Холодная акватория - Тамоников Александр - Страница 4

Сколько лет этому человеку? Изможден, избит, седина в волосах. По седине возраст здесь не определить, здесь и молодые седеют. Кивнув охраннику, чтобы тот вышел и ждал за дверью, Максим прошел к столу.

Теперь он смог внимательнее рассмотреть арестованного. Интеллигентный человек с твердыми, уверенными складками возле губ. Сейчас лицо этого человека выражало обиду и боль. Это, скорее, пародия на маску уверенности. Тем более что свет настольной лампы направлен ему прямо в лицо. Вот так. По-другому у нас не умеют. Опять ссылаться на войну, что иначе нельзя, что «лес рубят – щепки летят»… Так можно думать и рассуждать тому, кто сам не побывал в роли «щепки». Шелестов выключил лампу.

– Профессор Горобецкий, – произнес Шелестов. – Заведующий «Лабораторией-28» Научно-исследовательского центра гидромеханики. Меня зовут Максим Андреевич. Мне нужно с вами о многом поговорить.

– Вы мой новый следователь? – спросил профессор хриплым голосом. – Разве в моем деле что-то еще непонятно органам? Я виновен, я готов понести наказание. Виновен лишь я один. Я отвечал за лабораторию и должен был все контролировать, а не перекладывать ответственность на чужие плечи.

– Эдуард Васильевич. – Шелестов увидел на столе ключ от наручников, встал и подошел к арестованному. – Поймите, что сейчас важнее не ваше раскаяние и не самобичевание. Сейчас важнее всего найти эту вашу злосчастную торпеду. Найти и уничтожить. Уж вы-то лучше меня понимаете, что, попади она в руки врага, и идея ваша уплывет и возродится во вражеском изделии, и тогда страшно будет всему миру. Вы же это понимаете?

– Понимаю. – Профессор опустил голову и стал растирать запястья со следами наручников. – Но других следователей интересовало мое признание в предательстве, на кого я работал и за сколько продал Родину.

– А я не следователь, я человек, который отправляется искать вашу торпеду. И вы мне должны помочь.

– Вы? – Городецкий поднял взгляд на Шелестова. – Туда?

– Туда, – ободряюще улыбнулся Максим. – Давайте вместе вспоминать все поминутно, в деталях. Мне нужен максимум информации. Ведь в Новороссийске сейчас фашисты.

– Да. – Лицо профессора впервые искривилось от душевной боли. – Сдали город, не удержали. Но я думаю, что торпеду можно найти. Понимаете, если пуска не было, а его не должно было быть, потому что мы уже знали, что фашисты прорвались, что они подходят к Анапе… И бомбили все время. Не до испытаний было. И «Катран» должен был вернуться. Вы знаете, что такое эта новая торпеда, в чем ее хитрость?

– Вот вы мне это и расскажете. Я должен знать не меньше вашего, профессор.

– Мы разработали условия, в которых изделие может развивать даже в водной плотной среде большую скорость. Мы нашли способ снизить сопротивление воды. Торпеда двигается в паровой подушке – кавитационном пузыре. Как бы вам это проще объяснить. Для этого в носовой части установлен парогенератор, он выделяет большое количество пузырьков воздуха. Они как бы обволакивают торпеду, ее носовую часть. Понимаете, она сама себе создает на пути область пониженного сопротивления. И развивает колоссальную скорость для водной среды! Это все просто. Я удивляюсь, почему никто раньше до этого не додумался. Не надо разрезать плотную водную среду на пути, не надо изобретать форму капли для носовой части. Нужно разрежение среды, вот и все.

– Хм, действительно просто. – Шелестов покачал головой. – Но думаю, что самое сложное – разработать этот самый парогенератор в носовой части торпеды и заставить его создавать ровную разреженную среду.

– Так и есть, – кивнул Горобецкий. – К сожалению, застрелился руководитель испытаний Белохвостов. Смалодушничал, испугался ответственности. Теперь не восстановить того, что он знал о последних минутах «Катрана».

– «Катран» – это название вашей торпеды?

– Нет, это наш катер, фелюга обычная рыбацкая. Просто на ней установлены мощные двигатели и кое-какое оборудование. А торпеда именовалась по документам и в формуляре как изделие № 28.

– Кто капитан вашего «Катрана»? Сколько человек экипажа? Кто из сотрудников был на борту катера?

