Позволь мне верить в чудеса (СИ) - Акулова Мария - Страница 2

Аня же только отмахнулась, продолжая пританцовывать.

Небось бабушка пыталась вразумить внучку, вот только кто бабушку вразумил бы?

Корней лично пытался — не раз и не два. И по-хорошему поговорить приходил. И не то, чтобы прямо по-плохому, но по-честному. А по-честному жизни им уже не дадут — на месте их дома должна вырасти многоэтажка. И тут уж вопрос времени и количества потраченных нервных клеток. В первую очередь —

их

нервных клеток.

Но Ланцовы все не сдаются… Зинаида Алексеевна в Корнее даже, может, восхищение вызвала бы, если бы не его четкое понимание — зря упрямится. Согласилась бы на обмен — их дом на две квартиры в первой очереди… И горя бы не знала.

Себя обеспечила, внучку… Фактическую сироту, насколько Корней знал. И что потеряла бы? Возможность для внучки на траве валяться? Или простыни развешивать на свежем воздухе? Глупость ведь. Откровенная.

Только думая об этом, Корней каждый раз заводился. Логика упрямой Зинаиды Алексеевны оставалась для него загадкой. Но разгадать ее все же предстояло. Потому что… На месте хижины должна была вырасти высотка. Это не обсуждалось.

— Ань… Ну строители же вокруг… — Зинаида Алексеевна вышла на порог, поймала взглядом внучку, головой покачала, не выдержала…

Девятнадцать лет девчушке, а ведет себя иногда, как малый ребенок… И временами это в радость, даже гордость вызывает, ведь получается, что смогла Зинаида — вытянула малышку, детство умудрилась дать в меру счастливое, юность беззаботную, а с другой… Страшно становилось от мыслей, каким же беззащитным она оставит этого ребенка, когда ее время придет…

А ведь придет когда-то, тут без сомнений. Шестьдесят пять недавно стукнуло. То ли в паспорте, то ли по голове… Сердце колоть начинает иногда, силы уже не те, спать стало сложно… Из-за тревоги, из-за шаткости положения, из-за мучающих мыслей…

Но пока у Зинаиды находились силы каждое утро вставать, отгонять от себя упадническое настроение, учиться заново жизни радоваться. Было ведь, чему…

Вон какая красавица выросла…

Оборачивается, улыбается мельком, глазами своими зелеными стреляет, отмахивается — сначала рукой, а потом и гривой, которая делает ее еще более наивной с виду.

Цветочек, что тут еще скажешь… Анютины глазки. И Анютины кудри — новый сорт.

— Пусть смотрят, ба. Мне не жалко…

Подмигнула, продолжила безобразничать. И действительно ведь не понимает, что нельзя больше в их дворе в коротеньком платье выплясывать, что попадется на глаза какому-то недоброму мужику — и будут им Анютины слезки…

Им вообще многое теперь нельзя. С тех самых пор, как соседние дома один за другим стали скупать, а потом начали появляться трехметровые заборы, роющие котлованы экскаваторы, высотные краны…

С тех пор Зинаида жила в вечном страхе, что современный город задавит собой их мирок. В прямом или переносном смысле.

С осуждением смотрела на соседей, которые один за другим сдавались со словами: «а что мы сделаем? Мы люди маленькие, а они дело предлагают…».

И только ей одной, кажется, память о муже, этот дом построившем, а еще любовь к родной земле и свободе, которую она всю жизнь давала, не позволяли смириться с тем, что люди они маленькие, а застройщик предлагает дело… Дело, да не то, которое стоило бы.

Память дороже денег. Родной дом тоже дороже…

— Обед готов, Нют, идем…

Зинаида крикнула, вернулась с крыльца в дом, прошла через гостиную в кухню — самую светлую комнату в доме, открыла крышку кастрюльки с горячими макаронами, скользнула пару раз по ракушкам наколотым на вилку кусочком сливочного масла, взяла в руки тарелку, набрала, рядом положила две котлетки и нарезанный кружочками огурчик. Улыбнулась, на стол поставила порцию внучки, потом себе — уже без огурца и с одной котлетой. Жили они не то, чтобы прямо бедно, но сильно экономно. Не голодали, но и избытком денег никогда не страдали.

