хотелось, чтобы она механически следовала его желаниям, а ничего другого добиться, не прикинувшись Мартином, он все равно не смог бы.

Виктор огляделся. Вдалеке блестел темным стеклом футуристический призрак, стеклянный паук, раскинувший сверкающие паутинки отражающихся солнечных лучей.

— Раз уж мы здесь, думаю, стоит зайти в гости, — улыбнулся он, подавая Нике руку. Она положила ладонь на сгиб его локтя, и он едва почувствовал прикосновение.

У дороги он поймал такси — черный седан остановился прямо у тротуара под аккомпанемент возмущенных гудков.

Водитель — смуглый черноволосый молодой человек нагло и развязно улыбнулся, обнажив желтоватые зубы. Виктор безошибочно почувствовал сладковато-терпкий запах табака с гашеной известью и разглядел зеленоватую слюну на нижней губе.

— Театр Современной Драмы, — сказал он, садясь в машину. — Хоть раз хлопнешь дверью по пути — потушу сигарету об твой глаз.

— Э, в салоне не курят, да? — попытался возразить водитель, когда Виктор захлопнул дверь и начал открывать окно.

— Езжай, до театра потерпишь, — мрачно сказал он, раскуривая новую сигарету. День продолжал оправдывать свое начало.

Всю дорогу Виктор мрачно наблюдал, как парень хватается за ручку двери, а потом раздраженно сплевывает в окно, попадая то на дорогу, то на дверь снаружи. Уже через десять минут Виктор был готов все-таки потушить об него сигарету. А потом достать бритву — лезвие в специальном кармашке портмоне, которое он оставил в тайнике за зеркалом в ванной и вчера успел положить на место. Лезвие было коротким, легко пряталось в трех пальцах. Придется несколько раз провести по горлу водителя, и его кровь обязательно заляпает манжеты. Зато, раз он будет сидеть сзади, ему не забрызгает лицо.

Обычно следуя за желаниями, Виктор забывал о том, что не терпит грязи — когда ему требовалось привести домой мокрого пса, убить человека или спрятать что-то в самом неожиданном месте. Так, крупная партия наркотиков три недели спокойно пролежала под тарелкой в пятилитровой кастрюле заплесневевшего супа.

Но сейчас сама мысль о том, чтобы запачкать руки вызывала отвращение.

Машина остановилась у черной плиты, подножье которой махрилось увядшими цветами. Виктор, не глядя, сунул водителю купюру и с наслаждением вдохнул пропитанный запахами бензина и пыли воздух. Обернулся, чтобы поискать глазами кассу и замер.

Плита оказалась памятником. До середины она оставалась черным матовым камнем, похожим на надгробье, а с середины над дорогой наклонялся белоснежный призрак, раскинувший руки. Несколько секунд потребовалось Виктору, чтобы понять, что женщина запечатлена в момент поклона. Он разглядывал мраморные пряди, почти касающиеся цветов и горлышек банок, в которых стояли свечи, кружевной воротник-стойку, складки платья, руки в перчатках и никак не мог заставить себя посмотреть ей в лицо.

Мари улыбалась невидимому залу, победно растянув губы, окровавленное прикосновение которых преследовало Виктора в самых ярких фантазиях и воспоминаниях. Но теперь глаза ее горели торжеством — она победила, сыграла свой спектакль и сейчас, скинув условности всех ролей, которые примеряла, на вечную мраморную секунду стала собой.

Действие 11

Жить вечно

На кирпичной стене было распахнуто бумажное окно в дождливый день. Виктор не сразу понял, что это афиша — мокрое серое стекло, темная деревянная рама и выше, уже на черной бумаге, беспощадно-белые слова: «Дожди. Памяти Марии Б».

Снизу — аккуратные столбики дат спектакля. Сегодня вечером, через пять часов, как раз играл новый состав.

