Неразведанная территория (сборник) - Уиллис Конни - Страница 20

А что, если он погиб, а я ползаю по нему? Мне не вынести стыда — того, что я попрал его еще не остывший труп. Но тут из обломков возникла рука, как рука призрака, и ухватила меня за щиколотку. Я вихрем повернулся и за несколько секунд высвободил его голову.

Он был белым как мел, но эта жуткая бледность меня больше не пугает.

— Я погасил бомбу, — сказал он.

Я смотрел на него, охваченный таким облегчением, что не мог произнести ни слова. Мгновение-другое меня душил истерический смех — так я обрадовался, что он жив. Наконец я сообразил, какие слова должен произнести:

— Вы целы?

— Да, — ответил он, пытаясь приподняться на локте. — И тем хуже для вас.

Встать ему не удалось. Едва он попробовал повернуться на правый бок, как застонал от боли и снова упал. Битая штукатурка омерзительно захрустела под ним. Я попытался осторожно приподнять его, чтобы определить, какие он получил повреждения. Несомненно, он обо что-то ударился спиной.

— Не поможет, — сказал он, хрипло дыша. — Я ее погасил.

Я растерянно взглянул на него, опасаясь, что он бредит, а потом снова попробовал повернуть его на бок.

— Я знаю, вы рассчитывали на это, — продолжал он, не сопротивляясь. Рано или поздно это должно было случиться на одной из крыш. Только я ее не упустил. Что вы скажете своим друзьям?

Его асбестовая куртка была разорвана на спине почти во всю длину. В прорехе его спина обуглилась и дымилась. Он упал на зажигалку.

— Господи! — ахнул я, отчаянно стараясь определить величину ожога, не прикасаясь к нему. Насколько глубок он был, я определить не мог, но как будто ограничивался только узкой полоской, где куртка разорвалась. Я попытался вытащить из-под него зажигалку, но она была еще совсем раскаленной. Мой песок и тело Лэнгби погасили ее. Я понятия не имел, не вспыхнет ли она снова, когда воздух получит к ней доступ. Я отчаянно крутил головой, ища ведро и насос, которые Лэнгби уронил, когда падал.

— Ищете оружие? — сказал Лэнгби таким ясным голосом, словно и не был обожжен. — Почему бы просто не бросить меня тут? Небольшое переохлаждение, и к утру мне придет конец. Или вы предпочитаете доводить грязную работу до завершения в спокойной обстановке?

Я встал и окликнул дежурных на крыше над нами. Один из них посветил вниз фонариком, но луч до нас не достал.

— Он умер? — крикнул кто-то.

— Пошлите за санитарной машиной, — крикнул я в ответ. — Его обожгло.

Я помог Лэнгби подняться, стараясь поддерживать его так, чтобы не прикасаться к ожогу. Он пошатнулся, а потом прислонился плечом к стене, глядя, как я пытаюсь засыпать зажигалку песком, орудуя обломком доски вместо совка. Спустили веревку, и я обвязал Лэнгби под мышками. С того момента, как я помог ему встать, он молчал. А когда я затянул узел, пристально посмотрел на меня и сказал:

— Надо было бы оставить вас в крипте наглотаться газа.

Он слегка, почти небрежно опирался на стропила, поддерживаемый веревкой. Я обмотал его кисти веревкой, понимая, что у него недостанет сил ухватиться за нее.

— Я вас раскусил еще тогда на галерее. Я знал, что высоты вы не боитесь. Когда вы поняли, что я сорвал ваши драгоценные планы, вы спустились сюда без всякого страха. Так что это было? Совесть заговорила? Плюхнулись на колени и хныкали, точно ребенок: «Что мы сделали? Что мы сделали?» Меня просто затошнило. А знаете, что вас выдало еще раньше? Кошка. Всем известно, что кошки ненавидят воду. Всем, кроме грязного нацистского шпиона.

Веревку дернули.

— Поднимайте! — крикнул я, и веревка натянулась.

— А эта стерва из ЖДС? Тоже шпионка? У вас была назначена встреча в «Марбл-Арч»? Заявить мне, что станцию разбомбят! Вы паршивый шпион, Бартоломью. Дальше некуда. Ваши друзья взорвали ее в сентябре. Ее восстановили.

