Майор Казанцев и Европейский Халифат(СИ) - Рясной Илья - Страница 29

Я перебежал дорогу, остановился перед разъезжавшимися в стороны стеклянными дверьми. На миг замер, понимая, что эта граница неизвестности и неопределенности. И бодро перешагнул ее вместе с худощавой гламурной женщиной, толкающей перед собой чемодан, размером больше ее самой.

Простор внутри нового терминала был просто пугающий. В вышине сходились металлические и стеклянные конструкции. А на трех уровнях располагались бесчисленные стойки регистрации, таможенная зона, места отдыха с длинными рядами кресел, стеклянные будки для лишенных гражданских прав курильщиков, множество магазинчиков и кафешек. Все пространство было наполнено людьми, которых обуяла жажда передвижения.

Аэропорт – это такая фабрика по уничтожению расстояний. Раньше расстояниями владели путешественники, конкистадоры и мореплаватели, люди очень рисковых профессий. Сегодня аэропорты вручили расстояния в руки домохозяек, банкиров, портных и прочих обывателей. Расстояния на нашей планете перестали быть преградами и непреодолимыми препятствиями. Их всех перемололи аэропорты.

Вскоре, протолкавшись через массу народа, я очутился в прохладном уютном вип-зале с мягкой мебелью, низкими столиками, барной стойкой и работающем на первом федеральном канале телевизором.

Страшно вежливые девушки в темно-сиреневой приталенной форменной одежде аэропорта «Шереметьево» тщательно проверили билет и препроводили меня на мягкий диванчик. Принесли безалкогольный коктейль и поинтересовались, чего мне еще от них нужно.

От них мне не было нужно больше ничего. Разве что чашка чая чуть позже. Но время пока есть.

Скучая, я глядел в панорамное окно, из которого открывался вид на взлетную полосу. Там шло казавшееся хаотичным, но на деле до секунды просчитанное и до метра выверенное движение летающих металлических машин.

Вон, подкатывает к зданию аэропорта, прямо к кишке, огромный, на четыре сотни мест, американский «Дуглас 2010». А вон застыли птички поменьше – европейские «Кометы 136». Тяжело зарулил на взлетную полосу громадный транспортник «Бар-1100» - одно из новых уникальных творений КБ, основанного великим авиаконструктором, ученым и философом-мистиком Бартини…

Я всегда контролирую обстановку и пространство. Поэтому засек его сразу и обернулся, приветливо махнув рукой.

Писатель помахал ручкой в ответ. Бодро направился ко мне. Плюхнулся на диванчик. И объявил сервисной девушке:

- Двойной капучино. И чашку побольше. Я не пью вашими наперстками!

Мило проворковав что-то, служительница аэропорта удалилась за заказом.

Писатель был взвинчен. Где-то им владел страх, а где-то гнала вперед непреодолимая жажда приключений. Он всей душой был за знатную движуху во всей ее многогранной суете.

- Надо же, ты сегодня вовремя – усмехнулся я.

- С твоими ландскнехтами не забалуешь, - отозвался он.

Его доставили в аэропорт ребята Лешего. И теперь они шатаются кругами около вип-зала. И успокоятся только тогда, когда наш самолет взмоет в небесную высь.

- Расслабься, - посоветовал я. – Ты летишь в Париж. Для большинства людей это уже само по себе счастье.

- Счастье, - Писатель будто попробовал это слово на вкус. – Ненавижу это слово. Что-то есть в нем меленькое, пошленькое, эгоистичное. Счастье - это эйфория. Оно есть и у хомяка, сделавшего большие запасы. Для человека разумного нужно не какое-то там розовое счастье, а полнота жизни, чувств и осознанности.

- Мое восхищение, пан философ, - хлопнул я в ладоши. - Посадка через двадцать минут. Так что спокойно допивай свое ведро капучино.

- Лады… И пошли они до самого города Парижу, - процитировал Писатель известный мне уже во второй реальности подряд мультфильм…

Часть третья

Катакомбы Парижа

Глава 1

Как с годами изменяется восприятие полета в самолете. Раньше мне казалось, что я мчусь в алюминиевой хрупкой скорлупке, а у меня под ногами бездна в десять километров, и держит меня в воздухе и не дает шмякнуться какое-то чудо. Теперь, наоборот, я уверен, что нахожусь в незыблемой и неподвижной металлической крепости, а вся планета крутится вокруг нас.

