Удар судьбы - Дрейк Дэвид Аллен - Страница 67

— Велисарий. Славное имя для Рима. Ужасное для малва. Но в конце концов это просто имя. Просто как это — только материя, — она потрогала пальцами рукав. — Поэтому вы должны спросить себя — почему имя несет такой вес? Откуда оно?

Он в пожала плечами.

— Во-первых, это фракийское имя, которое дали старшему сыну мелкого господина благородного происхождения в одной из римских сельскохозяйственных провинций. Если сказать по правде, не прошло даже трех поколений после того, как его предки были крестьянами.

Ирина холодно уставилась на толпу.

— Тем не менее этот крестьянин разбивал армии. Армии, гораздо более могущественные, чем те, которым вы способны противостоять. И почему это так, благородные господа Индии?

Ее смешок был таким же холодным, как глаза.

— Я скажу вам, почему. Потому что у Велисария есть душа, так же как и имя. И какая бы ни была плоть, которая сделала этого человека, или родословная, которая дала имя, душа выковалась на той великой наковальне, которую история назвала Рим.

Она широко развела и подняла руки в тяжелых рукавах.

— Точно так же как и я, гречанка благородного происхождения, одетая в одежды гуннов, была выкована на той же наковальне.

Ирина теперь чувствовала, как Феодора течет сквозь нее, подобно горячему огню по венам. Феодора и Антонина, и все женщины, которые рожали Рим, столетие за столетием, вплоть до волчицы, которая выкормила Ромула и Рема.

Она повернулась к Шакунтале.

— Ты, императрица Андхры, спросила моего совета относительно вступления в брак. Я — римлянка и могу дать тебе только римский совет. У моей подруги Феодоры, которая сегодня правит в Риме, есть любимая поговорка. Не топчи старых друзей, стремясь получить новых.

Она обвела взглядом лица в толпе, высматривая признаки понимания.

Ничего. Люди смотрели на нее неотрывно, но не понимали. Только глаза Дададжи Холкара округлялись.

«Дави, дави. Нанеси еще один удар».

— За кого тебе следует выйти замуж? Для римлянки ответ очевиден. Ты — монархиня, Шакунтала, и у тебя есть долг перед твоим народом. Выходи замуж за силу — вот римский ответ. Выходи замуж за силу, и за смелость, и преданность, и крепость, которые привели тебя на трон и удерживают тебя там. Выходи замуж за сильную руку, которая может защитить тебя от малва и в ответ нанести сильные удары.

Ирина обвела взглядом лица. Смотрят неотрывно — но все равно ничего. За исключением Холкара. Лицо с широко открытыми глазами, почти бледное от шока, когда он начал понимать.

«И снова удар молота. Даже предрассудки в конце поддадутся железу».

— Не выходи замуж за мужчину, императрица. Выходи замуж за народ. Выходи замуж за народ — единственный народ, который никогда тебя не предал. Выходи замуж за народ, который нес Андхру на своих плечах, когда Андхра кровоточила и была сломлена. Выходи замуж за мужчин, которые изматывают малва в горах, и женщин, которые контрабандным путем доставляют еду в Деогхар. Выходи замуж за нацию, которая отправила сыновей в битву, не считаясь с ценой, в то время как все остальные нации сжимались в страхе. Выходи замуж за парней, которые были посажены на колы Подлого, и за их младших братьев, которые выходят вперед и занимают их места. Выходи за этот народ, Шакунтала! Выходи за огромного, дикого, косматого мастифа из гор, а не…

Она показала обвинительно на собравшихся представителей аристократии индуистского мира.

— А не этих… этих чистокровных комнатных собачек. — Обвиняющие пальцы сжались в кулаки. Она выставила кулак перед собой.

— Тогда… Тогда, Шакунтала, ты будешь держать в руке силу. Истинную силу, реальную силу, а не ее иллюзию. Сталь, а не хрупкое дерево.

Ирина опустила кулак и словно сбросила что-то с пальцев. В этом жесте было тысячелетнее презрение.

— Выходи замуж римским образом, девочка, — сказала Ирина. Мягко, но с уверенностью римского тысячелетия. — Выходи замуж за Махараштру. Найди лучшего мужчину этой грубой нации и вложи свою руку в его. Пусть этот человек танцует брачный танец на твоей свадьбе. Открой свое лоно самой благородной династии Индии и самой древней династии для сырого, свежего зерна Великой Страны. Пусть сыновья, которые родятся от этого союза, несут судьбу Андхры в будущее. Если ты так сделаешь, то эта судьба будет измеряться веками. Если сделаешь наоборот, то годами. Что касается остального… — Ирина пожала плечами.

