Настоящее прошлое. Крушение империи - Злотников Роман - Страница 9

Я шумно выдохнул, махнул рукой и попытался сделать шаг. Однако ногу прострелило болью, и я чуть снова не завалился. Мадемуазель испуганно замолчала, но затем упрямо стиснула губы и ловко подставила плечико, помогая мне остаться на ногах. Я сделал несколько вдохов, покосился на парочку спортсменов, устало пробегающих мимо меня, и, стиснув зубы, попробовал сделать еще один шаг. Ногу снова прострелило болью, но уже как-то легче. Похоже, я начал к ней претерпеваться… И тут перед моим носом возник какой-то тип с микрофоном, позади которого маячила камера. А еще несколько набегали чуть дальше.

– Monsieur, quelques questions…[4]

Я еще больше стиснул зубы и, мотнув головой, сделал следующий шаг. Потом еще. Худенькая француженка мужественно поддерживала мою немаленькую тушу.

– Русские не сдаются, – прохрипел я, делая очередной шаг. – Русские не сдаются! РУССКИЕ НЕ СДАЮТСЯ… – взревел я и побежал. Тяжко. Грузно. Скрипя зубами от боли. И злобно рыча себе под нос эти слова. Какая там победа уже… но я должен, должен был добежать!

Короче, на следующее утро я проснулся знаменитым. Как оказалось, мой последний километр снимали едва ли не все телестудии, которые освещали этот марафон. От французских до американских и шведских с испанскими. И все зрители этих каналов сейчас гадали, что же такое я орал, когда ковылял к финишу… Ну, помните анекдот про репортаж японских журналистов с лыжной гонки в Саппоро? Когда, после того как посреди гонки началась оттепель, у русского лыжника спросили, как он относится к тому, что погода поставила крест на его шансах выиграть гонку. А русский в ответ произнес магическое заклинание: «Аихусим!», после чего взял и таки выиграл гонку… Вот и мое «магическое заклинание» сразу не расшифровали. Полмира мучилось и гадало, глядя на экраны, что же это такое я орал, хромая к финишу. Возможно, знаменитый русский мат? Или просто бессвязное бормотание от боли. Потому что ногу себе я за этот километр раздолбал капитально. Вследствие чего дико себя ругал… Ведь я собирался жить долго и счастливо! Теломерную терапию внедрить пораньше. И до этого все шло хорошо. Мы с любимой даже почти и не болели. Я за все время школы «бюллетенил» всего три раза, причем два из них с типичными детскими болезнями – ветрянкой и краснухой. А любимая всего пять. Притом что в прошлый раз она умудрилась вляпаться и в коклюш, и в желтуху. Сейчас же бог миловал… Ну а тут я взял и сдуру устроил себе травму средней тяжести. Причем сам! Вот что мне с того, что я добежал? Дождался бы спокойненько медиков с носилками, и все было бы куда лучше…

Так что вечер после марафона я провел, страдая от собственного идиотизма. Но потом вроде как какой-то старенький эмигрант вслушался в репортаж какого-то из каналов, чей микрофон маячил довольно близко от моего лица, и дозвонился в студию, сообщив им, что именно я там рычал. После чего сентиментальные французы зашлись в эйфории. Потому как наружу тут же был извлечен старый репортаж со мной на Кошицком марафоне, а вслед за ними потоком пошли воспоминания разных значимых людей о том, как мы вместе сражались с фашизмом, очередной юбилей победы над которым будет отмечаться вот буквально через три недели. Вкупе к этому выяснилось, что ближайшая к отелю, в котором мы остановились, станция метро носит название «Сталинград»… Так что репортаж канала TF 1, корреспонденты которого приехали ко мне брать интервью, начался именно с этого весьма символичного совпадения. Мол, о том, что русские не сдаются, – мы помним еще со времен Сталинграда! Вследствие чего, несмотря на то, что я не вошел не то что в тройку лидеров, но и даже в первую двадцатку, главную задачу, которая передо мной ставилась – привлечь внимание и симпатии «французской прогрессивной общественности», я выполнил даже не на сто, а на триста процентов. Впрочем, это совсем не означало того, что меня по возвращении похвалят, а не устроят выволочку…

Глава 3

– Но почему я?

