Филиал - Довлатов Сергей Донатович - Страница 17

Втайне я подозревал и даже был уверен, что Тася меня обманывает. Воображение рисовало мне самые унизительные подробности ее измен.

Я стал хитер и подозрителен. Я тайно перелистывал ее записную книжку. Я караулил ее на пороге, стараясь уловить запах вина. Я мог бы попытаться выследить ее. Однако жили мы в районе новостроек. Между домами здесь обширные пространства – трудно спрятаться.

Наедине с Тасей я проклинал ее друзей. Встречаясь с ними, был подчеркнуто любезен. Давно замечено: что-то принуждает мужчину быть особенно деликатным с воображаемыми любовниками его жены.

Моя ревность усиливалась с каждым днем. Она уже не требовала реальных предпосылок. Она как бы вырастала из собственных недр.

То есть мои домыслы были источником страданий. А страдания порождали к жизни все новые домыслы.

Каждую ночь я бесшумно вставал. Вытаскивал Тасин портфель. А затем, сидя на борту коммунальной ванны, перелистывал ее тетради.

Руководила мной отнюдь не страсть к филологии. Я высчитывал объем последних записей. Делил эту цифру на время Тасиного отсутствия. Выводил формулу производительности труда. Устанавливал, сколько лишних минут было в Тасином распоряжении. А потом, наконец, решал, можно ли за это время изменить любимому человеку.

Ревность охватила меня целиком. Я уже не мог существовать вне атмосферы подозрений. Я уже не ждал конкретных доказательств Тасиного вероломства. Моя фантазия услужливо рисовала все, что нормальным людям требуется для самоубийства.

Короче, была главная и единственная причина моих страданий. Я знал, что жена уходит от меня всегда, днем и ночью. Даже в те минуты, когда… (Не хочу продолжать.)

Я задавал ей вопросы и уже не ждал ответов. Я предлагал ей решения, заведомо неприемлемые. Я радовался, обнаруживая свидетельства Тасиной лени, мотовства и эгоизма.

Я не ощущал последовательности в этом запутанном деле. Может быть, я сначала потерял эту девушку и лишь затем она ушла? Или все-таки наоборот?

Если за беглецом устремляется погоня, то как, интересно, эти явления связаны? Что здесь следствие? Что причина?

Где же я все-таки читал:

Быть может, прежде губ уже родился шепот,

И в бездревесности кружилися листы,

И те, кому мы посвящаем опыт,

До опыта приобрели черты…

Самое ужасное, что Тася перестала опровергать мои доводы. Каждый день я обвинял ее в смертных грехах. Тася лишь утомленно кивала в ответ,

Я спрашивал:

– Где ты была?

– Опять…

– Я хочу знать, где ты была?

– Ну, занималась.

– Что значит – ну?

– Занималась.

– Чем?

– Не помню.

– То есть как это – не помню? Откуда у тебя заграничные сигареты?

– Меня угостили.

– Кто? Ничтожный Шлиппенбах?

– Допустим.

– Этот претенциозный болван, который всегда говорит одно и то же?

– На шести языках.

– Не понял.

– Это неважно.

– Значит, ты была у него?

– Ну, хорошо – была.

– Что значит – хорошо? Была или не была?

– Не помню. Что ты хотел бы услышать?

– Правду.

– Я и говорю правду, которая тебя не устраивает.

– Я хочу знать, где ты была, и все.

– Неважно.

– Как это – неважно?

– В читальном зале.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ну, и так далее…

Бывает, ты разговариваешь с женщиной, приводишь красноречивые доводы и убедительные аргументы. А ей не до аргументов. Ей противен сам звук твоего голоса.

Иногда Тася порывалась уйти. Я почти силой удерживал ее. Я просил Тасю остаться, но знал, что могу ее ударить.

Тася оставалась, и вскоре я уже не мог поверить, что был способен на это.

Если нам так хорошо, думал я, то все остальное – мои фантазии. От этого необходимо излечиться.

А что, если ощущение счастья неминуемо включает предчувствие беды? Недаром у Дюма так весело пируют мушкетеры за стенами осажденной крепости.

Мы на такси подъехали к гостинице. В лифте я поднимался с ощущением тревоги. Как поживает щенок и что он успел натворить? Не исключено, что меня уже выселили.

В коридоре мы повстречали улыбающуюся горничную. Это меня несколько успокоило. Хотя в Америке улыбка еще не показатель. Бог знает, что здесь проделывается с улыбкой на лице.

Щенок благополучно спал под кондиционером. Тася соорудила ему гнездышко из моих фланелевых штанов. Разумеется, малыш успел замочить их.

Я осторожно вытащил его из гнезда. Чуть приоткрылись мутные аквамариновые глазки. Толстые лапы напряженно вздрагивали.

От щенка уютно пахло бытом. Такой же запах я ощущал много лет назад в поездах дальнего следования.

Я вытащил из сумки купленное по дороге молоко. Тщательно вымыл одну из бронзовых пепельниц. Через секунду щенок уже тыкался в нее заспанной физиономией.

– Назови его – Пушкин, – сказала Тася, – в знак уважения к русской литературе. Пушкин! Пушкин!..

В ответ щенок зевнул, демонстрируя крошечную пасть цвета распустившейся настурции.

– Не забудь, – сказала Тася, – к шести мы едем в БеверлиХиллс.

Это было что-то вроде светского приема. «Танго при свечах» в особняке Дохини Грейстоун. Так было сказано в программе конференции. Кто такая эта самая Дохини, выяснить не удалось.

В той же программе говорилось:

«Плата за вход чисто символическая». И далее, мельчайшими буквами:

«Ориентировочно – 30 долларов с человека».

Что именно символизировали эти тридцать долларов, я не понял.

– Ты деньги внес? – спросила Тася.

– Еще нет.

– Внеси.

– Успею.

– Как ты думаешь, могу я уплатить через «Америкен экспресс»?

– Я уплачу, не беспокойся.

– Это неудобно.

– Почему? Ведь ты идешь со мной. Иными словами – я тебя приглашаю.

– Знаешь, что мне в тебе нравится?

– Ну, что?

– Ты расчетлив, но в меру. Соблюдаешь хоть какие-то минимальные приличия.

– Многие, – говорю, – называют это интеллигентностью.

В ответ прозвучало:

– Ты всегда был интеллигентом. Помнишь, как ты добровольно ходил в филармонию?..

Я спросил:

– Куда же мы денем щенка?

– Оставим в гостинице. Видишь, какой он послушный и умный. Таксы вообще невероятно умные… Только он будет скучать…

– Если он такой умный, – говорю, – и ему нечего делать, пусть выстирает мои фланелевые брюки.

– Не остри, – сказала Тася.

– Последний раз. Вот слушай. Такса – это… Такса – это сеттер, побывавший в автомобильной катастрофе.

В ответ прозвучало:

– Ты деградируешь.

– Ехать в Беверли-Хиллс рановато, – сказала Тася. – Давай закажем кофе. Просто выпьем кофе. Как тогда в студенческом буфете.

Я позвонил. Через три минуты явился официант с подносом. Спрашивает:

– Заказывали виски?

Это был уже второй такой случай. Какая-то странная путаница. Тася сказала:

– Дело в твоем гнусном произношении.

Мы выпили. Я расчувствовался и говорю:

– Знаешь, что главное в жизни? Главное то, что жизнь одна. Прошла минута, и конец. Другой не будет… Вот мы пьем бренди…

– Виски.

– Ну, хорошо, виски. Вот ты посмотрела на меня. О чем-то подумала. И все – прошла минута.

– Давай не поедем в Беверли-Хиллс, – сказала Тася.