За белым кречетом - Орлов Валерий Константинович - Страница 18

Здесь, лежа под крышей палатки, я вспомнил историю Алешки Багача, сокольника Алексея Михайловича, Царем этим и сейчас восхищаются: он знал каждого, уезжая, писал письма, интересовался их житьем-бытьем да здоровьем. А Алешка Багач по дороге вздумал напустить челига и «потерял» его. Приказ царя был таков: «Бить кнутом, привязав к кольцу, да посадить его на шесть недель на цепь за то, почему он без государева указа, дорогою едучи, челига напускал на птиц, что на то смотря дуровать иным было неповадно». Да, забава та «веселием радостным» одаривала, кажется, только царя. А помытчикам доставалось...

Мало того что они в поисках птиц по нескольку месяцев блуждали по диким безлюдным местам, но и потом по санному пути в специальных коробах они же должны были доставить пойманных птиц в целости и сохранности. При приеме соколов тщательно осматривали: в настоящем ли они теле, нет ли заломов перьев в крыльях и хвосте? Больных не принимали. Если таких оказывалось много, помытчикам чинили жестокое наказание — «за слабое смотрение нещадно били батожьем» с обещанием и впредь поступать с ними «без всякого упущения».

Соколья охота, как царская забава, начала окончательно забываться после царствования Екатерины. В 1800 году именным указом императора Павла I велено было «сокольих помытчиков обратить в дворцовые крестьяне, обложа податьми и подчинив в ведомство Казенных палат». Оставались лишь кречатьи помытчики Казанской губернии, но в 1827 году Николай I покончил и с этими последними 106 душами. А для кречетов наступило еще более жестокое время. Если раньше их отлавливали, доставляли ко дворцу, держа в светлицах, украшая золотом да каменьями, а кое-где за разрушение гнезда человека могли и казнить, то с XVIII века, когда появилось ружье, а особенно дробовые заряды, кречетов начали уничтожать как помеху человеку. И продолжалось так на протяжении двух с половиной столетий. Особенно преуспели в борьбе с кречетами в начале нашего века. В Гренландии перьями кречетов, считавшихся самыми ценными — «красные из красных», набивали подушки. В Норвегии за отстрел соколов выплачивались премии. С 1900 по 1926 год там было уничтожено 30 тысяч соколов. Не жаловали птиц и у нас, когда боролись со всеми без исключения крылатыми хищниками. Уцелеть кречетам до наших дней помогло пристрастие жить в суровых, труднодоступных и безлюдных местах.

...Заснуть в ту ночь мне так и не удалось. Вначале гудели комары, потом, усевшись на ветке рядом с палаткой, запела птица. «Чи-чи-виджу ви-дел»,— повторяла и повторяла она свой дурацкий вопрос и остановить ее, казалось, было невозможно. Потом все смолкло, и по крыше палатки с нарастающим шумом затарабанил дождь. Чертыхнувшись, я выглянул в сетчатое оконце и обомлел: река, неслышно подобравшись, плескалась почти у дверей палатки. Пришлось вылезать, перетаскивать лодки. Разбуженный Серега повалился опять спать, заявив, что пока ничего страшного нет. К утру дождь перестал, но небо было затянуто холодными свинцово-серыми облаками, обещая в любую минуту угостить дождем, а то и снегом.

Я выбрался из палатки и, чтобы хоть чем-то заняться, уселся на берегу щипать гусей. На той стороне, в гнезде, вначале не было заметно и признаков жизни. Но спустя какое-то время на ветке у гнезда появилась крупная птица. «Неужели самка прилетела?» — подивился я, хорошо запомнив рассказы Калякина, который уверял, что при появлении людей вблизи гнезда самка улетает и снять ее будет трудно. Но крупной птицей оказался птенец.

В голове моей все еще держалось вчерашнее видение, будто в гнезде зашевелились крохотные, едва оперившиеся птенцы, но, видимо, от волнения, усталости да и суматохи в тот момент, когда проплывали под гнездом, картина эта мне просто примерещилась. А может, потому, что об этом мечталось. На самом деле в гнезде оказались три хорошо оперенных, по всей вероятности вот-вот готовых отправиться летать, птенца.