Обе привыкли давно. Анюта другого и не знала, а Зинаида всегда изменения в своей жизни старалась воспринимать спокойно. А изменений было много. Редко хороших…

Зинаида рано вышла замуж — не было и двадцати. По большой любви, которую они с Анатолием — мужем — пронесли через три десятилетия.

Довольно быстро у них родилась дочь — Анфиса. Когда-то им казалось — прекрасный ребенок, совершивший одну роковую ошибку — тоже влюбившийся раньше положенного — в восемнадцать, да только не в того… Совсем не в того… Залетный жених бросил Анфису, зная, что та беременна. Она очень долго страдала — корила и себя, и его за загубленную жизнь — свою или ребенка. Тогда ей казалось, что может быть только так. Благо, родители смогли уговорить не делать аборт. Надеялись, что у дочери со временем поутихнет обида на отца ребенка, что она найдет отраду в малыше, что совершенная ошибка не просто станет поучительной, а преобразится в победу, но случилось не так.

Анфиса провела с родившейся Анечкой, которой даже фамилия с отчеством от отца не достались, полгода. Потом же собрала вещи, оставила дочь родителям, бросив напоследок, что они настояли на том, чтобы родила, должны были понимать, что вся ответственность на них… И укатила вслед за новым залетным… С которым такая же яркая любовь… И такая же непродолжительная. А потом еще одна… И еще…

И если поначалу, до Аниных пяти лет, Анфиса еще звонила на праздники матери, поздравляла, с явной натужностью, но выслушивала рассказы о том, как у них

с Анечкой

дела, что

Анечка

скучает и спрашивает, где мама… То потом звонки и вовсе стали редкостью. Часто заканчивались скандалами и брошенной трубкой.

Анфиса искренне продолжала считать, что ответственность за дочь на родителях. А у Зинаиды с Анатолием сердца кровью обливались из-за того, что она кроме как к ответственности к собственному ребенку их дочь и не относится. Вырастили кукушку. И это лежало тяжелым крестом на плечах.

А вот Аня всей трагичности ситуации, кажется, и не понимала. Она почти все детство матерью считала бабушку, никогда не чувствовала нехватки любви. На Анфису не обижалась, об отце не спрашивала. Когда сверстники пытались дразнить брошенкой — давала жесткий отворот-поворот. Задумываться о родителях стала намного позже… Да и то… Не так ее воспитали Зинаида с Анатолием. Не могла обижаться на них. Верила… Что если именно так сложилась их жизнь — значит, на то были свои причина. А она судить права не имеет.

Старшие Ланцовы же в глубине души очень долго надеялись, что дочь одумается, вернется, что попросит у Ани прощения… И знали ведь, что Нюта простит. Осторожно мечтали, что когда-то их сердца перестанут рваться за обеих — родных и незнакомых. Но девятнадцать лет прошло, а Анфиса так и не поняла, какую ошибку совершила. В последний раз говорила с матерью, когда та сообщила, что отец — Анатолий — умер… Сказала, что на похороны приехать не сможет — билет не взять, но потом как-то… Обязательно…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Обещание сдержала. Приехала позже. На день. Чтобы оформить наследство. Ни на кладбище не съездила, ни в отчий дом. С Аней так и не встретилась, но деньги передала… И на том спасибо.

В ту ночь Зинаида, кажется, единственный раз в жизни слышала, как Аня ночью плачет. Тихонько, в подушку… Но слишком горько, чтобы бабушке было непонятно — больно до разрыва души на клочья. Наверное, почти так же, как было, когда дедушка умер.

Анатолий затухал долго. Сначала получил производственную травму, из-за которой пришлось уйти с работы, вся пенсия по инвалидности шла на лечение и восстановление, еще и сверху требовалось, Анюта росла — ей нужно было и внимание, и питание, и вещи.

Так Зинаида, всю жизнь проработавшая врачом, стала главным кормильцем в семье, когда Аня только пошла в школу.

И пусть было тяжко, Ланцовы все равно старались держаться кулаком. Радоваться тому, что Аня растет… Такой умной, такой доброй, такой красивой… Внешностью она пошла не в них — а в своего отца, от которого достались и озорные глаза, и те самые кудряшки, и пухлые губы. У них в роду таких не было. У них своя красота — попроще, а Анюта… Видимо, из-за того, как похожа была на своего отца-вертихвоста, и отталкивала так мать, которая то ли простить его так и не смогла, то ли разлюбить. Не смогла она, а страдала дочка. Ни в чем не виноватая.