Епископ ада и другие истории - Боуэн Марджори - Страница 2

Поэтому она принесла миссис Шют немного дамсонского вина и тарелку с бисквитами, и женщины принялись дружелюбно болтать на тускло освещенной свечами кухне, в то время как Дэниел Шют бродил по своему старому дому; и даже его почти окаменевшее сердце испытывало острую боль, когда он видел места, где прошло его детство, опустошенными: заросшие дорожки, поваленные деревья, заколоченные беседки, высохшие фонтаны и раскинувшиеся вокруг дома поля, огороженные незнакомыми людьми.

Ноябрьская луна высоко поднялась в затянутое туманной дымкой пространство открытого неба, когда он добрался до старого пруда, в котором разводили карпов.

Поросший мхом, потрескавшийся камень покрывали высохшие сорняки, темная вода казалось грязной и тягучей, словно слизь.

— Полагаю, карпов здесь больше нет? — сказал мистер Шют.

Он не осознал, что говорит вслух, и был удивлен, услышав ответ.

— Мне кажется, кое-какие остались, сквайр.

Мистер Шют резко развернулся и увидел едва различимую фигуру человека, сидевшего на краю пруда так, что, казалось, ноги его наполовину погружены в черную воду.

— Кто ты такой? — спросил Дэниел Шют.

— Я — Патли, сэр, я присматриваю за садом.

— Ты чертовски плохо справляешься со своей работой, — раздраженно сказал Дэниел.

— Он слишком большой для одного человека, сэр.

Казалось, он наклоняется все ниже и ниже, и вот-вот соскользнет в пруд; на самом деле, в полумраке, мистеру Шюту казалось, что он и так уже наполовину в воде; однако, когда тот, объяснив ситуацию, пошевелился, стало видно, — он всего лишь склонился над мрачными глубинами пруда.

В лунном свете он казался невзрачным человеком среднего телосложения, с медленными движениями и большими невыразительными глазами, слабо поблескивавшими в бледном свете луны; мистеру Шюту показалось, что он смотрит на него искоса, словно глаза его особым образом расположены на голове, но вскоре понял, что это была всего лишь иллюзия.

— Кто тебя нанял? — неприязненно спросил он, начиная ненавидеть это существо.

— Мистер Трегаскис, агент, — ответил мужчина с сильным иностранным акцентом или же с каким-то дефектом речи, поднялся и скрылся в зимнем подлеске.

Мистер Шют вернулся домой, ворча; в мрачной гостиной его ждал мистер Трегаскис — рыжий корнуоллец, ухмылявшийся, глядя на своего работодателя. Он знал пороки и проблемы мистера Шюта, он видел миссис Шют, сидевшую на кухне погруженной в сентиментальные сплетни со старой дамой Чейз и девицей с лицом идиотки, пьющей крепкое деревенское вино, пока оно не начало проливаться из ее дрожащих пальцев на тафтяную юбку.

Поэтому он принял шумный, фамильярный тон, а мистер Шют был слишком подавлен, чтобы возмутиться; послали за старым портвейном, и мужчины серьезно напились.

Наконец, когда свечи догорели, бутылки опустели, а в очаге остался лишь пепел от последнего полена, мистер Шют осведомился, что это за существо — Пейли, которого он нашел склонившимся над прудом с карпами.

Мистер Трегаскис подробно ему рассказал, но на следующее утро мистер Шют не мог вспомнить, что тот говорил; весь вечер в его воспоминаниях царила какая-то фантасмагория; но ему показалось, агент сказал — Пейли когда-то был моряком, забредшим сюда из Плимута, согласившимся на работу без оплаты; странным человеком, жившим в плетеной хижине, которую он построил себе сам; пищу себе он также добывал сам.

Единственное объяснение такому поведению было: он чего-то долго ждал, и продолжает ждать; но он полезен, сказал мистер Трегаскис, а потому будет лучше всего оставить его в покое.

Все это мистер Шют смутно припоминал, лежа в огромной кровати и глядя на бледное осеннее солнце, сверкавшее на имени Флоренс Фланнери, с двумя датами, нацарапанными на оконном стекле.

Было уже поздно, но жена все еще лежала рядом с ним и крепко спала; ее густые пышные каштановые волосы разметались по подушке, полная грудь тяжело поднималась и опускалась, румянец на щеках разошелся пятнами, дешевые бриллианты сверкали на пухлых руках, фальшивые жемчужины обвивали шею.

