Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей - Свечин Николай - Страница 8

Только случай открыл всё. Отец произвел генеральную поверку магазина и недосчитался товару тысяч на двадцать. Началась расправа. Приказчики выдали сынка с головой и представили доказательства. Появились его векселя. Старик пришёл в ярость и жестоко выдрал Ваньку, после чего отправил его в монастырь. Ну всё это было уже поздно. Ванечка уже не имел силы «переродится». Напротив, расправа отца ожесточила его, уронила нравственно ещё ниже, и он пошёл по наклонной плоскости. Из монастыря он удрал без труда. Его, как беспаспортного, забрали где-то в острог, он удрал и оттуда, начав совсем бродяжную жизнь. И вот случай столкнул его со мной как раз в то время, когда он только что погрузился в омут трущобы. Если бы его сейчас извлечь оттуда, примирить его с жизнью, повлиять на него разумом, сердцем – может быть, он и был бы спасён, ведь он еще юноша полный сил, здоровья. Но если он поживёт с бродяжками несколько лет, познакомиться с этапами, острогами и тюрьмами, не трудно предсказать, что из него вырабатывается.

Пока мы пили, явился посланец, размахивая красненькой бумажкой.

– А что я сказал, – скачал Ванька, – ай да я, это ли не молодец? Пей, ребята!

Его голос осип, глаза посовели, движение сделались неопределенны, нетверды; он пьянел, а предстояло ещё много выпить.

«Удивительно, как это оборванец не убежал с десятью рублями», – подумал я.

Но после мне пришлось убедиться, что в этом мирку тоже есть свои понятия о честности, да им и невозможно обманывать друг друга, потому что они живут слишком тесной жизнью… Среди них бывали случаи жестокой расправы за попытки обмануть «своего».

С получением красненькой бумажки Ванька сделался совсем центральной личностью; кругом его увивались, ему услужливо кланялись, благодарили… Ванька чувствовал свое «величие» и вошёл в роль трущобного креза. Я незаметно ускользнул из компании…

Ваньку мне пришлось встретить ещё раз на Петербургской стороне. Он опять травил свою маменьку, изыскивая план вымогательства.

– Долго ли, однако, это будет продолжаться? – спросил я его. – Ты чуть ли не каждый день мучаешь свою несчастную мать.

– Тебя не спрашивают, ты и не суйся, – огрызнулся «монах».

– Неужели стыда у тебя совсем уже нет?

– Ты на себя бы посмотрел, а после и говорил. Тоже хорош гусь…

Перехожу к самой многочисленной и самой симпатичной группе – несчастных бродяжек, очутившись в этом положении по воле судьбы или по собственной слабости тела и души. Они не пьяницы и не пропойцы, не лентяи и тунеядцы. Это просто неудачники, мученики своих не осуществленных задач и стремлений, жертвы людского эгоизма и бессердечия, хроники-больные и, наконец, полупомешанные или совсем помешанные, не находящие себя, однако, пристанища в больницах для умалишенных. Беседуешь с этими бродяжками, входишь в их положении – сердце обливается кровью и при всём своем эгоизме можно отдать им последний рубль. И странно – эти бродяжки менее всех получают помощи, внимания, сочувствия! Их положение во много раз тяжелее даже профессиональных бродяг – им чаще приходится ночевать под забором, не есть ничего два-три дня и покорно переносить невероятные страдания. Бродяжки-вымогатели и шантажисты живут, как мы видели, сравнительно привольно; нищие и беспаспортные забираются в обходах, поступая на казённое иждивение, где у них «готовый стол и дом», а эти несчастные совершенно предоставлены самим себе, милостыню им не подают, потому что руки они не протягивают; полиция их не трогает, потому что паспорта у них в порядке, в нищенских комитет, в часть, в арестный дом их не берут, потому что туда «доставляют за номером таким-то», а «с улицы» приходящих не пускают даже обогреться или похлебать арестантских щей. А с какой радостью они отведали бы этих щей после двухдневной голодовки! Филантропический учреждения, вроде ночлежных домов, дешёвых столовых и пр. для них недоступны – «дорого», потому что 5–6 копеек целое «состояние», которое надо достать. А где достать? Было время, они зарабатывали эти 5–6 копеек клейкой картузов в «Доме Трудолюбия»[27], но теперь в этом единственном рабочем доме устроено школа рукоделия, а бродяжки-рабочие изгнаны!

