Гомункул - Блэйлок Джеймс - Страница 12

— Удовлетворения, сэр?

— Совершенно верно, — отчеканил Сент-Ив. — Если без обиняков, мне было указано, что здесь смогут дать мне опробовать, скажем так, некую особую машину.

— Машину, сэр? — в голосе лакея звенело искреннее возмущение. Едва возникнув, подозрение обратилось уверенностью: Сент-Ив уже не сомневался, что его провели — либо кэбмен, либо этот ухмыляющийся упрямец, чей подбородок нагло торчал вперед, точно вытянутый щипцами. Лакей стоял молча, разглядывая Сент-Ива в полуотворенную дверь.

— Возможно, вы не поняли, любезный, с кем говорите, — ответом ему было молчание. — У меня имеются некоторые… желания, скажем так, связанные с механическими аппаратами. Уловили смысл?

Изобретатель многозначительно сощурился, в процессе выронив монокль из глазницы; тот звякнул о пуговицу пальто, и Сент-Ив, смешавшись, зашарил в бороде.

— А-а… — протянул красноречивый оратор в дверях. — В следующий раз воспользуйтесь черным ходом. И подождите минутку.

Дверь захлопнулась, шаги удалились. Когда же дверь распахнулась вновь, лакей протянул Сент-Иву небольшой сверток. Тот принял его и, не придумав ничего лучше, сразу распечатал, чтобы обнаружить, что стал обладателем будильника с восьмичасовым циферблатом, украшенного двумя железными горгульями по обеим сторонам треснувшего овального стекла.

— Я не… — начал было Сент-Ив, но тут же получил увесистый хлопок по спине, и чье-то плечо оттеснило его в сторону, заставив отступить с крыльца. Старик в плаще взлетел по ступеням, протиснулся мимо лакея и, хрипло ворча, скрылся в глубинах дома. Дверь со стуком захлопнулась.

«Да чтоб меня!» — подумал Сент-Ив, переводя изумленный взгляд с часов на дом и обратно. Уже собрался было снова взойти по ступеням, но на полпути вдруг замер, охваченный внезапным приливом вдохновения. Развернулся, сунул сломанные часы под мышку, укрепил монокль в глазнице и зашагал по улице, вознамерившись временно оставить свои поиски и поискать вместо этого часовщика. В спешке он чуть не налетел на джентльмена с округлым брюшком и нашлепкой на глазу, который вышагивал, постукивая по камням тростью, в противоположном направлении.

— Прошу прощения… — пробормотал Сент-Ив, получивший локтем в живот.

— Н’чего, — последовал ответ, и мгновением позже оба свернули каждый за свой угол, разойдясь, как дна корабля в сумраке вечера.

Дородный мужчина топал себе и дальше по Лондонским улицам, в высшей степени довольный результатами сегодняшней прогулки. Выйдя в Сохо, он свернул на Руперт-стрит и скрылся за распахнутой дверью «Богемского сигарного салона», рассеянно охлопывая себя по карманам, будто бы в поисках именно сигары.

IV

ЗЛОДЕЙСТВО

Уиллис Пьюл любовался своим отражением в витрине булочной на Кинг-стрит. Внушающее уважение лицо, не огрубленное солнцем или ветрами, высокий лоб — а следовательно, вместительный череп. Правда, впечатление слегка портила коварная угреватость, отражавшая все попытки ее вывести. Чистка пемзой и щелоком, спиртовые примочки — все они оказались бессильны. Пьюл даже воздерживался от раздражающих пищевод приправ; все без толку, красный бугор на щеке блестит, словно отполированный. Его можно было бы припудрить, но Уиллис так жутко потел, что пудра просто сползла бы с лица.

Скверное состояние кожи портило Пьюлу настроение; он повернул голову и оценил себя в профиль. Ему доводилось посещать тайные пыльные хранилища европейских библиотек, которые обычные историки полагали выдумкой, а его познания в алхимии и не снились людям, подобным Игнасио Нарбондо!

Копаясь в позабытых всеми трактатах, он и узнал впервые о существовании гомункула. Упоминания о человечке и его корабле уходили в глубокую старину, но, утомительно редкие и невнятные, связывались в единое повествование крайне хрупкими нитями смутных предположении, вплоть до внезапного появления гомункула в Лондоне несколько веков назад. «Дьяволеныш в бутылке», поносимый на все лады умирающим морским капитаном, чей судовой журнал представлял собою мрачную повесть о его собственном сползании в безумие и погибель, вне сомнений, был тем самым существом, которое несколько лет спустя продал Джоанне Сауткотт абиссинский купец, вслед за капитаном сошедший в преждевременную могилу. Источники намекали, что тварь имела власть над жизнью и смертью, движением и энергией, трансмутацией металлов. Она якобы служила источником вдохновения Ньютону и Джеймсу Максвеллу, а также погубила Себастьяна Оулсби.

