Жестокое эхо войны - Шарапов Валерий - Страница 6

А в кабинете старого корпуса предстояло изучить не только все местные дела, но и присланные на короткий срок архивные документы Верховного Суда СССР и Военного трибунала Вооруженных Сил. Потом требовалось каждое личное дело промаркировать кодом. Васильков сразу смекнул, что рабочие дни растянутся часиков на двенадцать-четырнадцать, а полностью работа завершится как минимум через неделю. И не ошибся.

Помимо невыносимой нудности, работа по маркировке папок с делами оказалась чертовски нелегкой. Проще всего дело обстояло с двумя первыми цифрами кода, потому как для их определения не требовались никакие дополнительные документы. Только «личное дело».

Прежде чем поставить первую цифру на обложку картонной папки, приходилось выяснять, в каком физическом состоянии пребывает бывший военнослужащий. Здесь проще всего было с ушедшими в мир иной. То бишь с покойниками. Если взгляд натыкался на запись: «Скончался вследствие ранения в голову. Дата. Подпись врача и военкома», то папка просто перекочевывала в дальнюю стопку, после чего о ней забывали. Были в личных делах покойников и другие записи, сделанные уже в мирное время: «Скончался от цирроза печени вследствие злоупотребления алкоголем»; «Доставлен в больницу с тремя ножевыми ранениями, скончался на операционном столе»; «Найден повешенным в собственном сарае». Сути это не меняло, так как в действующие московские банды влиться могли только живые.

Всем ушедшим на тот свет на первое место в коде рисовалась цифра «1». Жирная, заметная единица, напоминавшая любому взявшему в руки картонную папку: «Все. Этот угомонился».

Как-то в разговоре с Тумановым Васильков не сдержался и посетовал:

– За каким чертом из районов вообще прислали дела покойников? Неужели их нельзя было отсортировать на местах и там же оставить?

– Бюрократия, майор. И железная дисциплина, – пожал тот плечами. – Им приказали – они сделали…

Цифра «2» на первом месте кода обозначала инвалидность после тяжелого ранения. Такие люди были неработоспособны, их возвращение в криминал считалось маловероятным. Арест им не грозил, но они подлежали проверке и последующему наблюдению участковыми инспекторами. Цифрой «3» обозначались вояки, получившие легкое ранение или ранение средней тяжести. Они были частично работоспособны и могли быть арестованы для более тщательной проверки. Наконец, цифру «4» наносили на лицевые обложки папок тем, кто был абсолютно здоров и полностью работоспособен. Эти ветераны подлежали самому пристальному изучению.

Вторая цифра кода (от 1 до 5) обозначала воинские заслуги отвоевавшегося запасника. Данная оценка также была важна, потому что красноречиво говорила о его моральных качествах. Для выяснения заслуг приходилось копаться в написанных химическими карандашами характеристиках, знакомиться с наградными листами…

А вот с третьей цифрой пришлось изрядно повозиться и понервничать. Она в секретном коде являлась главенствующей, так как служила оценкой вероятности возвращения военнослужащего к преступному прошлому. Чтобы сделать верную оценку и не ошибиться, приходилось изучать от корки до корки не только «личное дело». Лопатили и те документы, которые всего на двое суток поступили в распоряжение группы Туманова из архивов Верховного суда и Военного трибунала.

Эти двое суток стали самыми сумасшедшими за всю неделю. Офицеры успели изучить документы и определить для каждого личного дела уникальную третью цифру. А когда секретные документы в запечатанном виде были отправлены восвояси, впервые позволили себе немного расслабиться – разошлись из военкомата по домам не в одиннадцать вечера, а в девять.

– Здорово, пропащий! – воскликнул Иван, узнав «на проводе» голос друга.

– Привет, Иван!

– Не заскучал там, на бумажной работе?

– Да как тебе сказать… – Васильков покосился на Туманова. – Есть такое дело.

– Ну, так давай возвращайся! Ты же говорил, что сегодня у вас последний день?

– Все верно: последний. А что случилось-то?

– Дельце одно подбросили, – проскрипел Старцев, и Васильков живо представил его кислую физиономию. – Слышал небось о стрельбе на площади Коммуны.

– О ней весь город слышал. На броневик напали, который большие деньги перевозил.

– Все верно. Вот нам и подсуропили разбираться, что да как. Бандитов перещелкали, один еле живой в больничке под охраной. Я послал к нему Бойко.

– А чего не Егорова?

– Егоров в морге на опознании. Он многих матерых в лицо знает, вот и взялся лично поглядеть на убиенных.

– А ребята с броневичка как? Живы?

– Не поверишь – ни одной царапины! Их уже к наградам представили.

– Молодцы.

– Так что, Саня, когда вас с Баранцом ожидать? Вы сейчас пригодились бы.

– Мы освободимся только к вечеру – в семь тридцать или около восьми. Раньше никак. У нас тут тоже приказ с самого верха, – вздохнул Александр.

– Хорошо, Саня, занимайтесь. А как освободитесь – сразу дуйте в отдел. Мы уж вас тут встретим как полагается…

У Василькова путь в угрозыск сложился иначе. Вплоть до самой Победы он продолжал ходить за линию фронта в поиске «языков». Помимо этого, обучал молодое пополнение тонкостям диверсионной работы и ведению разведки. Войну он закончил майором с тремя нашивками за ранения и приличным «иконостасом» на груди.

Комдив уважал командира разведчиков. Все ж таки огромный опыт, авторитет, редкое по тем временам высшее образование, партийность, боевые ордена. После Победы он долго уговаривал Василькова остаться в строю, предлагал отправиться на учебу в академию. Но тот отказался, планируя поскорее вернуться к мирной жизни, к любимой профессии геолога.

Приехав в столицу, где он родился и вырос, Александр наведался в Московское государственное геологическое управление. Из этого управления до войны его отправляли в полевые командировки, здесь он призывался в армию, отсюда уходил на фронт. Увы, почти все сотрудники находились в эвакуации в Семипалатинске, лишь несколько человек присматривали за пустым зданием. Пришлось перекраивать планы, искать другую работу.

Спустя полторы недели он устроился учеником слесаря на крупный номерной завод. Ужасающее однообразие будущей работы удручало. Васильков прекрасно понимал, что всякий честный труд почетен, что авиамоторный завод выпускает очень нужную для страны продукцию, но ничего поделать с собой не мог. Со времени командировок на Урал, где ему довелось бродить по бескрайним холмистым просторам, дышать чистейшим лесным воздухом и самому планировать свой рабочий распорядок, он не представлял себя в замкнутом душном пространстве. Видимо, поэтому так легко прижился в разведке, где ради выполнения поставленной задачи ему предоставлялась полная свобода действий.

Сложно предположить, чем бы закончился мучительный эксперимент, если бы в один из вечеров после рабочей смены Александр не заглянул в прокуренный пивной павильон. Взяв пару кружек пива, он устроился на свободном местечке и вдруг услышал свое имя. Приглядевшись, он распознал сквозь сизый табачный дым фронтового товарища – Ваньку Старцева.

Потискав друг дружку в объятиях, они покинули шумную пивную и долго потом сидели на лавочке в сквере под темнеющим майским небом. Вспоминали боевых товарищей, рейды по немецким тылам, рассказывали о себе… Расставшись в сорок третьем, они так и не имели известий друг о друге.

В тот день Александр узнал о службе Ивана в МУРе. Тогда же получил от него предложение попробовать себя в сыскном деле. И тогда же, не раздумывая, согласился.

Работа шла споро, однако до обеда планируемую половину объема сделать не удалось. «Точно придется сидеть часов до восьми», – с грустью подытожил Васильков, прерываясь на обед.

Обедать из Таганского военкомата бегали за квартал в небольшую столовку при бухгалтерских курсах. Кормежка там была скудной, но выбора все равно не было – все понимали: не ресторан. Проглотив по порции жидких щей с куском ржаного хлеба, Васильков с Баранцом направились обратно в старый корпус. До конца получасового перерыва оставалось минут семь, потому шли неторопливо, покуривая.