Олег Верстовский — охотник за призраками (СИ) - Аллард Евгений Алексеевич "e-allard" - Страница 125

— В больнице валялся, Гавриил Петрович, — объяснил я.

— Правда? — нахмурился он. — И чего случилось-то?

— Долго рассказывать, — уклончиво сказал я.

— Ну ладно, не хочешь рассказывать — не рассказывай. Твоё дело, — кажется, он не обиделся.

— Ну, какие новости здесь? — поинтересовался я.

— Все по-прежнему, — усмехнулся он. — Альбина стервозит, все вокруг неё бегают, как оглашённые. Боря наш извёлся весь, то и гляди, пришибёт свою жёнушку. Слушай, давай в обед сходим с тобой, отметим кое-чего. А?

— Что твоя дочка, наконец, родила? — понял я. — Поздравляю.

— А то! — он расплылся в широкой щербатой улыбке, обнажив отсутствующий левый коренной зуб в верхней челюсти. — Богатыря мне родила. Четыре кэгэ! Вот такой парень! — показал он большой палец. — Кричит, что пароходный гудок. Петром назвали, в честь батяни моего. Твою мать, явилась, не запылилась, — совершенно без паузы выдал он витиеватую фразу семиэтажным матом. — Альбина. Чтоб её!

Следуя линии его взгляда, я узрел, как из трейлера торжественно сошла по металлической лестнице высокая фифа с прилизанными волосами, и закреплённой на них диадемой, в бриллиантах которой резвились лучи солнца. Поражающее воображение, кружевное подвенечное платье до пят, широкая юбка, ниспадающая трёхъярусным каскадом на белые туфли. Из низкого декольте, словно воздушные шары, наружу рвались груди, над размером и формой которых явно потрудился пластический хирург. Весь вид портили костлявые ключицы и плечи.

Появление исполнительницы главной роли, Альбины, жены режиссёра Романовского, произвело эффект разорвавшегося снаряда. Ребята перестали носить ящики на двор храма и сгрудились около распахнутых дверей фургона, будто за ними хотели спастись от очередного бомбового удара.

— Ладно, парни, — проворчал Федорчук. — За работу. Давай, Серёга, поработай немного, только близко к этой стервозе не подходи, — похлопав меня по плечу, добавил он.

Мы вытащили из нутра фургона тяжеленный ящик и вчетвером понесли на двор. Там уже копошились несколько техников, которые собирали части генератора для камеры и прожекторов.

— Эй, ты, — услышал я капризный окрик. — Ты, белобрысый в синих штатах. Иди сюда. Ты оглох?

— Это тебя, — мрачно буркнул худосочный парень, который сидел на корточках рядом, умело орудуя пневматическим шуруповёртом. В его взгляде промелькнула радость узника концлагеря, который избежал пока участи газовой камеры.

У меня совершенно вылетело из головы, что я выкрасился в блондина для работы «под прикрытием» в детдоме. Отложил кусок фанерной стенки, я подошёл к Альбине.

— Принеси мне ещё зеркало, — стеклянный взгляд её ядовито-зелёных глаз с булавочными уколами зрачков проходил насквозь, не задевая меня, как будто я был пустым местом. — Чего уставился? Не понимаешь, кретин, что я говорю? — добавила она раздражённо, перемежая каждое слово матерными перебивками.

В моей этической системе отсутствовал пункт, разрешающий ударить женщину, ребёнка или вообще существо, слабее себя. Меня так с детства учил отец. И когда я стал взрослым, следовал этому правилу неукоснительно: ударить слабого, потерять контроль над собой, значит утратить человеческое достоинство. Перестать уважать себя. Но сейчас у меня машинально сжались кулаки, я с огромным трудом заставил себя утихомирить забухавшую в висках кровь, и не вмазать этой мерзкой гадине прямо в её, смахивающие на фаянсовый унитаз, зубы.

Перед Альбиной уже стояло три огромных в полный рост зеркала, около которых суетились девочки: костюмеры и гримёры, скорее для проформы, чтобы подчеркнуть важность персоны, чем для дела. На кой ляд Альбине понадобилось четвёртое, я осознать не мог.

— Серёга, пошли, помогу распаковать, — кто-то сильно подёргал меня за рукав.

Рядом неожиданно оказался мой приятель Сашка, широкоплечий парень с круглым, добродушным лицом, носом-картошкой, и растрёпанными тёмными волосами. На его лице ясно читалось, что он подошёл, а, скорее всего, подскочил, вовсе не для того, чтобы помочь мне с зеркалом, а потому что понял, я готов вспылить и это может закончиться плачевно.

