Токийский полукровка. Дилогия (СИ) - Гримм Александр - Страница 38

Глава 18

— Уродливая пародия на японца и кучка вонючих гайдзинов в одной компашке. От этой Ки аж блевать тянет. — презрение так и сочится из уст представителя Ёкайдо. — Думал просто покалечить тебя, но теперь точно убью.

Так странно и глупо — в окружении необычной Рейки я совсем не ощущаю угрозы от патлатого. Эта незримая для обычных людей поддержка не дает мне каких–либо сверхъестественных сил, но я ощущаю дикий прилив уверенности. Ведь я больше не одинок в этом чужом для меня мире. Они здесь — рядом, готовые протянуть руку помощи.

— Давай, Величайший, твой выход.

Призрак Мухаммеда Али делает шаг влево и его полупрозрачная фигура обволакивает меня на манер рыцарских лат. В этот момент я ощущаю сильный дискомфорт, какую–то сакральную неправильность в происходящем. По наитию, делаю пару прыжков на месте и уже не могу остановиться, я словно резиновый мячик, скачущий на одном месте. Но все еще чего–то не хватает — ощущение баланса ни к черту. Поднимаю руки к поясу — так намного лучше.

— Порхай, как бабочка. — шепчу я и с обманчивой легкостью ухожу с траектории «тигриной лапы» патлатого.

По ногам разливается боль. Детское тело не может раскрыть весь потенциал Величайшего. Долго я не протяну, слабые мышцы и неподготовленные связки не выдержат подобного издевательства. Но это не важно, ведь я не планирую бегать — я здесь, чтобы побеждать. Неуязвимость — в обороне, но возможность достичь победы — только в нападении.

— Жаль, как пчела. — острый джеб на скачке наказывает зарвавшегося бойца Ёкайдо за промах.

Тот злится в ответ и совершает ошибку — действует опрометчиво, выкидывает в мою сторону смертоносный ёхон нукитэ. Но рука–копье, которой он до этого покалечил Шоту не достигает цели. Из–за техники передвижения на ногах, позаимствованной у Али, и бурлящей внутри него злобы патлатый неверно оценивает расстояние между нами. Злость — плохой советчик в бою. Мой коронный правый прямой, подкрепленный работой ног Величайшего, ловит этого недожаренного гондона на противоходе. Раздается сухой щелчок — удар залетает точно в подставленный подбородок, глаза патлатого собираются в кучу, колени подгибаются. Но я знаю — это далеко не конец, в каком бы ослабленном состоянии не пребывал боец из Ёкайдо таким ударом его не вырубить.

Нужна более тяжелая артиллерия и она у меня есть. Дух Али покидает меня, а его место занимает фигура еще более впечатляющая своими габаритами — настоящий русский богатырь Александр Карелин по прозвищу Асфальтоукладчик. Мне как раз нужно раскатать одного живучего засранца тонким слоем.

Плотно обхватываю торс, пребывающего в состоянии гроги, патлатого. При этом не забываю прихватить его руки так, чтобы они были плотно прижаты к его же телу — то попадание по затылку не прошло даром и многому меня научило. Размаха детских рук не хватает для полноценного замка, но это и не нужно — я вцепился в представителя Ёкайдо мертвой хваткой, словно чертов питбуль. Мои мышцы и жилы скрипят, рвутся от натуги, в глазах темнеет от напряжения, чувствую, как из носа начинает идти кровь — в этот бросок я вкладываю все свои силы и веру в технику лучшего борца всех времен.

Патлатый наконец приходит в себя, начинает сопротивляться, но поздно — его ступни уже оторваны от забетонированной площадки. Процесс пошел и его не остановить. Патлатый в моих медвежьих объятьях, словно космический кораблик, а я та здоровенная, реактивная ступень, что запустит его на тот свет. Мощным, амплитудным броском с прогибом я втыкаю надоедливого ублюдка головой в бетон.

Смачный хруст ласкает мой слух. Где–то на периферии раздается громкий вой сирен и человеческие крики. Хотел бы я их расслышать, но не могу — сознание покидает меня.