Вскоре и еще два птенца выбрались из гнезда. И у ямальских кречетов, должен был с сожалением констатировать я, жизнь шла по строго определенному графику. Сожалеть приходилось потому, что при таких великовозрастных птенцах не было надежды провести задуманную съемку, да и положение дерева, стоявшего от остальных в отдалении, не позволяло построить засидку, откуда можно было бы незамеченным вести фотосъемку. Но все же я был у гнезда кречетов и надежды пока не терял, рассчитывая снять хоть птенцов, вот только бы засветило солнце.

Птенцы разбрелись по толстым сучкам лиственницы и, повернувшись на ветер, вскинули крылья, выставив их на просушку после ночного проливного дождя. Кадр был потрясающий. Я заметался по берегу, решая, нужно ли будить Сергея или плыть через реку на надувнушке одному. И в это время откуда-то сверху, как божий глас, раздался басовитый хозяйский крик.

Надо мной стремительно летела, направляясь прямейшей дорогой к гнезду, как мне показалось, непривычно толстобрюхая птица. Почему-то в тот момент она мне напомнила жирную ночную бабочку-совку. В гнезде уже кричали грубоватыми, хриплыми голосами птенцы. Стоя на лотке, они размахивали в нетерпении крыльями, отталкивая друг друга.

У гнезда птица взмыла вверх, сразу став похожей на виденного мной вчера кречета. Только тут я и сообразил, что птица, прижав к себе, несла к гнезду добычу, оттого и показалась мне непривычно толстой. На лету сбросив в гнездо добычу, самка уселась неподалеку на макушку дерева, но, заметив меня, тут же снялась и, пролетев мимо гнезда, умчалась низом, как и вчера, стараясь побыстрее сделаться незаметной на фоне леса и темного берега.

Наклевавшись, креченята улеглись отдыхать, а вскоре зарядил дождь. Лишь на вторые сутки, когда ветер разогнал облака, мы отправились с Серегой к гнезду.

Креченята встретили нас, выйдя из гнезда на ветки. Все они были самого обычного светло-коричневого окраса, но уже по-взрослому красивы лучезарно-надменной горделивой осанкой и пронзительно-благородным взглядом темных опаловых глаз. Очевидно, ружье и патронташ, с которыми не расставался мой сотоварищ, не понравились птенцам, и они попрыгали с сучьев в гнездо и улеглись там.

— Да, трудная будет задача,— многозначительно изрек Серега, оглядев лиственницу со всех сторон. Мало того что она была почти гладкой, как телеграфный столб, и отвесной, но гнездо накрывало ствол, будто зонт. И забраться в него, как в гнездо орлана, тут уж было невозможно.

— Можно и того,— подойдя к обрыву и заглянув вниз, подытожил специалист по птицам,— гринь ку-ку. Полетишь до самой речки, прямо на корм рыбкам.

Но изменить делу, возложенному на него: провести наблюдение за гнездами хищных птиц, как честный работяга он не мог.

Переобувшись в кеды, в галифе с лампасами, оставшимися у него от недолгой службы в милицейских органах, в перепоясанной зеленой куртке он подошел к дереву, закинув бороду кверху, примерился, похлопал по стволу руками, а затем, трижды поплевав на ладони, полез.

— Может, не надо,— в последний раз попытался я его остановить.

— Надо, надо,— отвечал мне Сергей уже с дерева.— Может, погадку достану. А погадка для науки, мил дружок, настоящий клад. Разбери и сразу узнаешь, чем птица питалась.

Почуяв его приближающееся пыхтенье и скрежет кед по стволу, креченята заволновались, заходили по гнезду. Видеть, что происходит под их жилищем, они не могли, но заподозрили неладное и сгрудились все на краю гнезда. К тому времени, упершись лбом в основание гнезда, выстроенного, вероятно, трудолюбивыми орланами, покрутившись так и сяк и убедившись, что лез он напрасно, Серега тем не менее изловчился и попытался хоть с краю пошарить по гнезду рукой.

Одного этого движения было достаточно, чтобы птенцы, как ошалелые, бросились из гнезда. Один чудом задержался на сучке, двое других ринулись в разные стороны. Судя по полету, младший приземлился где-то неподалеку под берегом, а тот, что был постарше, неожиданно легко запарил, подхваченный ветром, и опустился на землю едва ли не в полукилометре. И тут, словно для того чтобы отвлечь внимание, над гнездом сразу появились две взрослые птицы.