Мы вместе прошли к фургону, он помог вытащить, запакованное в деревянные доски и проложенное пенопластом, зеркало.

— Ты это… Серёга, — протянул он, бросая на меня быстрый изучающий взгляд. — Ты не серди кобру нашу, иначе всем не поздоровится. Делай то, что она велит и все делов.

— Я не пойму, Сашка, почему Романовский это терпит? — орудуя с остервенением гвоздодёром, проворчал я.

— Ну как ты не поймёшь! Она же дочка самого Садовского! Особняки с видом на деньги, яхты, скважины, трубы. Это ещё хорошо, что она не страшна, как крокодил. Могло быть паршивей.

Оторвав все доски, и очистив от пенопласта, я поставил зеркало перед собой, разглядывая собственную физиономию. Я сильно похудел, пока метался между детдомом и съёмками. Щеки ввалились, глаза лихорадочно блестели в глубине иссиня-чёрных впадин. Даже, если бы я сейчас сбрил усы и мерзкую бородёнку, которые мне приходилось подкрашивать, Милана, возможно, не узнала бы меня.

— Чего любуешься? — поинтересовался с иронией Сашка — Думаешь, сможешь ли ей вдуть?

— Кому? — протянул я. — Королевской кобре? В гробу я её видел, в белых тапках.

Он пожал плечами, и мы потащили зеркало на двор. Альбина царственным жестом указала, где установить и мы начали монтировать. Рядом с Альбиной уже стоял Романовский, благообразный немолодой мужчина, одетый в джинсы, чёрную футболку и светло-бежевый жилет. Квадратное лицо в обрамлении редеющих седых волос и аккуратно подстриженной бородки, выражало скуку. Узкие глаза прятались за стёклами солнцезащитных очков в тонкой металлической оправе. Он наблюдал за мельтешением вокруг его супруги с полным равнодушием.

— Борюсик, у меня здесь морщинка на платье. Я не буду в этом работать, — протянула она капризно. — Эй ты, кукла чёртова, — ткнула она острым носком туфли в одну из девочек-костюмеров, которая стояла на коленях рядом, проверяя, хорошо ли подшит подол платья. — Не дёргай так.

Несчастная девочка вжала голову в плечи и скукожилась в позе эмбриона. «Борюсик» не пошевелился, на его лице не дрогнул ни один мускул. Он уже явно привык к этим светопреставлениям и не считал нужным реагировать на них.

— Ой, дорогой, у меня тут прыщик, — приблизив физиономию к зеркальной поверхности, заныла Альбина.

— Ничего страшного. Мы средний план будем снимать, — отозвался со стоическим хладнокровием Романовский. — Видно не будет.

— Я вообще не в форме, — она с удовольствием продолжала картинно ныть. — Эй ты, подправь мне здесь. Блестит, — приказным тоном надменной купчихи сообщила она девочке-гримёру, которая большой кисточкой стала покорно наносить пудру на вздёрнутом носике Альбины.

— Фу, — скривилась премьерша. — Ты что, вообще не знаешь, что такое мыло и одеколон? — протянула она.

Её взгляд с таким омерзением заскользил по мне, будто я был свиньёй, только, что вылезшей из вонючей навозной жижи. Сашка успел предупредить мой выпад, схватил так жёстко за плечо, что я чуть не вскрикнул от боли. Но в ту же секунду меня перестала волновать характеристика, выданная мне супружницей зятя Садовского. Я заметил, как из другого трейлера вышла Милана. Безусловно одетая в гораздо более скромное платье, чем Альбина, но выглядевшая потрясающе сексуально. Обтягивающий лиф с ажурной драпировкой бледно-жёлтого платья подчёркивал безупречную линию груди и плеч. Иссиня-чёрные волосы, расчёсанные на прямой пробор, струились локонами по щекам, обрамляя нежный овал лица, делая хрупкой и беззащитной. Но меня тут же с головой накрыла удушающая пелена ревности. Рядом с Миланой вышагивал улыбающийся Серебрянников, одетый в роскошный костюм жениха: приталенный чёрный фрак с высоким воротником с острыми концами, которые упирались в загорелые щеки, зауженные брюки с непомерно широкими лампасами. На шее красовался шёлковый платок, скреплённый огромной сверкающей брошью.

— Пошли, Серёга, перекурим, — голос Сашки вывел меня из ступора.