Порочный Принц (ЛП) - Кент Рина - Страница 48

Внезапно у меня пропало желание плакать. У меня возникло желание побежать за ними и поймать их.

Но в тот момент, когда я завернул за угол, они исчезли.

Ларс нашел меня вскоре после этого. Он последовал за нами, потому что волновался. Я не сказал ему, что случилось. Я сказал, что поссорился с дядей Эдом, и он просто кивнул.

Мама и папа не вернулись домой ни в ту ночь, ни на следующую. Они устраивали вечеринку на Хэллоуин в течение трех ночей, и за это время я ни разу не заснул.

Все, что я мог делать, это видеть кошмары о темных улицах, тяжести на моем теле и кролике, бегущем по улице.

И Ларс каждый раз находил меня.

Я ничего не сказал папе, потому что дядя Эд все равно уезжал, и я ненавидел себя. Я также ненавидел папу за то, что он оставил меня с ним в ту ночь. Я также не хотел, чтобы мама знала; это уничтожило бы ее.

Она доверила ему меня, а он подорвал это доверие. Она возненавидела бы себя за то, что не заметила признаков, и заподозрила бы, что случилось что-то еще.

Ничего не случилось, хотя и не из-за недостатка усилий с его стороны — он несколько раз пытался загнать меня в угол, когда навещал.

Я был запретным плодом дяди Эда. Чем больше я убегал от него, тем сильнее он пытался наложить на меня свои руки, но я был умнее.

Когда я был ребенком и не мог защититься, я прятался за Ларсом. Я всегда был с Ларсом, когда бы он ни приезжал в гости. Ларс, который уже что-то подозревал, никогда не оставлял меня одного. Он заботился, чтобы я все время был у него на виду.

Когда я вырос, дядя Эдуард держал свои руки при себе, как и следовало, потому что я недвусмысленно сказал ему, что изобью его до полусмерти, если он хотя бы прикоснется ко мне.

Он всегда говорил о моей слабости к маме. Всякий раз, когда он чувствовал, что я могу поскользнуться и рассказать папе о его педофильской деятельности, Эдуард напоминал мне, как сильно это расстроит маму.

Насколько это ухудшило бы ее и без того хрупкое психическое состояние. Это было и остается единственной причиной, по которой Эдуард Астор все еще существует в моей жизни.

Я хранил это воспоминание все время. Я могу нести их до самого конца. Маме не нужно об этом знать, и папе, конечно, тоже.

Он бросил меня в ту ночь, и в глубине души я так и не простил его за это.

Я делаю паузу, рассказав Тил эту историю. Я опустил тот факт, что человек, который сделал это со мной, мой дядя, и часть с девушками в крольчих костюмах, потому что не хочу, чтобы она испытывала ко мне отвращение. Я не хочу, чтобы она думала, что я болен из-за фантазии о кроликах, когда они ассоциируются с самой темной ночью в моей жизни.

— Вот почему я всегда с людьми, — говорю я. — Люди позволяют мне меньше думать о себе. Когда я был ребенком, у меня была идея, что, когда вокруг так много людей, со мной больше ничего подобного не случится, но для того, чтобы быть с людьми, я должен нравиться людям. Вот в чем причина этого образа, вечеринок и секса. Я трахался с девушками не потому, что мне этого хотелось, а потому, что я нуждался в компании. Мне нужно было не спать одному. Мне нужно было проснуться утром и найти людей в моем доме, потому что это означало, что я не один и со мной не случится ничего плохого.

Два потока слез стекают по щекам Тил. Она так долго сдерживала их, пока я рассказывал ей об этом воспоминании, но теперь, похоже, она достигла уровня насыщения и больше не может сдерживаться.

— Вот в чем дело, belle — красавица. — мой голос падает. — С тех пор как ты вошла в мою жизнь, я больше не нуждаюсь в людях. Просто я нуждаюсь в тебе.

Я говорю как сентиментальный ублюдок, но мне все равно. Я не позволю ей уйти. Возможно, все началось неправильно, но она выросла и стала самым красивым созданием, которое я когда-либо видел.

