Обманщики - Драгунский Денис Викторович - Страница 12

– Ты правда хочешь? Меня?

– Да! Но ты мне скажи: ты любишь Киплинга?

– Ты мне дашь? – не слыша ее слов, переспросил на всякий случай.

– Да, да, да! Ну пойдем, пойдем скорее.

– Прости меня, – сказала она, высунувшись из ванной. – Прости, у тебя не найдется станочка?

– А? – он не сразу понял.

– Бритвенного станочка. Понимаешь, у меня так давно не было секса, я вся заросла…

– Там на полке несессер. Там есть.

И буквально через пять минут:

– Ой! Миленький! Прости! У тебя нет пластыря? Я порезалась!

Господи, твоя воля! Вот ведь беда! Идиотка безрукая! Да и зачем было… Фу. Ладно. Она не нарочно. Она хотела как лучше. А руки дрожат от волнения. Бедняжка.

Она вышла из ванной, распахнула и сбросила халат. Нелепо недобритый лобок, два пластыря. Остановилась в шаге от кровати.

– Иди ко мне, – позвал он.

– Но сначала скажи: ты любишь Киплинга? Отвечай! Отвечай!

– Да! – в отчаянии крикнул он. – Обожаю! В детстве я читал «Книгу джунглей»! Иди ко мне скорей… – и, лежа поверх одеяла, выключил лампу.

– Я хочу при свете! – застонала она.

Боже правый. Ну раз ты так хочешь… Он снова нажал клавишу.

Обнял ее. Стали целоваться.

– Почему ты мне смотришь только в лицо, только в глаза? – забормотала она. – Смотри на меня на всю, рассматривай меня всю, везде, иначе я не смогу… Поцелуй меня там!

Он, сдерживая вздох, губами и языком прошел по всему ее телу – шея, грудь, живот, – дошел до самого низа, и вздрогнул, и коротко выдохнул.

Под выбритыми волосами шариковой ручкой было бледно, но отчетливо нацарапано: «Nîmes, rue Aubert, 14, ap. 21. Shere Khan»[2].

– Люблю ли я Киплинга? – повторил он ее вопрос и свой ответ: – Да, в детстве я читал «Книгу джунглей». Здравствуй.

Он уткнулся лицом ей в живот и замер так на несколько секунд.

– Записывать нельзя, – сказала она.

– Спасибо, знаю. А сама зачем записала?

– Боялась, что забуду…

– Иди смывай поскорее. Там в ванной есть жесткая губка.

– А как же секс? – спросила она то ли со смехом, то ли с обидой.

– Пойди уж… – хотел было сказать «побрей все как следует», но понял, что это будет грубо, и нашел другие слова: – Если хочешь, пойди приведи себя в порядок…

И вдруг почувствовал к ней какую-то особую, доселе не испытанную нежность. Как к верному товарищу, с которым он больше не увидится никогда, никогда.

Всё впереди

Мое блаженство – перемена

Антону Григорьевичу исполнилось шестьдесят. Отмечали в ресторане. Потом пришли домой. Свалили подарки в гостиной, цветы снопами поставили в пластмассовые кухонные ведерки.

– Завтра разберем, – сказала Марья Николаевна.

– Завтра! – ответил Антон Григорьевич и чмокнул ее в щеку.

Она обняла его и поцеловала в губы, горячо и сильно. Прижалась к нему. Стала развязывать галстук.

– С днем рождения! – зачем-то сказал он и засмеялся. – Прости, Мася, я выпил. Я пьян мертвецки. По-юбилейному.

– А почему не падаешь на пол? – почти натурально засмеялась она. – Не засыпаешь на ковре с диким храпом? Или песни не поешь по крайней мере?

– Прости! Я лучше упаду в койку.

– Ну, иди зубы чисти.

Утром он проснулся и увидел, что она неподвижно смотрит в потолок. Обнял ее, попытался придвинуть к себе.

– Что такое? – спросила она.

Он пододвинулся к ней и прошептал, трогая языком ее ухо:

– Кажется, ты вчера вечером на что-то намекала…

– Тебе кажется, – сказала она, отодвигаясь.

– Я точно помню, – мурлыкал он, пытаясь погладить ее живот.

– Как ты можешь что-то помнить? – Она сильно отбросила его руку. – Ты же был мертвецки пьян! По-юбилейному, так? Всё. Хватит.

Он помолчал и спросил:

– В каком смысле «хватит»?

– В прямом.

– Ты больше не хочешь?