Интерлюдия

— Объявляю начало одна тысяча семьсот двадцать второго закрытого собрания Дайдзёкан от 25 числа месяца сацуки* 53 года эпохи Сёва*. Слово председателя Дайдзёкан господина Нацукавы. — секретарь бьет колотушкой в золотой гонг установленный в конце длинного, узкого помещения и скрывается за цветастой ширмой.

Когда долгоиграющий звон, исходящий от гонга, наконец затихает, все присутствующие занимают положенные им по статусу места за длинным столом, а на противоположной от гонга половине вытянутого помещения появляется новое действующее лицо. Высокий японец с седыми висками, вышедший из–за ширмы по окончанию гонга, окидывает присутствующих внимательным взглядом. Он единственный остается стоять, после того, как все присутствующие занимают свои места и единственный из присутствующих кто облачен не в традиционные японские наряды, а в обычный классический костюм.

— Приветствую, достопочтенные. С нашей последней встречи много воды утекло. Есть ли у вас тяготы или смущения, которыми бы вы хотели поделиться с Небесным хозяином Востока? — привычно вопрошает Нацукава, обычно в ответ он довольствуется гробовым молчанием, но не в этот раз.

— Великий Император мудр, но дозволено ли мне будет спросить: чем мы — верные вассалы Небесного государя вызвали его немилость?

— Господин, Токугава, о какой немилости вы говорите? — уточняет председатель.

Нацукаву коробит от этой глупой, высокопарной традиции, но он держит лицо. В этом помещении нет дураков, готовых перечить Императорскому эдикту, никто из присутствующих не желает видеть на пороге своего дома человека, чью голову будет украшать хатимаки*.

— Последние два года самурайское сословие терпит убытки, принимаемые Дайдзёканом законы все сильнее связывают нам руки. Нас, словно, вытесняют из родной страны.

Нацукава внимательно осматривает стол, отслеживая реакцию присутствующих на слова Токугавы. Главы других самурайских кланов на стороне Токугавы — это ясно и слепому. Но, что насчет остальных? Министры и советники не ропщут, а тихонько сидят в ожидании основной части собрания. Представители влиятельных школ боевых искусств довольно скалятся — у них давние споры с элитой страны восходящего солнца. Преемникам легендарных фамилий плевать — у них своих забот хватает. Гудзи* столичных храмов вообще витают где–то в облаках — этим не до мирских дел.

Будь его воля, председатель пожурил бы Токугаву и ему подобных за излишнюю жадность и нечистоплотность в деловой сфере. Но в момент собрания Нацукава себе не принадлежит — он голос Императора, который не может дрогнуть или сорваться. Поэтому он смиренно кланяется главе клана и повернувшись к тому спиной снимает со специальной стойки один из свитков. После чего, развернувшись, с поклоном протягивает Токугаве драгоценный манускрипт на вытянутых руках. Благо, тот довольно влиятелен, чтобы занимать место практически в самом начале стола, поэтому ждать приходится недолго. Глава клана поднимается со своего места и также — с поклоном принимает свиток.

Взгляды присутствующих внимательно наблюдает за Токугавой, который, вернувшись обратно — на пригретое место, читает послание Императора. С каждой секундой глава клана мрачнеет все сильнее. Нацукава замечает пульсирующую венку на виске седого самурая — Токугава в бешенстве. Дочитав, глава клана с почтением сворачивает свиток и аккуратно кладет тот на стол перед собой, при это никак не выражая своего недовольства ни словом, ни делом. После собрания секретарь вернет свиток обратно на стойку, до следующего акта недовольства или неповиновения.

— Небесного государя смущает, что его верные вассалы устремили взор не туда. — вновь берет слово Нацукава, после того, как Токугава Сатонари — десятый глава клана Токугава был усмирен посланием Императора. — Великим кланам следует больше времени уделять внешней экономической экспансии, а не делить между собой внутренний рынок Японии. Из–за недальновидной политики великих кланов в течении последних двух лет, наша благословенная нация топчется на месте, еще год или два и мы начнем медленно, но неотвратимо терять позиции на мировой арене.