Попаданец Павлик Морозов (СИ) - Круковер Владимир Исаевич - Страница 63

Так потихоньку, но бодрым шагом, проходя незнакомыми улицами, но потихоньку скручивая движение к остановке трамвая А («Аннушка»). Бывая в Москве Шереметьев любил перекусить в новом трамвае, превращенном из рабочего транспорта в балаган для туристов. Увы, в нынешний, облепленный пассажирами и с частью людей «на колбасе», Роман даже не стал протискиваться. Прошлое осталось в будущем, надо это запомнить. Нынче он находится в десяти годах от времени своего рождения. И в будущем (в своем новом будущем) не доживет до 2000 года, если не позаботится о своем здоровье. Узнать бы еще от какой хвори он умер… Но как это узнаешь в далеком прошлом!

Так и дочапал я до Ваганьковского. Прямо прошел к священникам Храма Воскресения Словущего (это я уже внутри узнал названия, а раньше думал — обычная церковь), не обращая внимания на шепотки вечных церковных старух. Попу указал на рукав куртки, куда уже повязал красный лоскут с буквами ЮДМ. И узнал у него много нового.

Оказывается, Храм никогда не закрывался, даже после революции 1917 года он остался открыт для верующих. В 1922 году в рамках программы изъятия церковных ценностей большевики национализировали более 18 пудов золотых и серебряных церковных украшений и утвари, но Храм живет и кое-что оставили власти им, как обновленцам. Обновленческий раскол или Живая Церковь — раскольническое движение в Русской православной церкви возникло в мае 1922 года по инициативе и при активном участии органов государственной власти.

Ай, большевики, ай сукины дети — даже церковников раскололи, переставили на свои идеологические рейсы. Хочешь верить — верь в КПСС и немного в бога (с маленькой буквы).

Но главное, что сообщил мне священник, так это информация про хулиганов. Оказывается, вчера он с колокольни лично наблюдал, как пятеро оборванцев прихватили в кустах молодую парочку и прямо на могилке оприходовали обеих.

— Что, и парня?

— Ну да! Стащили брюки и давай… ну вы сами понимаете.

— А ты небось дрочил, глядя на сие беспутство?

— Я, сынок, в милицию звонил. Приехали на машине с этой бесовской штукой на крыше, через которую громко говорят…

— Громкоговорителем?

— Не, как у нас на башне…

— Колоколом?

— Да, бесовская выдумка! Ну и спугнули бесстыдников. Я потом обход делал, так они еще и памятники повредили. На братской могилкой мучеников Ходынки поглумились, буквы сбили палкой, наверное.

— Ясно, батюшка. Спасибо за информацию. Пойду своих встречать. Мы одного наблюдателя на колокольню поставим, а сами внизу затыримся. Предупредите там в церкви старух, чтоб не шипели на хлопцев.

Я вышел, провожаемый попов, ждал пацанов, вдыхая свежий воздух без, характерного для нынешней Москвы привкуса гари и сажи. Но неугомонный поп подвел ко мне пожилую бабку, укутанную в набор платков.

— Вот, Матрена, кое-что сказать хочет.

— Мой муж в детстве жил в самом первом доме на Беговой, от которого Ваганьковский мост приводил прямо к кладбищу, в ограде которого был выломан прут. И стар и млад ходили короткой дорогой через кладбище на Ваганьковский рынок. — Начала рассказ бабка. — А мальчишки, имея мало пиетета к месту и покойникам, устраивали на кладбище свои игры и гоняли в «казаки-разбойники». И более того, одним из их развлечений было отыскивать черепа, которые в изобилии вымывались ручьем, и пугать ими девчонок. Смерть в семнадцатых годах была обыденным явлением и для детей тоже, в отличие от взрослых страхов они не испытывали…

— Понял! Спасибо, гражданочка! Мы обязательно проверим этот уголок. Вы, наверное, учитель?

— Как вы определили?

— Речь стилистически грамотная, богатый словарный запас.

— А вы что — учитесь где-то?

— Да, в МГУ. Ну в смысле Мифли.

Дамочка оказалась учительницей русского и литературы. Наверняка из дворян… Но подошли мои хлопцы, «комса мусорская». Которые сходу поделились со мной новостью — всем нам выдадут значки с буквами: «ЮДМ» и красные книжки, где прописано, что мы внештатные сотрудники милиции.

Распределив ребят и выбрав наблюдателя на колокольню, Роман прошелся по центральной аллее до могилы Есенина. Он и в прошлой жизни любил захаживать на Ваганьково, отдавать уважение Есенину, Высоцкому, Енгибарову — клоуну, чья могила всегда была усыпана игрушками. Но в этом измерении пока погиб один лишь Есенин из тех, кто дорог старому аристократу.

…Он был как живой, скрестив руки, в простой крестьянской рубахе… И очень молодой. При взгляде на него вновь вспоминаешь, насколько быстро, хотя и чрезвычайно ярко жил свою жизнь гениальный поэт из рязанской глубинки, пока его не убили псы НКВД. Доказательство вот тут, в этом памятнике — тот факт, что Есенин похоронен на территории кладбища, а не за его оградой.

Шереметьев, сняв шапку, стоял у могилы русского поэта и звонко читал стихи Верлена в переводе Валерия Брюсова:

Трудно сказать, что думал в это время человек, живущий заново. Это только кажется, что жить заново легко. Именно под этим девизом: «легко», станут штамповать графоманы в свободной («свободной» — хи, хи!) России графоманы свои опусы о проявлении их убогого сознания в них самих в детстве, а то и в Петра Первого, в Берия, в Жукова… Вспомни, сколько раз ты в собственной и единственной жизни давал себе перед сном обещание начать жить по-новому. Изучить, наконец, английский язык, делать утреннюю разминку, перестать пьянствовать, не есть жирного и мучного… Случись чудо, обратившее тебя в кого-то юного, так ты и проживешь свою собственную судьбу заново с теми же грехами и ошибками. И Шереметьев был не намного лучше такого усредненного человека, получившего вторую попытку. Он, собственно, и не видел чего-то иного после того, как перестанет скрывать хоть часть своей эрудиции, своих относительного гигантских знаний человека из будущего. Учеба, сотрудничество с КГБ, работа в КГБ. Ну, ежели историю почистить — так это он запросто…

Только последнее время он, задумывая убийство, все чаще боялся навредить этой истории. В которой его, неизвестно где находящиеся родители, должны воспроизвести через десять лет его самого — маленького Романа Шереметьева.

С другой стороны сие вполне может оказаться параллельной Землей, где все немного иначе. Вот он подсунул трупный яд палачу Вышинскому, а тот лишился левой кисти, которой звонил и которой напоролся на ядовитую иголку, и стал только безжалостней к подсудимым. Яд, вместо того, чтоб убить подонка, отравил только руку, а утром скорая увезла гаденыша в Кремлевскую больницу, где ему и отчеканили кисть. Но приговора он подписывает правой рукой…

Шереметьев откачнулся от могилы, надел шапку, глубоко выдохнул облако воздуха, потер задубевшие руки, сунул их в карманы и пошел к своей группе — ловить хулиганов!