Все это иллюзии. Бессмысленные игры сознания. Все равно в воздухе от нас ничего не зависит. Если самолет надумает плюхнуться оземь, тут возникает та самая ситуация, когда ты ничего поделать не сможешь, какими бы высокими качествами и умениями не обладал.

Мы летели первым классом. Это такой отдельный отсек в носу самолета. Удовольствие для обычного народа непомерно дорогое. Многие мечтали так прокатиться, а мне было до фонаря. Я готов и в багажном отделении лететь, лишь бы ближе к цели. Но «Фрактал» предпочитал устраивать все на высшем уровне. Имелись у координаторов еще и какие-то соображения по безопасности и конспирации, которые легче обеспечивать, когда объект защиты развалился в широком кресле в первом классе и проходит через вип-залы.

В первом классе больше пассажиров не было. Вокруг нас крутились стюардессы, не зная, как нам еще шире разулыбаться и лучше накормить и напоить.

Ни есть, ни пить нам особенно не хотелось. Зато моего спутника разобрало на разговоры. Он был возбужден происходящим. В таких случаях в нем просыпались проповедник, оратор и циничный философ в одном флаконе. И все эти его ипостаси требовали к себе внимания.

- Терпеть не могу твой хваленый Париж. Гнусный городишко. Но ради дела я готов окунуться в эту помойку, - забросил он удочку, смотря на мою реакцию – клюну ли.

Ну, я клюнул для его удовольствия:

- Чего так? А как же излюбленная бесчисленными поколениями советско-российских интеллигентов крылатая фраза: «Увидеть Париж и умереть»?

- Умереть там – это дело плевое! Эх, святая интеллигентская наивность. На самом деле Париж давно стал борделем. И в прямом смысле слова, и борделем политическим. Народ, веками державший в железных тисках всю Европу, как-то незаметно превратился в персонал этого борделя. Время от времени француз, конечно, вздрагивает от прилива былого величия. Но его быстро убаюкивают мелодиями о свободе, терпимости и исторической необходимости стать рабами у своих бывших рабов.

- Красиво излагаешь, литератор, - похвалил я.

- Кто на что учился, - улыбнулся Писатель ехидно. - Кто-то умеет только кости ломать. Правда, делает это красиво.

- Понял тонкий намек. Пристыдил ты меня моим несовершенством. Но я не такой. Я читать умею.

- Тоже умеешь ввернуть словцо, когда захочешь, - хмыкнул Писатель.

Потом я задремал. Проснулся, когда, пробыв в воздухе четыре часа, наш самолет «ТУ-504» нырнул вниз. И вот его шасси коснулись бетонной полосы аэропорта Орли.

Там мы сориентировались быстро. Благо, Писатель почти что полиглот. Да и у меня языковых проблем нет. Английским, французским и немецким владею в совершенстве. Испанский, итальянский и португальский – более-менее. Немножко китайский и арабский. Тут дело не в моих языковедческих талантах, которых, думаю, нет. Просто со мной в свое время поработали психологи «Фрактала» со своими садистскими чудо-методиками. У них и кошка по-английски заговорит, притом без акцента.

Просторный зал на подземном уровне аэропорта, весь в стекле и металле – это всего лишь камера хранения. Я нашел нужную ячейку. Набрал длинный цифровой код, который мне сбросили на коммуникатор вместе с инструкциями. И распахнул тяжелую дверцу.

В просторной металлической ячейке лежала небольшая сумка из натуральной кожи. В ней были ключи от машины и от квартиры. Это нам пригодится. Особенно машина. Чую, придется нам поколесить по местным улицам за тайнами Парижа.

- На стоянку, - кивнул я Писателю.

Там нас ждал массивный «БМВ» легкомысленного салатового окраса. Я провернул ключ в замке зажигания, и мотор откликнулся довольным урчанием.

Наш скакун был готов к пожиранию расстояний и аж порыкивал от удовольствия. Ехать было недалеко. Впереди ждал нас Париж, город шансона и шаурмы…