– Да, – сказала она. – В смысле нет. Потому что ты меня не хочешь. Довольно давно. Хотя я моложе тебя на восемь лет. Хотя я понимаю. Но неважно. Ты уже много лет отрабатываешь эти, как их, супружеские обязанности. Не надо. Зря все это. Глупо и неинтересно.

– Ты что? – Он закинул руки за голову, потарабанил пальцами по деревянной спинке кровати, потом подложил ладони под свой затылок. – Бред какой-то. Ты моя жена, мы вместе уже скоро тридцать лет, я тебя люблю…

– Прекрати, – равнодушно сказала она. – Я не знаю, зачем мы поженились. Ты меня никогда не любил.

– А ты меня?

– Я пыталась. Ты мне сделал предложение, а не я тебе. Вот я и старалась тебя любить. Как бы в ответ. Мне кажется, у меня получалось. Иногда. В ответ непонятно на что. А у тебя нет. Не получалось.

– Докажи! – сказал он почти с детской обидой.

– Ах, сейчас накрою голову одеялом и едва слышно прошепчу, залившись пунцовым румянцем! – сказала она и засмеялась. – Мы уже очень-очень взрослые люди. Да, у меня некрасивая грудь. Уши спаниеля. Что ж ты тогда вообще на мне женился, ты же все видел? У нас же с тобой все было до свадьбы. Мы же современные люди!

– Я женился не на сиськах, а на любимой женщине! – оскорбленно сказал он.

– Что такое «любимая женщина»? – засмеялась она.

– Мать моих детей!

– С ума сошел? Когда мы поженились, у нас не было детей.

– Я видел в тебе мать своих будущих детей! – сказал он даже с некоторым пафосом.

– Какое предвидение! – зло усмехнулась она. – Ну вот. Ты хотел детей. Я, кстати, не очень. Но ты просто кипел самоваром, индюком надувался: «Хочу детей! Двоих детей! У нас должно быть двое детей!» Вот, пожалуйста. Родила двоих детей. Вырастила, вынянчила, выучила. Лечила, на кружки и секции водила, к морю возила. А ты все время работал. Р-р-работал! На работе, и потом дома вечером. Отчет, потом диссертация. «Тише, дети, папа р-р-работает!» Ну и где результаты?

– Мы, кажется, неплохо живем! – Он поджал губы. – Очень даже неплохо. Особенно на общем фоне. Взять хотя бы вчерашний банкет.

– Зачем этот банкет? Я о результатах! Где все это?

– Что? – Он в самом деле не понимал.

– Хоть что-нибудь!

– Ты о чем? Это ты с ума сошла.

– Хоть что-нибудь! – Она поднялась и села в кровати. – Результаты, понял? Когда мы поженились, ты был молодой ученый. Ты говорил: «О-го-го! Я создам! Я открою! Я напишу!» У тебя глаза горели. Я поверила. Ну и где все это? Где твои открытия? Книги? Награды? Или просто бесплатная слава. Я была бы счастлива быть женой непризнанного гения. А стала женой проректора по учебной работе.

Он хотел резко ответить, но сдержался. А она продолжала:

– Ради чего я бросила работу и карьеру и стала женой при муже? Ради обэспэчэнной жизни? – издевательски проговорила она. – Ради квартиры, машины, сытной еды, приличной одежды и отдыха у моря две недели в году? И это все? Отдать свою единственную жизнь, чтоб оказаться в самой серединке среднего класса? Тьфу!

– Не плюй в колодец, – обиженно сказал он.

Она снова легла, пошевелила ногами под одеялом и сказала:

– Я понимаю, ты не виноват. Но и я ни в чем не виновата. Сейчас мне пятьдесят один с половиной, и у меня ничего нет, кроме детей, которые живут в шести часах лёту, им даже позвонить нельзя, то у них слишком рано, то у нас слишком поздно. И кроме мужа, которому противно взять меня за грудь. Не говоря уже о… – Она длинно вздохнула. – О, господи! Ну извини.

– Масенька! – сказал он, изумляясь вполне искренне. – Почему же ты мне ничего не говорила? Почему не сказала, что тебе нужно? Я все понял. Прости. Ну, иди ко мне…

– Не смей! – Она сбросила его руку, отодвинулась. – Вот! Я уже сказала! Ты все понял, да?

– Да! – сказал он. – Конечно, понял!

– Раз ты все понял, то я больше не смогу с тобой жить. То есть спать. В смысле, сексом заниматься. Вообще никак, никогда.

– Почему?

– Ты совсем глупый? Если будешь делать, как я прошу, – значит, выпросила. А если не будешь – значит, я тебе на самом деле отвратительна. Так что все.