— Что могут сказать или подумать люди… — Теперь она рассмеялась. В этом звуке совсем не было веселья. В нем не слышалось ничего, кроме несклоняющегося, безжалостного презрения. Соль, посеянная в почву. — Пусть болтают, Шакунтала. Пусть кудахчут и жалуются. Пусть пищат о чистоте и загрязнении. Пусть ухмыляются, если посмеют. Какое тебе дело? Пока их троны шатаются, твой будет стоять твердо. И они вскоре придут к тебе — поверь мне — как нищие на пыльной улице. Станут просить тебя отпустить грубого и неотесанного мужа, который сидит рядом с тобой на троне и лежит в твоей постели, вести их армии в битву.

Наконец — наконец! — все в комнате поняли. Послы смотрели на нее, открыв рты, подобно рыбам-собакам. Ирина не могла видеть лицо Дададжи. Пешва опустил голову, словно в раздумьях. Или, возможно, в молитве.

Ирина снова повернулась к Шакунтале. Императрица, хотя и не раскрыла рот, казалось, пребывала в состоянии чистого шока. Она больше не сидела на троне, как статуя или богиня, а просто как маленький ребенок. Школьница, парализованная вопросом, который, как она считала, никто никогда не задаст.

Римская учительница улыбнулась.

— Помни, Шакунтала. Только душа играет роль в конце. Все остальное — шелуха. И это касается и империи, не только человека.

Затем тихо, но быстро Ирина заняла свое место. Во время последовавшего долгого молчания, пока послы хватали ртами воздух и пешва склонял голову — и школьница пыталась найти ответ, который уже знала, но не могла вспомнить, — Ирина просто ждала. Она сложила руки на коленях, легко дышала и просто ждала.

Естественно на поверхность поднимутся предрассудки. Вскоре комната наполнится негодованием и возражениями. Ее это не волновало. Ни в коей мере.

Она сделала свою работу. Достаточно хорошо, как она думала. Держа щипцы в твердых руках, Ирина установила клинок, чтобы он был должным образом выкован. Конечно, предрассудки станут шипеть, точно так же, как шипит горячее железо. Но молот, удерживаемый в варварских сильных руках, ударит уверенно. И задавит протест о чистоте в большей чистоте закаленного металла.

Кунгас не стал ждать, когда протест вырвется на поверхность. Кушаны были степными людьми и людьми быстрых лошадей.

— Наконец-то!

Он стоял в центре комнаты до того, как кто-то заметил, как он поднимается.

— Наконец-то.

Он позволил слову устояться, позвенеть, как звенит слово. Затем скрестил толстые от мускулов руки на бочкообразной груди и повернул голову к императрице.

— Сделай, как она говорит, девочка. Это очевидно. Очевидно. — Толпа господ благородного происхождения заворчала. Кунгас резко повернул голову к ним, подобно повороту пушки.

— Помолчите.

Приказ, хотя и произнесенный тихо, привел к мгновенному повиновению. Теперь маска стала безжалостной. Такой безжалостной и суровой, как степная зима.

— Я не хочу слушать вас. — Маска исказилась, совсем чуть-чуть. Но сам Сатана затрепетал бы от этой усмешки. — Вы? Вы посмеете мне возразить? — Последовавшее фырканье соответствовало усмешке. Чистое презрение, без каких-либо примесей. Кунгас повернул голову назад, к Шакунтале. — Я скажу тебе кое-что, девочка. Послушай меня и слушай хорошо. Однажды я взял тебя в плен, до того, как стал твоим охранником. Я знал тогда правду, точно так же, как я знаю ее сейчас. С той же уверенностью. Дело очевидно — очевидно — для всех, кроме дураков, ослепленных традициями.

И он снова фыркнул. Презрение осталось, усиленное холодным юмором.

— Все те месяцы во дворце Подлого, пока я держал тебя в плену. Ты помнишь? Ты помнишь, как осторожно я выставлял стражу? Как сурово я поддерживал дисциплину? У тебя были глаза, чтобы видеть, и разум, тренированный для схватки. Ты видела?