Солнце полуночи - Майер Стефани Морган - Страница 39

– Ну ладно, удачного вам похода, – без особого воодушевления пожелала она, чему я вновь порадовался.

Глядя на нее, я уже заранее начал мучиться, представляя, как придется попрощаться с ней, пусть даже на время. Она такая нежная и уязвимая. Это же просто безрассудство – оставлять ее без присмотра там, где с ней может случиться что угодно. Однако к худшему, что могло с ней случиться, приведут скорее встречи со мной.

– Можешь выполнить одну мою просьбу? – серьезно спросил я.

Она кивнула, явно заинтригованная моим тоном.

«Полегче».

– Не обижайся, но ты, похоже, из тех, кто прямо-таки притягивает к себе неприятности! Так что… постарайся не свалиться в воду и не попасть под машину, ладно?

Я невесело улыбнулся, надеясь, что она не различит неподдельную тоску в моих глазах. Как я сожалел о том, что ей будет гораздо лучше вдали от меня, что бы с ней при этом ни случилось!

Беги, Белла, беги. Я люблю тебя слишком сильно – во вред тебе и себе.

Она обиделась – должно быть, в чем-то я снова просчитался. И обдала меня яростным взглядом.

– Сделаю, что смогу, – отрезала она, выскочила под дождь и постаралась посильнее хлопнуть дверцей.

Я сжал в кулаке ключ, который только что тайком выудил у нее из кармана, и, отъезжая, глубоко вдохнул ее запах.

Глава 7. Мелодия

После возвращения в школу снова пришлось ждать. Последний урок еще не закончился. Тем лучше, потому что мне требовалось о многом подумать и побыть одному.

В машине витал ее запах. Я нарочно не открывал окна, позволяя ему действовать на меня, пытаясь привыкнуть к ощущению жжения в горле, на которое обрек себя сам.

Влечение.

Серьезная проблема для размышлений. Столько сторон, столько разных оттенков и уровней смысла. Не любовь, но нечто неразрывно связанное с ней.

Я понятия не имел, влечет ли Беллу ко мне. И не станет ли тишина в ее мыслях раздражать меня все сильнее, пока я не взбешусь? Или существует предел, которого я в конце концов достигну?

Попытки сравнить ее физические реакции с реакциями других, например женщины из школьной канцелярии и Джессики Стэнли, мало что дали. Одни и те же признаки – изменения пульса и дыхания – могли с одинаковой вероятностью означать и страх, и шок, и тревогу, и интерес. Реакцией на мое лицо других женщин, да и мужчин тоже, была инстинктивная опасливость. Она преобладала над всеми прочими эмоциями. Казалось маловероятным, чтобы Беллу посещали мысли того же рода, что и Джессику Стэнли. Белла же прекрасно понимала, что со мной что-то не так, хоть и не знала точно, что именно. Коснувшись моей ледяной кожи, она сразу отдернула руку и поежилась.

И все же… я вспоминал те самые фантазии, которые раньше вызывали у меня отвращение, но представлял в них не Джессику, а Беллу.

Я задышал чаще, огонь распространялся вверх и вниз по горлу, драл его, как когтями.

А если бы не кто-нибудь, а Белла представляла, как я обнимаю обеими руками ее тонкое тело? Чувствовала, как я крепко прижимаю ее к своей груди и беру ладонью за подбородок? Как отвожу тяжелую завесу волос от ее пылающего лица? Провожу кончиками пальцев по контуру ее полных губ? Приближаю лицо к ее лицу, чтобы чувствовать на губах жар ее дыхания? Придвигаюсь еще ближе…

Но я вырвался из плена этих грез наяву, понимая так же отчетливо, как когда видел их в воображении Джессики, что будет, если я окажусь так близко к ней.

Влечение представляло собой неразрешимую дилемму, потому что меня влекло к Белле в наихудшем смысле из возможных.

Хочу ли я, чтобы Беллу влекло ко мне как к мужчине?

Вопрос поставлен неверно. Правильно было бы спросить, надо ли мне это – хотеть, чтобы Беллу так влекло ко мне, и ответить «нет». Потому что я не человек, не человеческий мужчина, и это было бы нечестно по отношению к ней.

