Будь моими глазами (СИ) - "Luca_A_Meite" - Страница 8

Люциус долго не мог уснуть, мучимый тревогой. Не спасало ни чувство защищенности в этом действительно прекрасном на ощущения доме, ни тепло любимого человека, давно видящего десятый сон. Малфой провел рукой по его груди, чувствуя под подушечками пальцев выпуклости шрамов от укусов этой чертовой змеи. Он видел эти раны лишь однажды, когда только узнал о случившемся и под обороткой отправился в Мунго. Он до сих пор помнил то чувство ужаса и отчаяния. Помнил, что вернувшись домой рыдал как мальчишка, окончательно осознав масштаб бедствия, в эпицентре которого они находились. Было страшно. Так до безумия страшно, потому что в тот день он впервые осознал, что один. Несколько месяцев он отрицал смерть отца, не мог смириться, думал, что тот все еще в своих дурацких экспедициях у черта на рогах, а не в семейном склепе. Но осознание упало каменной плитой в один момент. Отца больше не было, Артур едва не умер. А больше у него никого не было, кто мог бы хотя бы не обнять, но сказать «ты справишься». Чувствовал ведь сам, что не справится. И не справился. А в Азкабане дементоры все отобрали. Порой казалось, что после тюрьмы что-то из души пропало безвозвратно. Возможно, так и было.

— С тобой все в порядке? — сонно спросил Артур, сам толком не поняв, от чего проснулся: от прикосновений или от таких громких чужих мыслей.

— Нет, — шепотом ответил он, придвинувшись еще ближе и положив голову ему на грудь, чувствуя шрамы щекой. — Я не могу тебя увидеть. И магии почти нет. Из-за этого мне все чаще кажется, что я все еще там. Что все это — затянувшаяся иллюзия моего умирающего мозга. Может я вообще уже умер. Ты себе не представляешь, сколько раз мой мозг меня обманывал. Сколько раз ты приходил за мной, а потом я снова оказывался там, слушая этот проклятый звук капающей воды. Ползая по полу и облизывая эти чертовы плиты, потому что жажда была сильнее желания умереть. Вода была единственным, что я смог наколдовать без палочки. Больше ни на что сил не хватило. Но лучше бы я этого не делал! Вера была сильнее, хотя кроме этого звука, жажды и холода ничего не было. У меня до сих пор в голове это блядское «кап-кап-КАП»! И оно не прекращается! Мне темно. Мне постоянно страшно и темно…

— Подожди, ты… смог колдовать через артефакт?

— Да. Я не знаю, как это вышло. Но это было подобно предсмертной агонии.

Какими бы сильными и теплыми не были объятия, какими бы полными любви не были поцелуи, уснуть этой ночью он так и не смог, как не смог хотя бы просто успокоиться.

***

Утро выдалось мрачное и холодное. Море бушевало, разбиваясь брызгами о скалы. Лес за домом шумел листьями под натиском воющего ветра. Люциус не мог видеть почти черного от туч неба, но оно на подсознательном уровне давило на нервы. Ему таких туч над собственным домом хватило до конца жизни.

Тошнило то ли от головной боли, то ли от лекарств, то ли от голода, которого он совершенно не чувствовал. Есть не хотелось и это стало причиной создания нового поля боя, которого Артур совсем не ожидал.

— Как мне заставить тебя поесть? — если не отчаяние, то обреченность точно тянула к нему свои лапы.

— Никак.

— Ты не сможешь выздороветь на одних зельях. Тебе нужна еда.

— Я не хочу есть.

— А чего ты хочешь?

— Пить и спать.

— Но ты ведь можешь поесть хотя бы немного? Ради меня.

Потратив на раздумья немало времени, нехотя, но Малфой согласно кивнул.

На завтрак ушло почти два часа. Есть было трудно и совсем не хотелось. Ложка с кашей тряслась в руке, но он честно старался все сделать сам, без посторонней помощи. Он знал, что Артур мог до конца жизни быть рядом, кормить с ложечки и помогать делать самые обыденные дела, но Малфою так не хотелось чувствовать себя абсолютно беспомощным.

— Не хочешь сообщить семье, что жив?

Вопрос поставил Люциуса в ступор. Семье? Нет у него больше семьи.

— Нет. Я им не нужен, разве ты не понимаешь? Меня бросили. У меня остался только ты.