Вот несколько моих трущобных друзей.

Вторую ночь своего «интервью» я провёл в отвратительнейшем притоне Обводного канала, хотя и без вывески «ночлежный дом», но с ночлежниками. Таких притонов в Петербурге немало. Нас ночевало шесть человек в крошечной комнате с пропитанным сыростью и затхлостью спертым воздухом. Вдоль печки, занимающий полкомнаты, были развешены мокрые от пота портянки бродяжек, на печи спали хозяева: муж, жена и трое детей. Мы, бродяжки, спали на голом полу, подложив под голову своё верхнее платье. Я говорю – «спали», но это не вполне верно, потому что я всю ночь не сомкнул глаз, а мой сосед, не переставая, кашлял удушливыми чахоточными приступами; кто-то всхлипывал, ребенок плакал, не переставая, а миллионы насекомых совершали такие ожесточенные походы, что заставляли некоторых выскакивать и громко ругаться.

Да не подумает читатель, что я преувеличиваю: обстановка именно такая и я хотел было бежать, но меня удержало желание познакомиться с соседом, который, как и я, не сомкнул глаз. При свете лампады лицо этого мученика – бледного, с впалыми глазами, производило тяжкое удручающее впечатление. Все черты когда-то красивого молодого ещё лица искажены страданиями; роскошные светлые кудри свешиваются беспорядочными прядями, глаза подняты вверх… Он молился, но приступы кашля душили его…

– Вы, кажется, нездоровы? – спросил я его.

– Да, чахотка у меня, – отвечал он так просто, точно речь шла о простом расстройстве желудка.

– Отчего вам не лечь в больницу?

– Не берут ни в одну больницу. Чахотка неизлечима, что же им увеличивать процент смертности?

– Простите, вы, вероятно, пьёте запоем?

На его лице появилась печальная улыбка:

– Я в жизни не брал в рот рюмки вина…

– Это с моей стороны нескромный вопрос, вы не рассердитесь? Как вы дошли до такого состояния?

Его глаза устремились вдаль, и на щеке появилась слеза, которая сейчас же высохла: он весь горел.

– Это долго рассказывать, да и к чему? Мои дни сочтены, я только жду не дождусь смерти.

– Если это вам не очень тяжело, расскажите мне ваше прошлое…

– Я учитель. Я с золотой медалью окончил гимназию и держал потом экзамен на учителя. Получил место в №, пробыл два года, а теперь третий год без места… Пожалуй, в настоящем положении я и не мог бы уже служить…

Он страшно закашлялся, и яркий румянец заиграл на щеках. Приступ продолжался несколько минут. Один из ночлежников начал ругаться:

– Шёл бы в больницу умирать, только людям спать не даёшь…

Опять та же горькая улыбка. Он кивнул головой в сторону говорившего:

– Его правда… Вот, ночуй хоть на улице, нельзя же ведь мешать им выспаться за свои три копейки. Им тоже силы нужны к утру…

– Неужели у вас никого нет в Петербурге знакомых?

– Никого. Я приехал, думал, найду место, буду лечиться, ну, а место найти не легко…Проел всё, что было, вот, видите, до чего, а места всё нет…

– Но неужели у вас, так-таки, на всем свете никого близкого нет?

– Мой отец любил меня до безумия, матери я не помню… С отцом у меня прошло золотое детство; он умер, оставив меня уже учителем, человеком обеспеченным. О, если бы он мог думать, что станет с его Петей. Отец, отец!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.