Иностранка - Довлатов Сергей Донатович - Страница 6

– Засиделись, понимаешь, выпили, болтали об искусстве…

– Где ты был?

– У этого… у Голощекина… Тебе большой привет.

Маруся отыскивала в записной книжке телефон неведомого Голощекина. Женский голос хмуро отвечал:

– Илья Захарович в больнице…

Маруся, вспыхнув, подступала к Разудалову:

– Значит, ты был у Голощекина? Значит, вы болтали об искусстве?

– Странно, – поражался Разудалов, – лично я у него был…

И тут Маруся впервые задумалась – как жиг дальше? Удовольствия неизбежно порождали чувство вины. Бескорыстные поступки вознаграждались унижениями. Получался замкнутый круг…

В чем источник радости? Как избежать разочарований? Можно ли наслаждаться без раскаяния? Все эти мысли не давали ей покоя.

Через год у нее родился мальчик.

Все шло, как прежде. Разудалов ездил на гастроли. Возвратившись, быстро исчезал. Когда Маруся уличала его в новых изменах, оправдывался:

– Пойми, мне как артисту нужен импульс…

Маруся снова переехала к родителям. Галина Тимофеевна к этому времени стала пенсионеркой. Федор Макарович продолжал работать.

Неожиданно появлялся Разудалов с цветами и шампанским. Рассказывал о своих творческих успехах. Жаловался на цензуру, которая запретила его лучшую песню: "Я пить желаю губ твоих нектар…" Галину Тимофеевну он развязно называл – мамуля. Шутки у него были весьма сомнительные. Например, он говорил Марусиному папе:

– Дядя Федя, ты со мною не шути! Ведь если разобраться, ты – никто. А я, между прочим, зять самого Татаровича!..

Выпив коньяка с шампанским и оставив пачку мятых-денег, Разудалов убегал. Бремя отцовства его не тяготило. Целуя сына, он приговаривал:

– Надеюсь, ты вырастешь человеком большой души…

Временами Маруся испытывала полное отчаяние. Угрожала Разудалову самоубийством. Именно тогда в его репертуаре появился шлягер:

Если ты пойдешь к реке топиться, приходи со мной, со мной проститься!

Эх, я тебя до речки провожу и поглубже место укажу…

Тут как в сказке появился Цехновицер. Он дал Марусе почитать "Архипелаг ГУЛаг" и настоятельно советовал ей эмигрировать. Он говорил:

– Поженимся фиктивно и уедем в качестве евреев.

– Куда? – спрашивала Маруся.

– Я, например, в Израиль. Ты – в Америку. Или во Францию…

Маруся вздыхала:

– Зачем мне Франция, когда есть папа… И все-таки Муся стала задумываться об эмиграции. Во-первых, это было модно. Почти у каждого мыслящего человека хранился израильский вызов.

То и дело уезжали знакомые деятели культуры. Уехал скульптор Неизвестный, чтобы осуществить в Америке грандиозный проект "Древо жизни". Уехал Савка Крамаров, одержимый внезапно прорезавшимся религиозным чувством. Уехал гениальный Боря Сичкин, пытаясь избежать тюрьмы за левые концерты. Уехал диссидентствующий поэт Купершток, в одном из стихотворений гордо заявивший:

Наследник Пушкина и Блока, я – сын еврея Куперштока!..

Уезжали писатели, художники, артисты, музыканты. Причем уезжали не только евреи. Уезжали русские, грузины, молдаване, латыши, доказавшие наличие в себе еврейской крови. Короче, проблема эмиграции широко обсуждалась в творческих кругах. И Маруся все чаще об этом задумывалась.

В эмиграции было что-то нереальное. Что-то, напоминающее идею загробной жизни. То есть можно было попытаться начать все сначала. Изба– виться от бремени прошлого.

Творческая жизнь у Маруси не складывалась. Замуж она, по существу, так и не вышла. Много численные друзья вызывали у нее зависть или пре– зрение.

У родителей Муся чувствовала себя, как в доме престарелых. То есть жила на всем готовом без какой-либо реальной перспективы. Сон, телевизор, дефицитные продукты из распределителя. И женихи – подчиненные Федора Макаровича, которые, в основном, старались нравиться ему.

