Любовь без розовых соплей (СИ) - Нефедова Алена - Страница 18

Я не хочу любить. Головой я этого не хочу. Но, похоже, мое тело на сей раз поступает так, как считает нужным. Мое тело любит. Именно сейчас, прямо в этот миг оно любит.

Я не помню, сколько веков и столетий мы проводим с ним вот так — сплетенными, связанными друг с другом руками, ногами, волосами, шепотом, рычанием, гортанными криками, сердцами и душами. Я не понимаю, на какой планете мы находимся и кто мы такие. Но вряд ли просто люди. Просто люди… — это определенное количество фрикций, исчисляемое количество минут коитуса, секунд пикового наслаждения, мгновений ощущения удовольствия.

Наше взаимное блаженство бесконечно. Всеобъемлюще. Наши потные, исцелованные, обласканные тела прикипели друг к другу, склеились, смешались, как два куска глины под руками гончара. Он пахнет моими соками, я его спермой. Мои пальцы исследовали каждый квадратный сантиметр его загорелой кожи, его губы исцеловали каждый квадратный миллиметр моей. В его глазах я вижу отражение себя. И не узнаю себя в этой счастливой женщине.

— О чем ты думаешь?

— О своей жене.

Я знаю, что мы практически не можем контролировать свои мысли. Они просто приходят — самые разные о самом неожиданном — в самый неподходящий для этого момент.

Своими я тоже не могу управлять. Как бы я ни старалась, в голове почему-то возникают образы милого пухлого малыша. У него серые глазенки, ямочки на попке, розовые пальчики и круглые пяточки, которые так и хочется исцеловать. И если сейчас сказать об этом Данилу, то кто знает, какой будет его реакция на озвученное?

— Расскажи мне о ней.

— Она… удивительная. Я влюбился с первого взгляда. Утонул в ее глазах и запахе. Ничего не мог поделать с собой, со своим желанием схватить немедленно и утащить в свою пещеру, перекинув через плечо. И там целовать, обнимать, ласкать, вылизывать, кусать, оставляя следы своего присутствия в ней. Вот здесь, — он касается моей груди пальцами и ведет едва ощутимую дорожку вверх, к шее. — И вот здесь, и тут. Следы такие, чтобы любой самец видел, что эта территория занята напрочь.

Он нависает надо мной — распластанной в неге, которую так до конца и не вымыло дурацким словом на букву «Ж». Склоняется к моим губам, беря их в мимолетно-вечный плен, пьет мое дыхание, вдыхая в меня живительный кислород своего аромата.

— Ее волосы цвета пламени, которому я готов принести в жертву свой разум. Внутри нее так горячо, что я хочу жить в ней. В своей жене. В тебе.

Я? Жена? Его?

— С ней я становлюсь самым счастливым в мире сумасшедшим. Безумцем, забывшим все и всех, что были до нее. Свихнувшимся драконом, готовым поглотить ее, чтобы она даже и подумать не могла ни о ком другом. Ты готова быть сожранной чокнутой ящерицей?

— Нет.

Почему я не могу сказать «да»? Почему не могу проворковать что-то неразборчиво-согласное? Почему не могу прошептать какую-нибудь розово-сопливую чушь в том же стиле или хотя бы молча нежно поцеловать?

Почему в ответ на такую романтичную сказку я рявкаю это дурацкое «нет» и обхватываю его поясницу ногами, чтобы удобнее толкнуться навстречу горячей, влажной головке, трущейся о скользкие, раскрытые и готовые к приему складки?

В его глазах мелькает мимолетная боль, но он замолкает и делает то, о чем просит-умоляет-настаивает-требует мое тело.

Нельзя разговаривать в постели. Не стоит. Не надо.

Лучше не портить то прекрасное, что происходит в ней, глупостями и ерундой.

Глава 17

— Ты опять допоздна?

— Дан, пожалуйста, мы уже говорили об этом. Не начинай.

— Рыжик, я просто переживаю за тебя. Опять по темноте поскачешь через дворы одна. А я даже встретить не могу.

— Вот и не моги в своих москвах и питерах. Ты еще долго, кстати?

— Надеюсь, к концу недели успею все сделать и вернусь. К тебе. Я соскучился.

— Я тоже очень соскучилась.

— Я тебя лю...

