Железная маска Шлиссельбурга (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 31

— «Теперь на очереди моя скромная персона, забыть про которую вы не могли. Вы действуете как один милый птенчик, яйцо которого подкладывают в чужие гнезда — как только вылупляется на троне, пардон, мадам, в гнезде, то выбрасывает из оного всех претендентов. И по шире раскрывает свою пасть, чтоб его лучше покормили — тут можно вспомнить те миллионы, что вы отослали моему брату королю Фридриху или покрыли долги своей матери. Да Бог с ними — казнокрадством грешат все временщики», — лицо Екатерины раскрасилось гневными пятнами — так высокомерно с ней никто еще не говорил. Сжав тонкие губы, она продолжила чтение увлекательного по своей мерзости письма:

— «Ваш план моего убийства по своему красив — сделать все руками одного романтичного юноши, и паду я при попытке освобождения — пункт о том уже прочитал в инструкции. Браво, мадам! Все сплетено красиво, только мне надоело сидеть в этой клетке. Однако, здесь хоть и смердит, но запах лучше, чем дурной запашок от таких убийств, запланированных вами. Да, мой поклон вашему соучастнику графу Никитке Панину — он скоро проверит аксиому мессира Франсуа Вийона, по поводу веса собственной задницы», — Екатерина подняла глаза на главу Тайной экспедиции — тот машинально потер себе шею. И продолжила читать письмо, задыхаясь от гнева, теперь текст шел на немецком языке:

— «И так фрау кукушка, я говорю на родном вам языке, который вскоре зазвучит вокруг вас снова, если вы успеете сбежать в родные палестины. И не важно, что сейчас можете в постели кричать», — Екатерина оторвалась и спросила у Панина:

— Что означает фраза «дас ист фантасиш», любезный Никита Иванович? Мне незнакомо это слово, и почему я должна кричать его в постели?

— Я тоже не понял, ваше величество. Но, судя по стилю письма, это явно какая то мерзость!

— Я так тоже подумала. Но каков слог у мизерабля, — тихо прошипела разъяренной кошкой Екатерина Алексеевна, с огромным трудом обуздывая силой воли разгоревшуюся ярость. Снова углубилась в чтение «увлекательного» письма:

— «Что касается вас как супруги — я хорошо понимаю Петра Федоровича. С гадюкой под одеялом намного безопаснее. Змея может пригреться и не ужалить, но вы, несомненно, сразу впрысните яд в свою жертву. Вы в свое время пожелали рассмотреть меморандум Бестужева — я вам не подошел как потенциальный супруг, хотя перспективы такого альянса очевидны. Но вы оказались преисполнены гордыней.

И слава Богу!

Мне 24 года, я молод и красив, скоро буду на свободе — зачем мне такая жена как вы, чтобы сидеть рядом с вами на троне. Представьте — в лавке вам предлагают купить старую, «поношенную» многими мужчинами вещь по цене новой, ни разу не ношенной никем. Станет ли это делать любой разумный человек? Извините, тут наоборот, требуется значительная приплата, чтобы кто-то совал свое тело с нескрываемой брезгливостью в потрепанную рухлядь. И вам тут не откажешь в щедрости к своим любовникам. Надеюсь, нам удастся встретиться, и я буду рад с вами поговорить, новая Лукреция Борджиа. Пока «безымянный узник» и «Григорий», сидящий в Шлиссельбурге, но вскоре Божьей Милостью Иоанн III Антонович, самодержец и император Всероссийский».

— Каков подлец, — Екатерина дала волю чувствам лишь на секунду — так ее никто ни разу не оскорблял в жизни. Теперь она была полностью сосредоточена и внимательна, как в те дни, когда заговор против Петра Федоровича вошел в решительную стадию.

— «Григорий» очень образован, знает языки, грамотен — хотя пишет с ошибками, а на русском языке неправильно, теряя множество букв, которых в тексте просто нет. А вот французская и немецкая речь весьма остроумна — но где он ухитрился получить такое образование? Надзиратели еще со времен Елизаветы Петровны нарушили присягу и пускали ему в каземат хороших учителей? Простите, граф, но вы сами знаете, что такое невозможно — любой тайный урок не остался бы незамеченным караульными.