Маруся чувствовала: еще три года – и все потеряно навсегда…

Цехновицер так настойчиво говорил о фиктивном, именно фиктивном браке, что Маруся сказала ему:

– Раньше ты любил меня как женщину. Цехновицер ответил:

– Сейчас я воспринимаю тебя как человека.

Маруся не знала – огорчаться ей или радоваться. И все-таки огорчилась.

Видно, так устроены женщины – не любят они терять поклонников. Даже таких, как Цехновицер…

На словах эмиграция казалась реальностью. На деле – сразу возникало множество проблем.

Что будет с родителями? Что подумают люди? А главное – что она будет делать на Западе?..

В загс пойти с Цехновицером – уже проблема. У жениха, вероятно, и костюма-то соответствующего нет. Не скажешь ведь инспектору, что брак фиктивный…

А потом начались какие-то встречи около синагоги. Какие-то "Памятки для отъезжающих". Какие-то разговоры с иностранными журналистами.

Маруся стала ходить на выставки левой живописи. Перепечатывала на своей "Олимпии" запрещенные рассказы Шаламова и Домбровского. Пыталась читать в оригинале Хемингуэя.

Ее родители о чем-то догадывались, но молчали. Пришлось Марусе с ними объясниться.

Как это было – лучше не рассказывать. Тем более что подобные драмы разыгрывались во многих номенклатурных семействах.

Родители обвиняли своих детей в предательстве. Дети презирали родителей за верноподданничество и конформизм.

Взаимные попреки сменялись рыданиями. За оскорблениями следовали поцелуи.

Федор Макарович знал, что должен будет в результате уйти на пенсию. Галина Тимофеевна знала, что с дочкой она больше не увидится.

В октябре Маруся зарегистрировалась с Цехновицером. К Новому году они получили разрешение. Девятого января были в Австрии.

Оказавшись на Западе, Цехновицер сразу изменился. Он стал еврейским патриотом, гордым, мудрым и немного заносчивым. Он встречался с представителями ХИАСа, носил шестиконечную анодированную звезду и мечтал жениться на еврейке.

Условия фиктивного брака Цехновицер добросовестно выполнил. Увез жену на Запад. Зато Маруся оплатила все расходы и даже купила ему чемодан.

Вскоре им предстояло расстаться. Цехновицер улетал в Израиль. Маруся должна была получить американскую визу.

Маруся говорила:

– Как ты будешь жить в Израиле? Ведь там одни евреи!

– Ничего, – отвечал Цехновицер, – привыкну… Марусе было грустно расставаться с Цехновицером. Ведь он был единственным человеком из прошлой жизни.

Маруся испытывала что-то вроде любви к этому гордому, заносчивому, агрессивному неудачнику. Ведь что-то было между ними. А если было, то разве существенно – плохое или хорошее? И если было, то куда оно, в сущности, могло деваться?..

В аэропорт Маруся не поехала. У маленького Левушки третий день болело горло.

Маруся из окна наблюдала, как Цехновицер садится в автобус. Он казался таким неуклюжим под бременем великих идей. Его походка была решительной, как у избалованного слепого.

Через неделю Левушке благополучно вырезали гланды. Отвезла его в госпиталь миссис Кук из Толстовского фонда. Виза к этому моменту уже была получена.

Еще через шестнадцать дней Маруся приземлилась в аэропорту имени Кеннеди. В руках у нее был пакет с кукурузными чипсами. Рядом вяло топтался невыспавшийся Лева. Увидев двух негров, он громко расплакался. Маруся говорила ему:

– Левка, заткнись! И добавляла:

– Голос – в точности, как у папаши…

После кораблекрушения

В аэропорту Марусю поджидали Лора с Фимой. Лора была ее двоюродной сестрой по матери. Лорина мама – тетя Надя – работала простым корректором. Муж ее – дядя Савелий – преподавал физкультуру. Лора носила фамилию отца

– Мелиндер. Татаровичи не презирали Мелиндеров. Иногда они брали Лору на дачу. Изредка сами ездили в Дергачево. Маруся дарила сестре платья и кофты. При этом говорилось:

– Синюю кофту бери, а зеленую я еще поношу…

Марусе и в голову не приходило, что Лора обижается.

В общем, сестры не дружили. Маруся была красивая и легкомысленная. Лора