Ящик Пандоры (СИ) - Райс Луанн - Страница 33

Прошел всего год с нашей свадьбы. К тому времени я уже несколько раз наблюдала феномен черных глаз. Это всегда приводило меня в ужас. После каждого его приступа ярости я подумывала о том, чтобы уйти от Гриффина. Временами я приходила в эту хижину, чтобы подумать. И когда успокаивалась, как только отголоски страха, пробегавшие по моему телу, утихали, я решала остаться.

Один раз я уже развелась, и мне не хотелось потерпеть неудачу во втором браке. Я говорила себе, что Гриффин никогда не причинит мне физической боли, ведь каждый мог разозлиться, и вообще, это была здоровая эмоция. С его крайне напряженной работой и трагедиями, с которыми он там сталкивался, ему необходимо было выпускать пар. Я просто должна была найти способ сказать ему, что ничего плохого в разрядке не было, но он не мог постоянно вымещать свой стресс на мне.

И почти каждый раз, когда я возвращалась, потрясенная и полная сомнений, он обнимал меня и говорил, что любит.

— Ты — моя жизнь, — сказал он, вернувшись домой после одного особенно ужасного приступа и найдя меня свернувшейся калачиком на диване в гостиной. — Мы созданы друг для друга.

— Но мне так не кажется, когда ты ведешь себя со мной таким образом, — ответила я и, будучи не в силах встретиться с ним взглядом, посмотрела в окно на сверкавшие в солнечных лучах воды пролива.

— Я не хотел, — сказал Гриффин. — Мои мысли забиты тем подонком, обвинением которого я занимаюсь. Он зарезал женщину и оставил ее тело в куче мусора. Или в прошлом месяце — мать, которая позволяла своему парню избивать и калечить ожогами ее сына, отказывалась выступать против того парня, пока однажды рукоприкладство не зашло слишком далеко и мальчик не умер.

Я лишь продолжала смотреть в окно.

— Неужели ты не можешь попытаться понять? — спросил Гриффин необычно жалобным тоном, примиряюще, прося прощения. Это привлекло мое внимание.

— Я знаю, что ты видишь в жизни только худшее, — ответила я. — Но мне бы хотелось, чтобы, приходя домой, ты чувствовал самое лучшее, что может быть в жизни, — нашу любовь. Я стараюсь тебе это дать, но… потом что-то происходит внутри тебя. Я даже не знаю, что может служить этому причиной, и ты ведешь себя так, будто ненавидишь меня.

— Я никогда не смогу ненавидеть тебя.

— Точно так же, как ты никогда не смог бы ударить меня, или, по крайней мере, так ты говоришь. Но знаешь, что, Гриффин? Твой гнев и твои слова ранят сильнее, чем кулаки. У меня сейчас так болит сердце…

— Нет, Клэр, пожалуйста, не говори мне этого. Мне невыносимо сознавать, что я стал причиной этих чувств. Ты позволишь мне попробовать еще раз, дашь мне еще один шанс? — попросил он, беря меня за руки и осторожно поднимая с дивана. Он обнял меня, и я напряглась всем телом, оставаясь настороже.

— Я хочу, но это продолжает случаться.

— О, боже, мне невыносимо думать, что заставляю тебя плакать, — сказал он, услышав, как дрогнул мой голос. — Клэр, обещаю, я буду очень стараться.

— Это не значит, что ты не сделаешь этого снова.

— Ты должна дать мне еще один шанс. Ты — лучшая женщина, которую я когда-либо знал, совсем не такая, как другие.

— Какие другие?

Он не ответил сразу, и я решила рискнуть.

— Гриффин, думаю, нам стоит сходить к психологу.

На минуту воцарилась гробовая тишина. Он опустил руки и отошел.

— Я не могу, — произнес Гриффин. — Я занимаю такую должность, что не могу проявлять слабость. Клэр, я должен быть жестким, чтобы полицейские и детективы уважали меня, а адвокаты защиты — боялись. Знаешь, есть окружные прокуроры в других штатах, над которыми копы смеются, не проявляя к ним должного уважения. Но это не мой случай. Мои полицейские ради меня готовы пойти на все. Они с готовностью порадуют меня и предоставят мне все, что у них есть, — они преданы мне. Но это может измениться, если они увидят во мне слабость.