Вопреки собственному желанию, его лицо скривилось в болезненной гримасе. Были бы глаза, рыдал бы до слепоты. Все это время он пытался убедить себя, что заслужил то, что получил. Что облажался, не защитил. Но нестерпимая боль от этого никуда не уходила. Было бы наглой ложью сказать, что хотя бы сын для него ничего не значил. Значил. Он был для него всем.

— Прости, мне не нужно было…

— Обними меня, пожалуйста, — тихо попросил он, перебивая, и, получив желаемое, прижался к нему всем телом, содрогаясь в сухих рыданиях, благодарный за его последующее молчание.

Недели проходили с различным успехом. Иногда, чтобы успокоить весь тот ураган мыслей, что Малфой успевал себе надумать за то время, что Артур был в Министерстве, нужно было лишь обнять и поцеловать. А иногда и часа убеждений было мало.

— Что, если я тебе надоем? Перестану вдохновлять? — они сидели вечером в гостиной, слушая шум грозы. Точнее Люциус слушал, Артура же больше интересовали его волосы. Расчесывание их его очень успокаивало. — Найдешь себе другого и я останусь совсем один, слепой, никому не нужный урод!..

— Вот что ты выдумываешь? — к спокойному ответу не хватало только обреченного вздоха. — Кого я могу найти? Тем более красивее тебя?

— Ты правда все еще считаешь меня красивым?..

— Самым красивым во всем мире.

— Честно?

— Честно. А теперь повернись и дай мне закончить с твоими волосами.

— Ты к ним неравнодушен.

— К тебе. А к ним в частности.

***

Дни казались бесконечными и бестолковыми, а ночи без сна выпивали последние силы. Чем больше Люциус приходил в себя, тем сильнее чувствовал собственное отчаяние. Слепой. Навсегда. От проклятия нет лечения. А от постоянного «кап-кап-кап» в голове нет спасения. Это сводило с ума. От этого не спасали горячие объятия и клятвы всегда быть рядом. Любовь не спасала. И это было ужасно.

Сколько бы времени не проходило, сколько бы тепла и нежности он не получал от человека, преданного ему как собака, в реальность происходящего упорно не верилось. Нашли, освободили, оправдали, жизнь вдвоем. Слишком все это было хорошо. Чересчур.

Он и сам бы не ответил, почему это сделал, но когда почувствовал, как из только недавно худо-бедно заживших рук потекла горячая кровь, менять что-либо было уже поздно. Он просто хотел почувствовать боль, почувствовать, что жив.

И чтобы все это страдание в душе наконец угомонилось, дало дышать без постоянного желания зарыдать. Не было у него глаз для рыданий. Не было. А пожалеть себя так хотелось.

Только вот когда он понял, что боль абсолютно реальна, что он здесь и сейчас, что умирает, сил остановить кровь уже не было. Сознание покинуло его раньше, чем он смог бы попытаться хоть что-то сделать.

Что может быть страшнее, чем вернуться домой и найти своего любимого человека со вскрытыми венами, сломанной марионеткой сидящего на полу кухни? Что страшнее этого, когда тебе так наивно казалось «еще чуть-чуть и у нас все будет хорошо»? Это было чудовищное чувство. В его случае даже страшное дежа-вю. Сколько еще близких людей придется спасать от их собственной глупости? Сколько еще придется держать в памяти все заклинания, все названия мазей и зелий, чтобы спасти человека с такими ранами и такой кровопотерей? Сколько еще ужаса нужно вынести, чтобы перестать существовать и хоть немного начать жить? Сколько?

Артур уже устал задавать себе и Вселенной эти вопросы. Ему самому уже хотелось сдаться и послать все к чертям. Со скалы сброситься и пусть тело унесет в морскую пучину. Сколько еще можно было бороться, если сил уже просто не осталось?

То, что можно было убрать за пару взмахов палочки, он сам оттирал тряпкой целый час только ради того, чтобы хоть чем-то себя занять. Он пытался успокоиться, не злиться. Пытался понять его. Но все доводы в голове просто сгорали, разлетаясь пеплом.

— Ловко ты с этим… — Малфой пришел в себя глубокой ночью, ощупывая тугие бинты на почти не болящих, тщательно залеченных и обмазанных заживляющей мазью руках.