«Ее не должны помнить», — забывшись, растерянно сказал он Мартину, продолжая молча разглядывать афишу.

«Шутишь? Ты убил режиссера, актрису, волонтера и кем она там еще была, к тому же просто красивую девушку. То есть не ты, а маньяк, который любил эффектные смерти. Радуйся, что памятник у театра стоит, а не на центральной площади вместо того мужика в кепке», — мрачно ответил Мартин.

Он сидел в проеме, опустив руку в белую пустоту, и старался не оборачиваться, чтобы не встречаться взглядом с торжествующей Мари.

Виктор только досадливо фыркнул. Тогда ему казалось, что он подумал обо всем — как сделать так, чтобы его не поймали, как сделать так, чтобы режиссера обвинили вместо него.

Но он совсем забыл о том, что истинная ее сущность останется за кулисами. Он сам выпустил на сцену идеальную жертву в светлом образе мученицы-Офелии. Тщательно загримировал ее, сделал костюм, написал пьесу, поставил свет и, конечно, подготовил лучшую сцену для лучшей ее роли.

— Ее забудут, — процедил он, касаясь кончиками пальцев афиши. — У людей короткая… память.

«Конечно, забудут», — миролюбиво поддакнул Мартин. Спокойно, как душевнобольному.

Виктор купил в кассе три билета и несколько секунд стоял, пытаясь понять, что же сделал не так.

— Ты один, — подсказала ему Ника, видимо, устав смотреть, как он непонимающе разглядывает билеты.

— Что?

— Мартину не нужен билет, — без улыбки сказала она.

— Действительно, — он спрятал билеты во внутренний карман. — Ну ничего, он все равно незримо с нами.

Он чувствовал, как душу наполняет неожиданное спокойствие. Недавняя злость отступила, оставив только благодушное миролюбие.

Даже сигарета, которую он закурил прямо у выхода под запрещающим знаком, перестала казаться такой отвратительной.

Мартин задумчиво наблюдал, как Виктор выходит на улицу и растерянно оглядывается. Прислушивался к его мыслям и настроению. Ворох ничего не значащих, пустых эмоций и размышлений — пить ли кофе, стоит ли сходить на мост, где убил Мари, надо ли вернуться и рассмотреть памятник, растерянность, сомнение, неопределенность, раздражение, шипящая вина, снова сомнения… Мартин заметил, как рефлекторно подрагивают пальцы Виктора с той стороны, где стояла Ника.

— Он хочет ее за руку взять, — лениво подсказала Мари. — Вернее, хочет, чтобы она его взяла, ну помнишь эту вашу девочку — теплые пальчики, глупая улыбочка…

— Что сделать, чтобы ты умолкла? — спросил Мартин, не отрывая взгляд от проема.

— Умолкла?! Котеночек, он меня убил! Я хочу посмотреть, как эта мышка будет стрелять в крестик у тебя на рубашке!

— Не на что смотреть, — ее слова растеклись в крови, словно яд и бросились в лицо обжигающей пульсацией. — Все быстро кончится, не успеешь разглядеть.

— Надо же, воображаемые люди умеют краснеть! Сам знаешь, как жестоко поступаешь, а? — прощебетала она. — Ну уж нет, я останусь здесь и обязательно брошу на эту сцену свой букетик фиалочек!

Мартин обернулся. Мари лежала на полу у кресла, изогнувшись и живописно разметав светлые пряди по паркету.

Она облизывалась — не призывно, скорее удовлетворенно, как кошка, только что задушившая птицу.

— Не нравлюсь? И что ты будешь делать? — она приподнялась на локте и растянула губы в отрепетированной усмешке. Мартин быстро обвел комнату взглядом, а потом, хмыкнув, снял ботинок и запустил ей в голову.

Он не стал следить, попал ли в цель. Раздался глухой стук и короткое ругательство.

Виктор в это время что-то для себя решил и сейчас направлялся на другую сторону улицы.