Стрелок-4 (СИ) - Оченков Иван Валерьевич - Страница 41

На улице и впрямь было зябко, а потому девушка не стала более чиниться и послушно села в экипаж, да и идти ей, собственно говоря, было некуда. Как ни странно, Дмитрия внутри не оказалось, а ехать пришлось долго.

— Где мы? — удивленно спросила она, выбравшись из кареты наружу, на какой-то почти деревенской улочке, застроенной простыми деревянными домами.

— За городом, Гедвига Генриховна. От квартиры-то вам прежние хозяева отказали, а тут и крыша над головой и банька натоплена. Вам сейчас после острога-то банька самое то!

Тут Шматов не ошибся, если ей и хотелось чего-то в заточении, так это помыться по-человечески. Не ежась от холода в не протопленном помещении, не экономя воду в шайке и не толкаясь и ссорясь с другими узницами, как в пересыльной тюрьме.

Горячая вода каждой каплей, казалось, снимала с ее тела все тяготы и злоключения последних месяцев, а что не получалась смыть ей, безжалостно сдиралось жесткой мочалкой. Потом пришла очередь густых и длинных волос. В последнее время они изрядно поредели и потускнели, но все же их удалось привести, как говорила мама, в божий вид. Мама. Да, когда-то у нее была любящая семья. Отца она не помнила, но мама и брат… как давно это было.

Еще одним приятным сюрпризом стало чистое белье и халат, оказавшиеся в предбаннике. И то и другое принадлежало ей, это она сразу поняла. Значит вещи из квартиры. Но затхлого запаха не было. Стало быть, за ними кто-то следил.

— Кушать будете? — встретил ее улыбающийся Федор.

На столе рядком стояли миски с разной одуряюще пахнущей снедью. Вареная картошка с простоквашей. Печеная рыба. Квашеная капуста с огурчиками. Домашний хлеб. Блюда, конечно, были самые простые, можно даже сказать крестьянские, но после неизменного габер-супа [1] угощение казалось царским. В иное время, Геся, возможно, проявила бы выдержку, но…

— Наголодались, Гедвига Генриховна, — сочувственно вздохнул наблюдавший за ней сердобольный Шматов.

— Федя, отчего ты зовешь меня Гедвигой? — спросила девушка, покончив с едой. — Ты ведь, верно, знаешь теперь, как меня зовут?

— Дык, привык я так, — пожал плечами парень. — А что до прочего, так оно мне без разницы.

— Что это за дом?

— Это Виртаненов, сродственников моей Аннушки. Граф велел снять домик на всякий случай, а у них как раз был. Ну и сладились.

— Он уже граф? — усмехнулась Геся.

— Еще нет, но какие его годы?

— Даже так!

— Тебя это теперь не касается, — тихо проговорил, неслышно появившийся в гостиной Будищев.

Его способность неслышно пройти, когда в этом была необходимость, всегда поражала модистку. Все равно, были под его ногами старые доски или только что выпавший снег, будь он обут в мягкие войлочные тапки или подкованные железом сапоги, если ему нужно было подкрасться, он это делал.

— Я все думала, когда же ты появишься? — с трудом подавив дрожь, спросила она.

— У меня были дела.

— О, они у тебя всегда есть!

— Проверял, будет ли за тобой слежка.

— И что же?

— Как выяснилось, никому ты на хрен не нужна. Ну, или они не успели узнать о твоем освобождении.

— А что нужно тебе?

— Мне?

— Да тебе! Ты ведь зачем-то встретил меня, привез сюда. Позаботился, чтобы здесь оказались мои вещи, но не было чужих глаз. Бог мой, да я уверена, что и с моим внезапным освобождением не обошлось без тебя. Это ведь так?

— В общих чертах, верно.

— Но здесь нет ни Стеши, ни Семки, значит ты что-то задумал!

Ответом ей была звенящая тишина. Геся никак не могла взять в толк, что случилось, но при этом никак не могла решиться спросить, а Будищев, смотрел на нее так страшно, что, казалось, вот-вот прожжет в ней дыру. Первым, не выдержал Шматов. Внезапно всхлипнув, он отвернулся и выдавил из себя неожиданно тонким для взрослого мужчины голосом:

— Помёр Семка!

— Что? — вздрогнула, никак не ожидавшая подобного девушка.