— Я так тебя хочу, — перебиваю я. Всегда перебиваю, не позволяя ему произнести ЭТО вслух. — Хочу вот немедленно. Самое мое большое желание, чтобы ты оказался сию секунду здесь. Со мной. Во мне.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Снова дразнишься?

— Всегда буду дразниться, — показываю я язык трубке.

— Я прилечу, как только смогу, ведьма моя.

— Твоя, — соглашаюсь я. С этим мне легко согласиться.

— Ты в офисе?

— Нет. Мы со Стивом сейчас едем на совещание на стройплощадку.

— Так поздно? Вечером?

— Дан,  когда вызвали, тогда и едем. Мы птицы подневольные, — вздыхаю я.

— У тебя уже давным-давно закончился рабочий день. — По голосу я слышу, как он недоволен. Но… Но это моя работа, которая мне нравится. Поэтому…

— Прости, надо бежать. Шеф ждет. Целую.

Я стискиваю зубы и сбрасываю звонок.

Прошли два месяца и целая вечность с тех пор, как Данил запретил мне думать. Не просто подписал такой указ, а лично выключил во мне эту способность — думать о наших отношениях. О том, насколько они нравственны или аморальны. О том, что о них думают окружающие. О том, к каким последствиям могут привести. Да, собственно, мне и некогда гонять в голове этих «мух». У меня два исправно действующих режима: «Оля работает» и «Оля трахается». И то, и то я делаю на износ. Вероятно, у Дана та же история. Только, в отличие от меня, ему приходится еще и мотаться постоянно в командировки.

— Куда на этот раз?

— Волгоград и Астрахань.

Это может быть Москва или Питер. Владивосток и Находка. Пермь. Уфа. Портовые города или небольшие поселки, рядом с которыми расположен очередной нефтеперерабатывающий заводик. Данил сам удивляется тому, как часто его стали отправлять в деловые поездки, частенько даже не имеющие особого отношения к его непосредственным обязанностям на занимаемой должности. В чем он не сомневается, так это в том, что его карьера уверенно движется в гору. А это всегда связано с необходимостью вникать во все нюансы деятельности большое нефтяной компании — от апстрима через мидстрим к даунстриму* (Upstream — это все, что относится к поиску нефтяных залежей и добыче нефти из них; Midstream — к этому сектору относится транспортировка нефти и продуктов ее переработки; Downstream — переработка нефти, распределение и продажа конечных нефтепродуктов, — прим. Автора).

Я рада за него. Действительно рада. По многим причинам. И первая из них — он достоин такого продвижения. Его амбиций и готовности к новым знаниям хватит на то, чтобы достичь желаемых им высот. Во-вторых — в такой уж стране мы живем, что именно этот сектор переживет любые катаклизмы и кризисы, а значит, такая работа — стабильность на многие годы. А в третьих… Мне хотя бы иногда надо элементарно спать. А с ним никак не получается. Ни спать, ни есть, ни заниматься чем-либо еще. Нам и поговорить нормально удается только по телефону. Потому что каждый раз, когда он переступает порог моей квартиры, происходит одно и то же.

Три.

Сорвать с себя одежду.

Два.

Принять душ.

Один.

Сграбастать меня.

Взрыв.

И дальше мы обычно не помним. Дальше только сладострастные стоны, влажные громкие шлепки тел друг о друга. Жадное пожирание, поглощение, которое не приводит к насыщению. Мы никак не можем остановиться. Никак не можем сделать паузу. Никак не можем просто прекратить это сладкое безумие.

Еще.

Еще.

Еще-еще-еще.

Не останавливайся.

Мне мало. Хочу.

Черт! Уже утро! Я опаздываю на работу!

И, эй, я не жалуюсь! Разве можно жаловаться на такое идеальное совпадение сексуальных аппетитов и такой нереальный в реальной жизни кайф?

— Эй, тыковка, на тебя без слез невозможно смотреть. Была аппетитная девчонка, а сейчас сплошные глаза да сиськи остались. Сиськи, конечно, ниче такие, но тебя же от ветра шатает! Пойдем-ка, я знаю, где накормить тебя сегодня зачетным ростбифом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Ростбиф?

Рот мгновенно наполняется слюной. А в голове мечется — вроде сегодня ОН улетел в Пензу. Или Пермь?

— И пиво. Прекрасное, холодное, божественное чешское пиво.