Казалось, за гомункулом тянется длинный след, сотканный из ужасов, но Пьюл приписывал эти россказни невежеству былых поколений. Необразованные, отягощенные предрассудками люди впустую транжирили невероятные силы этого создания! Когда Нарбондо потерял его из виду, Пьюл испытал настоящее потрясение. Хотя горбун был полезен. Все они окажутся полезны, прежде чем Уиллис Пьюл достигнет своей цели.

А ставки, похоже, росли. Открытие, что существо в шкатулке бесследно исчезло сразу после убийства Себастьяна Оулсби, прямиком вывело Пьюла на игрушечника Кибла, а также — Уиллис заулыбался при одной мысли — к его очаровательной дочери. Уже потом всплыла проблема второго ящика и весьма любопытной сделки между Оулсби и компанией «Драгоценные камни Западной Африки», завершенной за месяц до гибели ученого. Ясно же, что эта история сулит огромные деньги. Будь проклят Кибл с его идиотским «Трисмегистом»! Ничего, с ними Пьюл еще поквитается…

Из-за угла вдалеке, точно вовремя, показалась одинокая Дороти Кибл. Пьюл невольно выпятил грудь: дни терпеливого наблюдения не пропали даром! Рука дрожала в кармане пиджака, и он не сразу понял, что довольно давно дышит ртом. Опасаясь головокружения, он вцепился в железное ограждение поперек витрины булочной и принялся насвистывать, изображая равнодушие.

— Дороти Кибл? — окликнул он девушку, когда их разделяли считанные футы. Надетое на ней платье из тонкой темно-красной шерсти с отделкой сливочного цвета кружевами сужалось в талии манером, от которого голова Пьюла шла кругом. Девушка с интересом посмотрела на него — кожа у нее светлая, почти прозрачная, а невозможно черные волосы вольно спадают на плечи. Пьюла немедленно охватило желание коснуться этих волос, погладить это лицо, которое в сравнении с его собственным — все равно что слоновая кость рядом с пыльной полынью. Не без труда подавив его, Пьюл произнес:

— Полагаю, у нас есть общий знакомый.

— Разве? — переспросила она.

— Джек Оулсби, — пояснил Пьюл, декламируя заготовленную ложь. — Мы вместе учились в школе. Большие друзья.

— Рада с вами познакомиться, мистер…

— Пьюл, — последовал ответ. — Уиллис Пьюл.

— Вы здесь за булочками, мистер Пьюл? Не стану вас задерживать. Передам Джеку, что встретила вас, — она зашагала дальше, и Пьюл поплелся следом, досадуя на ее явное безразличие.

— Я изучаю историю тайных искусств, — продолжал он. — Учился и в Лейпциге, и в Мюнхене…

— Это просто замечательно, не сомневаюсь, — сказала Дороти, торопясь уйти. — Расскажу Джеку, он будет рад узнать, чем вы занимались. Не позволяйте мне отвлекать вас от покупок.

С тем она кивнула ему на прощанье. Пьюл вскипел.

— Могу ли я угостить вас чашечкой чаю?

— Мне так жаль…

— Тогда завтра?

— Боюсь, что нет. Но я ужасно вам благодарна.

— Так почему же нет?

Дороти повернулась к нему в удивлении:

— Что за вопрос! Простого отказа вам не достаточно?

— Этого мало! — взвизгнул Пьюл, хватая ее за рукав. Дороти отшатнулась, готовая обрушить на него свою сумочку. С перекошенным лицом, кожу на котором словно ожгло паром, он стоял на тротуаре, таращась на девушку. Брызгал слюной, неспособный вымолвить ни словечка.

— Приятного вам дня, — обронила Дороти.

— Вы меня еще увидите! — простонал Пьюл ей в спину. — И ваш отец тоже!

Она ускорила шаг, не клюнув на эту наживку.

— Погодите, я еще разыграю свою партию! — завопил Пьюл, но тут же взял себя в руки. Хватая ртом воздух, привалился к кирпичам ближайшей стены. Не годится сейчас давать волю гневу, Пьюл с этим подождет. Ничего, со временем — и очень скоро — Дороти образумится. Пьюл взглянул на свое отражение в темном окне, но оно не слишком его успокоило. Волосы дыбом, обычно чувственный и надменный рот искажен гримасой гадливости. Пьюл постарался расслабить лицо, но, казалось, то предпочитало остаться олицетворением маниакальной страсти.