Екатерина поджала губы, глаза ее потемнели. Прохлады она не ощущала, сейчас женщине стало жарко. Если ситуацию нельзя объяснить сейчас, то это не значит, что на нее нельзя будет позже найти ответа.

— Вы проморгали заговор, и весьма разветвленный. Пока мы не знаем, кто в нем участвует, и произошло ли освобождение «безымянного узника». Ведь Мирович примет караул седьмого числа…

— Он выехал в Шлиссельбург первого вечером, государыня. Я не знал о том, только прискакал гонец из столицы!

— Майн готт! Вот почему такая наглость у этого мизерабля — его освободили сегодня и в Петербурге сейчас началось…

— Да ничего там не случилось — хлебное вино с водкой только после полудня жрать начнут, — в кабинет вышел из спальни Григорий Орлов, но не расслабленный после бурной ночи и в халате, а собранный, движения резкие, успел надеть мундир.

— Государыня, нужно знать привычки русских людей — сегодня суббота, только к вечеру народец наш раздухарится и будет колобродить пьяным. И переворот удобно устраивать как раз в ночь на воскресенье, часа два после полуночи — вспомни сама все эти кунштюки, Като. И до тебя не раз проделывали, да и мы тоже раненько встали два года назад! Так что время у нас еще есть — через двадцать часов я буду в Шлиссельбурге с конногвардейцами и придавлю этого мизерабля в камере…

— Нет!

— Не надо, Григорий Григорьевич!

Екатерина и Панин воскликнули одновременно, и Орлов оскалился волчьим манером:

— Хорошо, доставлю его вам, и делайте с ним что хотите. Из Риги вам уезжать сейчас, государыня нельзя — это вызовет смуту. Надо было раньше его удавить, а не разводить политесы — что скажут в Петербурге, что скажут в Европе, — он явно передразнил давно сказанные самой Екатериной слова. И желчно добавил, как припечатал:

— Отправил бы брата своего Алексея, он бы за горлышко птенчика сего взял и свернул бы шейку. Только бы потрепыхался немного. Не впервой такие вещи проделывать!

Екатерина поджала губы — хоть в комнате люди свои, к секретам допущенные, но она сильно не любила, когда о таких серьезных вещах как цареубийство, даже они говорили прямо. И всегда требовала от приближенных, чтобы те даже общаясь между собой, приводили только официальную версию «геморроидальных колик».

— Нельзя терять времени, ваше величество! Мне нужен приказ, и право распоряжаться всем, что сочту нужным, если мятеж начался! Но повторю еще раз — заговор будет реализован этой ночью — так для них удобнее. А потому я успею их, вместе с этим малолетним императором, недоделанным, в зародыше передавить!

Глава 9

— Самый долгий день в моей жизни. Как у герцога Бофора, когда он собрался бежать из Венсенского замка, — тихонько пробурчал себе под нос Никритин, расхаживая по подземелью. Девять шагов вперед, разворот, и девять шагов назад — хоть какая-то физкультура. Тишина давила угнетающе — а у него лишь третьи сутки заточения пошли, а каково было парню, что восемь лет в узилище провел без солнечного света. Хоть говорить ежедневно мог с надзирателями, да читать его научили.

Правда, литература духовная, но в Библии ведь заключен колоссальный опыт и знания на все случаи жизни, даже как правильно разведку с розыском поставить. Можно, конечно, ухмыльнуться, в беллетристике встречались отличные примеры, подчерпнутые из Библии — один момент очень хорошо описывался в советском романе, про выходца из России, ставшего американским «зеленым беретом».

Обед с надзирателями прошел на славу — Иван Антонович проявлял чудовищную сдержанность, чтобы ненароком не выдать своего волнения. А потому наложил сам на себя принудительную «епитимью» — половину дня провел на коленях перед иконой, и молился, причем искренне. За эти дни он стал немного иначе смотреть на мир, чем раньше — вмешательство Всевышнего в жизненный путь потрясло до глубины души.

Пока было ясно только одно — такое происходит, если у высших сил есть на него какие-то планы. Вопрос — «какие именно» — пока зависал в воздухе — Никритин не мог дать на него разумного ответа и положился на волю случая. Ведь в жизни как, зачастую, случается — не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. А еще с кем, и когда — вот и выходит ребус, который многие не могут решить до конца жизни.