— Что слышала, — хмуро бросил Дмитрий. — Твои приятели-революционеры, устроили любимую забаву, «попади в царя бомбой». А то, что вокруг были люди, им, как обычно, по хрен! Вот наш Сема под раздачу и попал.

— Не может быть!

— Почему, не может? Чем он лучше солдат, подорванных вместе с царской столовой?

— А, девочка, что с ней?

— Ты ее в Трубецком бастионе разве не видела? — скривился Будищев.

— Что?!

— Вот только не надо этого цирка!

— Погоди, ты хочешь сказать, что она тоже в тюрьме? Но за что?!

— Какой своевременный вопрос!

— Из-за меня? — округлила глаза бывшая узница.

— Неожиданно, правда? Ну, ты ведь в вакууме живешь, как, мать твою, звезда! Рядом с тобой никого нет. От твоих дебильных действий никто не пострадает. Дела в мастерской не встанут, а работницам жалованье будет с неба падать. Ведь так?

— Нет, — подняла на него заплаканные глаза Геся. — Я жила вовсе не в пустоте! Я каждый день видела, как дурно и беспросветно существование простых людей. Как они мерзнут в холодных хибарах. Как они вынуждены тяжко трудиться по четырнадцать часов [2], чтобы заработать на кусок хлеба для своих детей.

— Замолчи!

— Не смей затыкать мне рот! Да я все это видела, да и ты тоже! Но ты всегда хотел в другой мир. Хотел, чтобы за тобой признали титул, стать преуспевающим коммерсантом, известным предпринимателем, на худой конец. Радуйся, у тебя получилось. Но есть люди, для которых этого мало. Которые хотя счастья для всех! Понимаешь, для всех…

— И для этого счастья, нужно разорвать бомбой мальчишку? — скрипнул зубами взбешенный Будищев.

— Я не знаю, что там произошло, но уверена, что это случайность. Ужасная, трагическая, но случайность!

— Все у вас случайно и никто ни в чем не виноват.

— Подожди, я, кажется, поняла, что ты задумал… ты хочешь, чтобы я выдала тебе своих товарищей? И ты их… Ну, конечно, только в твоей голове мог родиться такой иезуитский план! Но знай, даже если ты вернешь меня в тюрьму, или убьешь, или будешь пытать, я все равно ничего тебе не скажу. Просто потому что не знаю! Они постоянно меняют место жительства, одежду, документы. И тебе никогда их не найти!

— А вот тут ты ошибешься.

— Никогда не отступаешь, верно? — горько усмехнулась Геся. — Боже, как я могла жить с тобой?

— Оставь Господа в покое, он тут не при чем. Я в курсе, что твои дружки меняют квартиры и личины, и даже знаю, кто им дает на это деньги. Я первым делом проверил квартиру Искры и сразу понял, что она туда не вернется. И уж конечно, мне понятно, что ты после полугода в заключении не можешь ничего знать о ее новом убежище.

— Тогда что ты хочешь?

— От тебя? Ничего!

— И зачем ты все это делаешь?

— Тебе не понять.

— Конечно! — фыркнула девушка. — Где уж мне…

— Федя, где фотография? — повернулся к Шматову Дмитрий.

— Тут, — мрачно буркнул парень, доставая из стола конверт из толстого картона.

В нем оказался групповой фотографический снимок, сделанный вскоре после взятия Геок-тепе, на котором был запечатлен персонал госпиталя и несколько зашедших к ним в гости офицеров.

— Никого не узнаешь? — спросил Будищев.

— Нет, — скользнула равнодушным взглядом по карточке Геся.

— А ты присмотрись.

— Кажется, это ты во втором ряду, — присмотрелась она, после чего добавила более заинтересованным тоном, — а кто эта сестра милосердия рядом?

— Баронесса Штиглиц.

— Так вот она какая…

— Вы знакомы?

— Нет, конечно. Но, разумеется, я слышала о ней. Дочь придворного банкира и самая богатая невеста Петербурга внезапно отправилась на войну… а почему она стоит так близко к тебе?

— Ревнуешь? — усмехнулся Дмитрий, с досадой отметив про себя проницательность бывшей любовницы.

— Вот еще! Хотя неприятно сознавать, что ты недолго томился в разлуке.

— Угу. Только не говори мне, что у тебя такой живот от недоедания вырос!

— Не меняй тему разговора!

— Вот сюда! — ткнул он пальцем в фотографию, потеряв терпение.