Дэниел Шют сел на кровати и взглянул на нее, свернувшуюся калачиком. «Кто она? Откуда?» — подумал он. Он никогда не стремился узнать этого, но теперь его раздражало незнание того, что касалось его жены.

Он принялся трясти ее за голое плечо, пока она не зевнула, просыпаясь.

— Кто ты, Фло? — спросил он. — Ты ведь должна что-то знать о себе?

Женщина, моргая, смотрела на него, поправляя на груди атласную ночную сорочку.

— Я — оперная певица, — ответила она. — Я никогда не знала своих родителей.

— Значит, твое детство прошло на улице или в сиротском приюте? — с горечью спросил он.

— Может быть.

— А твое имя? — настаивал он. — Тебя кто-нибудь когда-нибудь называл другим именем, не Флоренс Фланнери?

— Никогда, — равнодушно ответила она.

— Ты не ирландка.

— Не знаю, мистер Шют. Я была во многих странах и видела много странных вещей.

Он рассмеялся; он слышал о некоторых из ее приключений.

— Ты столько всего повидала, побывала в стольких местах, и я не понимаю, как тебе удалось вместить это всего лишь в одну человеческую жизнь.

— Сама не знаю. Все это похоже на сон, но больше прочего — лежать здесь и смотреть на свое собственное имя, написанное триста лет назад.

Она беспокойно пошевелилась и соскользнула с кровати — красивая женщина с застывшим в глазах вопросом.

— Некоторые напитки становятся причиной снов, дорогая, — сказал мистер Шют. — Прошлой ночью мне приснился парень по имени Пейли, которого я встретил у пруда с карпами.

— Ты пил в гостиной, — презрительно парировала она.

— А ты на кухне, дорогая.

Миссис Шют накинула шелковую шаль с бахромой, подарок индийского набоба, и, дрожа и зевая, опустилась в одно из теплых мягких кресел.

— Кто такая, эта Флоренс Фланнери? — рассеянно спросила она.

— Я же говорил, что этого никто не знает. Ирландская девушка, родилась во Флоренции, как говорили, когда я был еще маленьким и прислушивался к сплетням старших. Ее матерью была Медичи, а Джон был ее женихом! Она приехала сюда с каким-то молодым Шютом, путешествовавшим по Италии; он забрал ее и привез домой, сюда, как теперь я привез тебя!

— Он женился на ней? — равнодушно спросила миссис Шют.

— У него было больше здравого смысла, — грубо ответил ее муж. — Я единственный дурак в семье. Она была настоящей мегерой. Джон Шют брал ее с собой в свои путешествия; у него имелся корабль, он жаждал приключений. В Плимуте до сих пор рассказывают о том, как она сидела среди попугаев, пряностей и шелков, когда судно возвращалось в порт.

— Да, это были хорошие времена! — вздохнула миссис Шют. — Когда мужчины были мужчинами, и умели платить настоящую цену за свои удовольствия!

— С вами полностью расплатились по рыночной цене, миссис Шют, — ответил он и зевнул.

— Я бы предпочла быть женщиной Джона Шюта, чем твоей женой, — ответила она. — Ты что-нибудь знаешь о нем?

— Вчера вечером я видел его портрет на задней лестнице. Гуди Чейз показала его мне. Благородный человек с прямым взглядом и крепкими руками, привыкший сражаться и любить. Он использовал их, чтобы избавиться от Флоренс Фланнери, — ухмыльнулся мистер Шют, — если хотя бы половина рассказов правда. Во время одного из своих путешествий они подобрали молодого португальца, понравившегося даме, и она привезла его в Шют Корт.

— И чем же это кончилось?

— Не знаю ничего, кроме того, что ее вышвырнули, как я хотел бы вышвырнуть тебя, моя красавица! — с неожиданной яростью произнес мистер Шют. Его жена рассмеялась и встала.

— Я расскажу тебе окончание этой истории. Она устала от своей новой любви, а он был не португалец, а индиец, по крайней мере, частично, и звали его д'Эйли, а местные называли его Дэйли. Во время одного из путешествий она рассказала о нем Джону Шюту, и тот оставил его на необитаемом острове в южных морях, привязав к огромному каменному изображению бога, под раскаленными лучами тропического солнца. Должно быть, это был бог рыб, потому что рядом с островом не водилось ничего, кроме огромных рыб.