Веревка натянулась струной, и Лэнгби начал подниматься. Он повернул руки, чтобы ухватиться покрепче.

— Знаете, вы допустили большую ошибку, — сказал он. — Вам следовало убить меня. Молчать я не буду.

Я стоял в темноте и ждал, когда спустят веревку. На крышу Лэнгби подняли уже без сознания. Я прошел мимо дежурных к куполу и спустился в крипту.

Утром пришло письмо от моего дядюшки с вложенной в него пятифунтовой банкнотой.

31 декабря. Двое подручных Дануорти встретили меня в Сент-Джонс-Вуде и сообщили, что я опаздываю на экзамены. Я даже не возразил, а покорно поплелся за ними, даже не подумав, что не слишком-то честно устраивать экзамены ходячему мертвецу. Я не спал уже… сколько времени? Со вчерашнего дня, когда побежал искать Энолу. Я не спал сто лет.

Дануорти был в Экзаменационном корпусе и заморгал на меня. Подручный снабдил меня опросным листом, а другой заметил время. Я перевернул лист, и на нем остался жирный след от мази на моих ожогах. Я тупо уставился на них. Правда, я схватил было зажигалку, когда повернул Лэнгби на бок, но эти ожога были на тыльной стороне ладоней. Ответ прозвучал тут же, произнесенный неумолимым голосом Лэнгби: «Это ожога от веревок, дурак. Неужели вас, нацистских шпионов, не учат даже, как правильно спускаться по веревке?»

Я пробежал глазами вопросы.

Бессмысленные вопросы! После каждого — крохотный пробел, в который можно было вписать только цифры. Наиболее употребительный метод гашения зажигательных бомб. Ну как я сумею втиснуть в пробел все, что мне об этом известно? А где вопросы об Эноле? Лэнгби? Кошке?

Я подошел к столу Дануорти.

— Вчера ночью собор святого Павла чуть не сожгли, — сказал я. — Что это за вопросы?

— Вам следует отвечать на вопросы, мистер Бартоломью, а не задавать их.

— Тут нет ни единого вопроса о людях, — сказал я, и внешняя оболочка моего гнева начала плавиться.

— Но вот же они, — ответил Дануорти, переворачивая лист. — «Число раненых, больных и погибших. Тысяча девятьсот сороковой год. Взрывы, осколки, прочее».

— Прочее? — повторил я. В любую секунду на меня рухнет потолок яростным ливнем кусков штукатурки и серой пыли. — Прочее? Лэнгби погасил зажигалку собственным телом. У Энолы насморк становится все хуже. Кошка… — Я выхватил у него лист и в узенький пробел после «Взрыв» вписал: «Кошка, 1». — Они вам безразличны?

— Они важны со статистической точки зрения, — сказал он, — но индивидуальное мало что значит для общего хода истории.

Рефлексы у меня ни к черту. Но меня поразило, что и у Дануорти они заторможены. Мой кулак скользнул по его подбородку и сбил очки с носа.

— Нет, значат! — кричал я. — Они и есть история, а не эти проклятые цифры!

А вот рефлексы подручных были вполне расторможены. Я еще не успел замахнуться второй раз, как они уже подхватили меня под мышки и потащили вон из комнаты.

— Они там, в прошлом, где их некому спасти. Они не различают рук, когда подносят их к лицу, на них сыплются бомбы, а вы говорите мне, что они мало что значат? И это, по-вашему, быть историком?

Подручные вытащили меня за дверь и поволокли по коридору.

— Лэнгби спас святого Павла! Неужели человек может значить больше? Вы не историк! Вы просто, просто… — Мне хотелось назвать его самым черным словом, но вспомнил я только ругательства Лэнгби. — Вы просто грязный нацистский шпион, — завопил я. — Вы просто ленивая буржуазная стерва!

Они выкинули меня за дверь, так что я упал на четвереньки, и захлопнули ее перед моим носом.

— Не хочу быть историком, хоть бы мне и заплатили, — закричал я и пошел посмотреть камень пожарной охраны.

31 декабря. Пишу кое-как. Руки у меня в жутком состоянии, а мальчики Дануорти тоже постарались. Время от времени заходит Киврин с видом святой Жанны д'Арк и накладывает мне на руки столько мази, что карандаш выскальзывает.