— Но терапия конфиденциальна. Доктор связан врачебной тайной, — возразила я.

— Я знаю, что ты в это веришь, но люди болтают. Слухи распространяются. Моя работа научила меня, что не бывает секретов, которые хранятся вечно. Люди, включая докторов, сплетничают. Они любят поговорить о своих высокопоставленных клиентах. Я не могу пойти на это.

В его словах был смысл, но от этого я почувствовала себя беспомощной. Всего через двенадцать месяцев после свадьбы я уже теряла надежду. И как говорила раньше, всякий раз, давая слабину и уступала, я теряла частичку себя, но мне понадобилось больше времени, чтобы это осознать.

В тот день я сказала:

— Когда ты сказал, что я — лучшая женщина, которую ты знаешь, не такая как другие…

— Так и есть, — перебил он меня.

— А кто эти другие?

Он вздохнул.

— Конечно же Марго. Ты ведь знаешь, каким кошмаром была жизнь с ней.

Он рассказывал мне об этом, но, как его вторая жена, я понимала, что в этой истории была и другая сторона. Даже если она сама решила начать пить, я могу понять, что отчаяние из-за вспышек ярости Гриффина подпитывало её алкоголизм. Однажды я нашла её фотографию, которая была спрятана между книгами в детской библиотеке. Мальчики так сильно любили ее и скучали по своей маме. Иногда я хотела отыскать ее, спросить, что случилось, что заставило ее уйти.

— И моя мать, — продолжил он.

— Твоя мать? — переспросила я. Мне не терпелось узнать больше. Гриффин почти не рассказывал о ней или своей семье.

— Она была знатной дамой Катамаунт-Блафф, — начал Гриффин. — Каждый день носила жемчуг, даже когда плавала в проливе. Она устраивала вечеринки, о которых до сих пор говорят, работала волонтером в Академии искусств и благотворительном продовольственном банке при нашей церкви, состояла в советах банка и некоммерческих организаций. Все ее любили.

— А ты?

— Я её тоже любил, но не всегда.

— А почему, Гриффин?

— Потому что, когда она злилась на меня, то запирала в подвале. Прижигала сигаретами мои колени с обратной стороны. Покупала мои любимые шоколадные конфеты и Кока-Колу… Это может показаться банальным, но она прятала их от меня, а затем съедала и выпивала все сама прямо на моих глазах, говоря, как это вкусно, и если бы я был хорошим мальчиком, я тоже мог бы ими полакомиться. Но она почти никогда не давала их мне.

— Гриффин, это чудовищно, — ужаснулась я.

Он согласно кивнул.

— Когда мне было десять, она так сильно меня избила, что пришлось ехать в отделение экстренной медицинской помощи. Я был весь в синяках, и она заставила меня соврать, что я упал, занимаясь скалолазанием.

— А твой отец? Почему он не защищал тебя?

Гриффин рассмеялся.

— Никто не перечил моей матери. Он понял, что проще было прикинуться Хемингуэем и отправиться на рыбалку на Бимини или охоту на куропаток в Шотландию, или в Париж со своей любовницей.

— Гриффин, я и понятия не имела, — сказала я.

— Ты единственная, кому я об этом рассказал, — признался он, притягивая меня к себе, — потому что никому и никогда больше так не доверял.

У меня душа болела из-за того, что мой муж пережил жестокое детство. Я приняла эту историю очень близко к сердцу. И дорожила его словами о том, что я была единственной, с кем он мог поговорить, кому доверял. Потребовался целый год брака, чтобы он смог открыться мне, и казалось, что это было секретным декодером к его поведению.

В то время я полагала, раз теперь я знаю, то смогу что-то предпринять. Стану более понимающей. Это поможет мне избегать провоцирующих ситуаций.

Какой же я была идиоткой!

Сейчас, лежа в своем спальном мешке и прислушиваясь к приближающимся шагам незнакомца, я заставила себя подняться на ноги и быть наготове, чтобы дать отпор, когда он войдёт в хижину. Я представляла Гриффина. Наша последняя ссора, в вечер накануне открытия выставки, на которую я так и не попала, была из-за Эллен.

— Я не хочу, чтобы с тобой произошло то же, что и с Эллен, — произнес он сквозь стиснутые зубы.

— Не волнуйся, этого не случится, — прошептала я, стоя в хижине. Я была готова бороться за свою жизнь.