— Как ты можешь заставлять меня плакать, когда я не могу плакать по себе?

Еще больше слез заливает ее щеки, но она не пытается вытереть их, будто это каким-то образом освобождает.

— Мы так похожи. — она шмыгает носом. — Это пугает.

Я неуверенно улыбаюсь.

— Значит ли это, что ты передумала?

— Нет, Ронан. Это значит, что мне нужно держаться от тебя подальше, чтобы не уничтожить нас обоих.

Глава 29

Тил

Люди говорят, что настоящее сумасшествие незаметно.

Оно просачивается под поверхность и пожирает тебя кусок за кровавым куском. Оно подкрадывается к тебе, как вампир к крови или хищник к добыче.

Но я знаю. Я чувствую это.

Я бы не назвала это сумасшествием, но это что-то ненормальное.

Это то, что мешает мне смеяться из вежливости, когда это делают все остальные. Они признают общественные нормы, а я нет. Даже Нокс признаёт. Ему гораздо лучше удается сливаться с толпой, чем мне, и, вероятно, именно поэтому терапевту нравилось работать с ним, а не со мной.

Я слышала, как она сказала Агнусу, что я колодец. Она сказала, что нужно много копать, и я не позволяю ей этого делать.

Я аномалия даже среди людей, которые относятся к сумасшедшим, и я всегда этим гордилась.

Я смотрела в зеркало, и мне нравилось мое хмурое лицо. Люди по-разному реагируют на травму. Есть те, кто полагается на ближайшую семью и друзей. Есть те, кто сражается, чтобы снова улыбнуться. И есть те, кто замыкается в себе и в конце концов выходит из-под контроля.

Затем есть я.

Я никогда не выходила из-под контроля; я не пила, не принимала наркотики и даже не пробовала травку или сигареты. Я всегда была хорошей девочкой, но с худшим выражением лица.

Я не позволяла себе улыбаться, и в конце концов, я не знала, как улыбаться. Какое право я имела смеяться, когда я никогда не примирялась с самой собой?

Какое я имею право существовать так, будто ничего не случилось?

Там есть девочка, которую я оставила, маленький ребенок не старше семи, которая звала на помощь, а я ее не слышали — вернее, не могли. Эта девочка, семилетняя я, хочет возмездия.

Нет — она требует этого. И я должна отдать это ей, даже если придется принести жертву.

Я иду по коридору в папин кабинет, решимость бурлит в венах.

Когда Ронан признался мне в своей травме несколько дней назад, я не могла нормально дышать.

Я все еще не могу.

Каждый раз, думая о нем, у меня появляется этот шар размером с голову, мешающий дышать. Я не могу перестать видеть сны о маленьком ребенке, бегущем в одиночестве по улицам, которому некуда пойти и не к кому обратиться за помощью.

А потом, лицо этого ребенка не принадлежало Ронану. Это лицо было моим. Это была девочка, которая перестала улыбаться, потому что кто-то конфисковал эту улыбку и отказался вернуть ее.

Я разблокирую свой телефон и смотрю на сообщения, которые он отправил с той ночи.

Ронан: Когда кто-то изливает тебе свое сердце, самое меньшее, что ты можешь сделать, это не уходить.

Ронан: Помимо лакомых кусочков, которые я рассказал Ксану, ты первый человек, которому я рассказал всю историю. Теперь я чувствую себя отвергнутым, и меня так и подмывает найти тебя и наказать.

Ронан: Хотел бы я, чтобы ты доверяла мне достаточно, чтобы позволить мне увидеть тебя.

Затем сегодня пришло его последнее сообщение.

Ронан: Какого черта у меня нет гордости, когда дело касается тебя?

Наверное, по той же причине, по которой у меня нет стен, когда дело доходит до него. После того, как психотерапевт назвал меня колодцем, я начала в это верить. Я начала думать, что никто не может понять меня или проникнуть в меня глубже, и именно поэтому я укрепила стены.

Пока не появился он.