Всем своим существом я жаждал быть обычным мужчиной, чтобы держать ее в объятиях, не подвергая риску ее жизнь. Так, чтобы без опасений развивать свои фантазии и знать, что они не завершатся ее кровью на моих руках и отсветом ее крови в моих глазах.

Мое увлечение ею ничем не оправдано. Какие отношения я могу предложить ей, если не рискую к ней прикоснуться?

Я уронил голову на ладони.

Замешательство усиливало то, что еще никогда за всю свою жизнь я не чувствовал себя настолько человеком – даже когда был им, насколько помнится. В те времена мои помыслы целиком занимала воинская доблесть. Почти все мои подростковые годы пришлись на Первую мировую войну, а когда до восемнадцатилетия мне оставалось всего девять месяцев, началась эпидемия испанки. От этого человеческого периода у меня сохранились туманные впечатления, смутные воспоминания теряли реальность с каждым проходящим десятилетием. Отчетливее всего я помнил свою мать, и когда мысленно видел ее лицо, ощущал застарелую боль. Мне слабо помнилось, как ненавистно ей было будущее, приближение которого я так усердно торопил, и как каждый вечер в молитве перед ужином она просила, чтобы поскорее закончилась эта «гадкая война». Воспоминаний о желаниях иного рода у меня не осталось. Никакая любовь не удерживала меня в той жизни, кроме материнской.

Теперешние чувства были мне в новинку. Не с чем было проводить параллели, не с чем сравнивать.

Моя любовь к Белле поначалу была чистой, но теперь ее воды замутились. Мне нестерпимо хотелось иметь возможность прикоснуться к ней. Хочет ли она того же?

Это не важно, пытался я убедить себя.

Я уставился на свои белые руки, с ненавистью отмечая их твердость, холодность, нечеловеческую силу…

И вздрогнул, когда дверца с пассажирской стороны вдруг открылась.

«Ха! Застал тебя врасплох. В первый раз», – подумал Эмметт, усаживаясь рядом.

– Готов поспорить, мисс Гофф считает, что ты что-то употребляешь – в последнее время ты сам не свой. Где был сегодня?

– Я… творил благие дела.

«О как?»

Я усмехнулся.

– Опекал недужных, и так далее.

От этого он только еще сильнее запутался, но потом сделал вдох и почуял запах в машине.

– Аа. Опять эта девчонка?

Я нахмурился.

«Час от часу не легче».

– И не говори, – буркнул я.

Он снова принюхался.

– Хмм, а на вкус она ничего, верно?

Я оскалил зубы машинально, еще до того, как успел осознать смысл его слов.

– Полегче, парень, я же просто так сказал.

Явились остальные. Розали сразу заметила запах и сердито глянула на меня, продолжая раздражаться. Я задумался, чем на самом деле вызвано ее недовольство, но в ее мыслях слышал только брань.

Реакция Джаспера мне тоже не понравилась. Как и Эмметт, он отметил притягательность Беллы. На любого из них этот запах не оказывал и тысячной доли того влияния, которому подвергал меня, и все же меня беспокоило то, что ее кровь кажется им сладкой. Джаспер плохо владел собой.

Элис подскочила к окну с моей стороны и протянула руку за ключами от пикапа Беллы.

– Я видела только, что это была я, – по привычке туманно выразилась она. – Так что объяснений жду от тебя.

– Это не значит…

– Знаю, знаю. Подожду. Недолго осталось.

Я вздохнул и отдал ей ключи.

До дома Беллы я следовал за ней. Дождь барабанил миллионами молоточков, так громко, что человеческий слух Беллы не мог различить в этом шуме даже громовой рев двигателя пикапа. Я посмотрел на ее окно, но она не выглянула. Может, ее вообще не было у себя. Чужих мыслей в доме я не уловил.

И расстроился, что не слышу ее мысли, даже когда надо проверить, убедиться, что у нее все хорошо или она хотя бы в безопасности.

Элис пересела к нам в машину, и мы помчались домой. Дороги были свободны, так что поездка заняла всего несколько минут. Дома мы занялись каждый своим делом.

Эмметт и Джаспер продолжили запутанную партию в шахматы на восьми досках, расставленных вдоль застекленной задней стены дома; для таких игр у них имелся сложный набор правил. Меня не принимали, со мной соглашалась играть только Элис.