Шелестов задавал вопросы, выстраивая в голове схему из имен и фамилий. Кто имел отношение, кто знал, кто был с изделием до последнего. Искать придется всех. К сожалению, оперативники не смогли найти всех сотрудников, выбравшихся из Новороссийска накануне оккупации города фашистами. Кто-то не доехал и пропал без вести, кто-то погиб под бомбами. А может, кто-то вообще не смог выехать? Но самое главное – где катер? Может, капитан увел его на юг, к Геленджику? А может, не успел и спрятал катер и изделие в лиманах?

Борис Коган устало потер руками лицо. Было два часа ночи, уже выпито несколько чашек кофе и выкурено неисчислимое количество папирос, отчего во рту неимоверно горчило. Лейтенант госбезопасности Лосев старательно исписывал очередной лист бумаги. И никуда от этой старательности было не деться. Если бы оперативник, курировавший в Новороссийске Научно-исследовательский центр гидромеханики, был и раньше таким же старательным, многих бед удалось бы избежать. Хорошо хоть начальство на Лосева не вешало «всех собак». Недалекий, в прошлом деревенский парень, который по разнарядке пришел в органы, тянет свою лямку не спеша, старательно и в меру своей дисциплинированности. Но ни на шаг в сторону и без всякой инициативы.

– Хорошо, – просмотрев еще один исписанный лист, Коган взглянул на лейтенанта. – «Подозрений не вызывал», «не замечен ни в чем предосудительном», «лояльность к власти». Но все же мне хотелось бы без письменных отчетов услышать от вас мнение, почему застрелился Белохвостов? Он неврастеник, трусливый человек, он так испугался ответственности, что его посадят?

– Я не знаю, Борис Михайлович, – честно ответил Лосев. – Чужая душа – потемки!

– За честный ответ спасибо. Еще не хватало, чтобы вы выдумывали причины. А насчет чужой души это вы зря. Это часть вашей работы – знать, что за душой у тех людей, кто занят такой важной работой и связан с государственной тайной.

– Я всех проверял, – недоуменно возразил лейтенант. – Что положено, я делал: запросы оформлял, анкеты отправлял. А в остальном… я же не доктор! Морально никто не разлагался, все вели приличный образ жизни.

– Ну, ясно, – со вздохом ответил Коган. – Не психолог и не психиатр. И все же, Аркадий Сергеевич, давайте думать и соображать о возможных причинах самоубийства. Насколько я понял, Белохвостов был вдовец?

– У него жена умерла давно. Еще до меня. И сам Белохвостов в центре еще не работал тогда. Где-то лет восемь назад, кажется, умерла. Женщины у него вроде бы не было. Коллектив небольшой. Если бы с кем закрутил, я бы знал.

– Это если в коллективе. А если за пределами учреждения у него с кем-то были отношения? Не знаете? Ладно.

– У него в Новороссийске живет брат жены. В личном деле есть сведения. Белохвостов указал, что поддерживает с ним отношения. – Лосев полистал личное дело ученого и показал пальцем на соответствующую строку.

– Это уже интересно, – согласился Коган, переписывая данные родственника. – И теперь последний вопрос: кто был свидетелем самоубийства Белохвостова? Кто находился в этот момент в соседних помещениях? Ведь лаборатория фактически на тот момент была эвакуирована?

– Я не знаю, – смутился лейтенант. – Я уехал со второй партией, когда отправляли секретный архив. Меня в здании… и в Новороссийске не было тогда.

– Сколько сотрудников НКВД сопровождало архив? – Коган с интересом посмотрел на Лосева.

– Не знаю, наверное, несколько человек. Я сдал архив под охрану и…

– …и уехали тоже, – кивнул Борис Михайлович. – Вопросов больше не имею.

Коган шел по улице под моросящим дождем, подняв воротник плаща. Он снова и снова пытался уложить в голове то, что услышал, и сделать выводы. На основании этого им с Шелестовым придется планировать операцию на оккупированной врагом территории. А данных почти нет. Почему? Да потому что курирующий научный центр сотрудник НКВД постарался поскорее убраться из города под видом сопровождения секретного груза, который прекрасно перевезли бы и без него. И охрана была выделена. Один струсил и застрелился, другой струсил и сбежал. А третий понадеялся на этих двоих, на выполнение ими своих должностных обязанностей и сидит теперь в камере, и его мордуют на допросах, пытаясь выбить подтверждение связи с немецкой разведкой. Или английской. Теперь Горобецкому уже все равно, в чем его обвиняют. Если мы найдем эту торпеду, то можем спасти профессора. Доказать, что его вины в потере секретного образца нет. Ну хоть срок поменьше дадут и допрашивать с пристрастием перестанут.