Сидевший передо мной «прилизанный» радушно улыбнулся:

– Понимаете, Роман, вы просто отлично справились в Париже. И вы сейчас очень популярны в Европе. Не прям уж ах, но во многих репортажах, в которых упоминается Олимпиада, вспоминают и про вас… Так что даже если вы не слишком проявите себя на Олимпиаде – с вами точно захотят сделать несколько репортажей. Причем, скорее всего, крайне позитивных. Уж так к вам относятся французы… А против нашей страны сейчас ведется крайне активная кампания в западной прессе. Нас мажут грязью, как только могут. Так что любой позитивный материал сейчас крайне важен!

– М-м-м… ну и пусть делают. Я ж не против. Зачем мне…

– Специально ради встречи с вами, Роман, – поспешно прервал меня «прилизанный», – сюда, в Ленинград, точно никто не поедет.

– Ну так это же будут каникулы. Так что я уже буду не в…

– Это тоже не выход. Поскольку вся пресса приедет в Москву освещать Олимпиаду – они и будут освещать Олимпиаду. И про вас они точно вспомнят, только если вы будете частью этой Олимпиады, понимаете?

Мой «парижский вояж» действительно прогремел. Несмотря на то что вылетать домой мы должны были уже в понедельник, то есть на следующий после марафона день, в Париже я задержался еще почти на целую неделю. Под предлогом того, что мою ногу, которую осмотрели и подлечили французские медики, пока лучше не беспокоить. Но реально потому, что четыре дня подряд, до самого вечера четверга, через мой номер потоком шли корреспонденты, представители общественных организаций, деятели культуры, депутаты и все такое прочее. Ибо я – на некоторое время, естественно, – стал модной темой. К тому же та худенькая француженка, чья собачка так мне подгадила, оказалась внучкой известнейшего французского кутюрье Пьера Нордена. Тот был открытым геем и никогда не был женат, а ее бабушка была известной актрисой и обладала просто бронебойным шармом, вследствие чего, по признанию кутюрье, оказалась единственной женщиной, с которой он имел в жизни близость… Впрочем, это было не важно. А вот то, что Изабель буквально прописалась в моем номере, взяв на себя обязанности моей сиделки, а также секретаря и как бы не телохранительницы, позволило французской прессе удариться в буйные романтические фантазии о внезапно вспыхнувшей любви «мужественного русского bogatir» и утонченной француженки. Хотя я почти сразу же сообщил Изабель, что у меня есть невеста и что я ее очень люблю. Уж не знаю, были в действительности у нее в отношении меня какие-то планы (ну хотя бы на небольшую интрижку), но ее реакция меня очень порадовала. Она сказала, что и не думала ни о чем подобном, а просто считает себя виновной в моей травме, а посему назначает себя моей сестрой и будет заботиться обо мне со всем сестринским вниманием. Что же касается моей невесты, то она очень хочет с ней подружиться. А еще перед отъездом, выспросив у меня ее размеры, приволокла мне для Аленки целый чемодан шмотья «от дедушки». Вряд ли из новой коллекции, конечно, но и то… Для журналистов этот момент остался за кадром, а вот дружеский поцелуй от Изабель в щечку, в аэропорту, куда она приехала меня проводить, они запечатлели со всех сторон. Что вызвало новый всплеск интереса к моей персоне. Хоть и не настолько большой, чем первый. Но ее слова о том, что она непременно приедет в Москву, на Олимпиаду, на которой будет болеть за меня, вновь были растиражированы на всю Францию. И это несмотря на то, что я ей говорил, что не участвую в Олимпиаде… Вследствие всего этого у меня дома, как я и ожидал, случились большие проблемы. И, так сказать, «от государства», и от моей любимой.

Впрочем, с государством все устаканилось довольно быстро. Поскольку реакция иностранной (в первую очередь французской) «прессы» оказалась на девяносто процентов положительной, мне хоть и устроили головомойку за, так сказать, излишнюю инициативность и отступление от согласованного сценария, но эдак по-доброму. Без огонька. На чем все и закончилось… С любимой же ситуация оказалась немного посложнее. Впрочем, как только на меня начался относительно серьезный наезд – я припомнил предыдущий случай нашей размолвки, ну, когда она устроила мне многодневный игнор из-за письма внучки маршала Бабаджаняна, и совет деда. После чего довольно жестко заявил: