Кризис - Дрейк Дэвид Аллен - Страница 66

Сейчас — только в этом времени — жизнь имела смысл. Это нашло отражение даже в их языке, глаголы которого лишь очень смутно выражали категорию времени; героические события легендарного прошлого, достоверные факты настоящего, а также вымыслы мифов — все сплеталось воедино в грандиозную поэтическую ткань эпических саг Халии.

Странности языка и способа мышления халиан заставили Мацунагу вновь вспомнить о парадоксе, забытом им точно так же и в то же самое время, как он забыл свой огненный полет в халианском небе. Ксенодоги Флота оказались правы: смыслом жизни халиан была война. Жизнь и неизбежная смерть взаимно дополняли и уравновешивали друг друга, и каждый важный момент жизни не был ни жизнью, ни смертью — это был пылающий меч личной чести, придававший смысл и существованию, и гибели.

Постепенно Мацунага пришел к заключению, что понимает глубинные мотивы души халиан. Их морды все еще казались ему отвратительно непроницаемыми, речь неприятно резала слух, запах тел был почти невыносимым, но все-таки что-то в его душе начинало шевелиться каждый раз, когда ему приходилось сталкиваться с ними. Корысть или эгоизм не были движущим мотивом поступков халиан — эти существа были теми самыми «буши», которых его сенсей считал безвозвратно канувшими в седой древности.

Именно такими и представлял себе настоящих «буши» Мацунага; именно так он мечтал и сам продолжить славные деяния подлинных самураев древней, покинутой Японии. Он заметил, что понятие «человек» в языке халиан стало обозначаться другим словом: из «лишенной волос беззащитной добычи» человек превратился в «опасного врага». Нет бесчестия в поражении от более сильного противника; нет его и в том, чтобы с момента поражения начать служить победителю.

Именно этого никак не могли принять коллеги Мацунаги. Лейтенант Жермон Ривес признался в этом, когда ярким факелом догорал последний обнаруженный ими рейдер.

— Что-то не нравится мне, что они так легко позволяют уничтожать свою армаду, — задумчиво произнес Ривес. — Не верю я им. Один из этих рейдеров наверняка окажется ловушкой и рванет отсюда до Тау Кита. Все это «уважение к победителю» — дешевая демагогия, на которую мы купились.

Мацунага выслушал его молча — он понимал халиан гораздо глубже своего напарника. Этика настоящих воинов, которую исповедовали халиане, затронула самые интимные струнки его сердца. Это было недоступно Ривесу. Жермону Ривесу никогда не приходилось подметать после соревнований и тренировок садик для стрельбы из лука: он бил сразу и без промаха — даже при качке, даже с завязанными глазами. Большинство офицеров Флота не понимали всей мощи ни самих себя, ни халиан.

Он играл с халианскими школьниками, обучая их первым катам древнего японского единоборства; разве можно придумать лучший повод для контакта, учитывая славное военное прошлое Халии? И разве общение с детьми — не самый простой способ заслужить доверие общества? Слушая долгие рассказы аборигенов, Мацунага узнавал халиан все лучше.

В конце концов деликатность Мацунаги к чужой и своеобразной культуре была достойно вознаграждена. Молодой халианин — младший брат Ашеко, восхищенный собранностью, безукоризненным воспитанием и педантизмом человека, открыл Мацунаге бункер.

Подземный командный пункт находился в полной боеготовности и практически не пострадал при штурме планеты. Без сомнения, это был один из тайников, оставленных Синдикатом на крайний случай. Мацунага с уважением подумал о халианах, сначала построивших это грандиозное сооружение, а затем открыто демонстрировавших его победителю. Эти существа, несмотря на их необычность, понимали в душе, что служение сильнейшему — единственный путь завоевать истинно бессмертную славу.

Итак, он оказался прав.

Потерпев сокрушительное поражение, халиане стали преданными союзниками и помощниками Альянса — именно этого никак не могли понять во Флоте. В служении победившей в честном сражении расе было что-то чертовски изящное и благородное — это было самое настоящее буши, и Мацунага принимал такую позицию всем сердцем.

Халиане и в самом деле были примитивной расой, но в этом заключалось и их преимущество. Вера и реальные поступки для них были единым, неразделимым целым. Подобная внутренняя полнота и цельность всегда восхищали Мацунагу. Именно к этой цельности он безуспешно стремился, лишаясь ее каждый раз, когда его стрела поражала цель. Он по-прежнему был меток — даже с завязанными глазами, но выпущенная стрела всегда становилась чем-то чужеродным. Истинная гармония стрелы и мишени отсутствовала. А ведь в такой гармонии и состояла суть Дзэн-Буддизма, буши — всего того, чему втайне молилась его обращенная в седую древность душа. И именно это оставалось недосягаемым для Мацунаги.

Он мог вызвать десантников сразу после посещения бункера, от тайника не осталось бы и следа. Но двадцать четыре крошечных прекрасно вооруженных рейдера, смертоносные и изящные, как наконечники стрел, были слишком совершенны, чтобы превратить их в груду металлического мусора. Мацунага смотрел на них не отрываясь, и одно из неприятных предчувствий вновь ожило в его мозгу. Несмотря на приказ и боевой план, он внезапно понял, что уничтожение этой грозной силы может оказаться самым настоящим воинским преступлением. Смертельная угроза и так нависла над Флотом.

«Когда-нибудь они еще понадобятся Флоту», — послышался внезапно в его голове голос далекого сенсея. Мацунага не страдал психическими расстройствами и даже не верил в телепатию, но нечто подобное вполне мог бы сказать и Ито.

Сенсей всегда требовал от ученика абсолютного внимания к мелочам, чтобы использовать все преимущества природы и ками и поддерживать безупречное равновесие всех элементов — только в таком случае смертное существо может ощутить подлинное ВА — состояние внутренней гармонии. Именно эта гармония и являлась священной сутью и целью поединка, сердцевиной бушидо.

Мацунага получил прямой приказ уничтожить все уцелевшие корабли противника, но истинный воин не мог позволить себе разрушить что-либо необдуманно. Он поинтересовался у молодого халианина, кому еще известно о существовании бункера.

Юноша свирепо взглянул человеку в глаза.

— Моему брату и его подразделению Домашней Обороны, — гордо проскрежетал он. — Даже Синдикату ничего неизвестно об этом сооружении.

— Они ведь сами построили его, — настойчиво произнес Мацунага.

Собеседник залился лаем, который Мацунага смог интерпретировать как вызывающую насмешку.

— Его строили наши пленники, а среди них и в самом деле были граждане Синдиката. Но про других я ничего сказать не могу. Домашняя Оборона никогда не участвовала в боевых действиях.

Что же, это неплохо, подумал Мацунага. Использование юношей и стариков на самых последних рубежах обороны втайне импонировало ему. Он мог только порадоваться, что его однополчане не смогли заставить халиан поступиться своим кодексом чести.

Мацунага сохранил их секрет, потому что доверял им — каким бы странным ни был исходящий от них запах; а также потому, что сумел убедиться в их лояльности; и в конце концов потому, что преданность подразделения Домашней Обороны Флоту была в первую очередь преданностью лично ему. Кацуо Мацунага был командиром халиан, которые были бы счастливы умереть по его приказу — они были достаточно благородны для этого.

— Мы ждать не любим, — проскрежетал халианин; Мацунага совсем забыл о его присутствии. — Мы любим нападать.

Кацуо кивнул головой.

— Мы атакуем, когда будет нужно, — проговорил он; халианам вообще часто приходилось повторять очевидные вещи. В обдуманных и хладнокровных решениях больше благородства, чем в попытках его продемонстрировать, не считаясь с обстоятельствами.

Халианин тихонько хрюкнул в ответ. Мацунага надеялся, что тот еще не узнал об отключении хоккейного канала «Омни», за передачами которого следил, как ребенок. Как только он узнает, что линия безнадежно повреждена, совладать с его гневом и яростью станет почти невозможно.