Посвисти для нас - Эндо Сюсаку - Страница 34

Судно вздымалось и опускалось на черных волнах. Лил холодный дождь. Трюм пропах солдатским потом и краской.

Море кипело за стеклами иллюминаторов. Глядя на эту картину, Одзу задремал. Он спал и видел спортивную площадку в школе Нада и белое русло Сумиёсигавы.

— Тернер, понимаете ли… — бормотал Полутень, меряя шагами класс. — Тернер, понимате ли. Он был великий человек, понимате ли.

Потом он увидел стоявшего перед учителем математики и не перестающего моргать Хирамэ.

— Что это за ответ?! Ну-ка прочитай, что ты написал в ответе на задачу! — кричал учитель растерянному Хирамэ. — Читай, читай!

— Вот…

— Не «вот»! Как ты ответил на вопрос?

— Хорошо, я прочитаю. Я… я ответил: «Правильно. Совершенно верно. Я тоже так думаю».

Все в классе так и покатились со смеху. От этого смеха Одзу проснулся.

Слышался тупой гул судовой машины. Море все так же поднималось и падало в иллюминаторе. «Старики» спали. Одзу снова закрыл глаза.

Море. Пляж в Асия. В небе клубятся сочащиеся дождем облака. Хирамэ и Одзу качаются на волнах. Наслаждаясь чувством свободы, которое принесли им летние каникулы, они брызгаются, ныряют, выплевывают соленую воду.

— Смотри, не ссы в воду! — говорит Хирамэ. — А ты пердишь, когда плаваешь?

— Нет!

— Попробуй. Получается как на ракете. Пу-пу-пу и плывешь быстрее.

Теперь все это потеряно. Воспоминания о юношеских днях больше не были воспоминаниями, теперь они казались Одзу частью другого мира, к которому он уже никогда не прикоснется.

— Ты ведь тоже так думаешь? — спросил он у Хирамэ, стоявшего у него перед глазами.

— Ну да, — печально ответил тот. — Тут ничего не поделаешь. Остается терпеть.

— Ну как ты там? Держишься?

— Куда там! Бьют каждый день.

— Меня тоже. Но надо держаться. Мы должны вернуться живыми.

— Это… Я не уверен. Выживем ли мы?.. Не знаю.

Часть, в которой оказался Одзу, неожиданно высадили в Дайрене. Позже бывшие студенты узнали, что их отправили в Маньчжурию для пополнения Квантунской армии, чтобы армейское командование могло перебросить ее лучшие части на южный театр военных действий.

Выгружаясь под дождем с транспортного судна, пришвартовавшегося у пирса дайренского порта, Одзу и его товарищи удивленно разглядывали непривычный чужой пейзаж. По причалам, где громоздились горы угля, сновали бесчисленные кули с огромными мешками за плечами. За их работой наблюдала японская военная жандармерия.

Построившись, пешим маршем отправились в Дайрен. В отличие от улиц японских городов, оказавшихся будто на грани между жизнью и смертью, здесь рядами росли переливающиеся изумрудной зеленью акации, вдоль улиц стояли чистые, построенные на европейский манер здания.

Вновь прибывших разделили на три группы. Одной предстояло разместиться в Порт-Артуре и Дайрене, двум другим — охранять границу в Северной Маньчжурии.

В глубине души Одзу надеялся остаться в Порт-Артуре или Дайрене. На его счастье, группа, в которую он попал, была расквартирована в Дайрене.

Однако учения и тренировки стали еще тяжелее. «Старики» из элитной Квантунской армии выжимали из первогодков все что можно, будто специально ждали появления этих хиляков студентов.

Одзу все меньше думал о Хирамэ. Отнимающие силы учения и казарменная жизнь не оставляли времени на погружение в грезы о прошлом. Бывшие студенты не только должны были, как солдаты, выносить тяготы, которые несли учения. По ночам им еще приходилось готовиться по программе слушателей офицерской школы.

Через два месяца до них наконец дошли первые письма из Японии.

Одзу получил письмо от матери. Своим убористым почерком она писала об отце и знакомых, но за этими словами оставалось что-то недосказанное. Взяв второй листок письма, Одзу застыл от ужаса.

«Вчера мы узнали, что погиб Хирамэ, заболел на фронте и умер. Звонила его сестра. Подробностей мы пока не знаем. Я знала, что это известие тебя поразит, и не могла решить, сообщать тебе или нет. Но вы так долго дружили, и в конце концов я все-таки решила написать. Очень прошу: береги себя и служи своей стране. А теперь…»

В тусклом освещении казармы Одзу раз за разом перечитывал это место в письме матери.

Новость была настолько неожиданной, что он вообще ничего не чувствовал. Казалось, он читает письмо снова и снова, чтобы дать эмоциям вырваться наружу.

«Хирамэ?.. Мертв?..»

Ни шока, ни удивления. Все было смыто гнетущей судьбой мрачного века. И он сам — один из тех, кого унесло это течение.

— Эй, Одзу! — окликнул его сидевший рядом трехзвездочный рядовой. — Ты чего скис-то? Случилось что?

— Да. Сообщили, что друг умер. Заболел на фронте и умер.

— Ух ты! — Голос «старика» звучал мягче, чем обычно. — Ты давай, духом не падай. Все мы умрем когда-нибудь.

Одзу сказал, что ему надо в уборную, и вышел в коридор. В казарме уборная была единственным местом, где человек имел возможность побыть один и поплакать. Там Одзу впервые дал волю слезам…

Эксперимент

Сам Курихара ничего не говорил об исследовании печени Айко Нагаямы. Он не просто отказался обсуждать эту тему, а сказал как-то странно: мол, у шефа есть к Эйити разговор.

«В чем дело?»

Эйити вернулся в отделение весь в сомнениях.

В отделении никого не было. Даже Курихара, с которым он только что говорил по телефону, испарился. Сквозь давно не мытые оконные стекла на столы, книги, лабораторную посуду проливался полуденный свет, в лучах которого плясали пылинки.

Эйити пристроился на одном из стульев, чтобы выписать рецепт отцу.

Зазвонил телефон. Не вынимая сигарету изо рта, Эйити снял трубку и услышал голос шефа:

— A-а, это ты? Курихара, наверное, тебе сказал. Есть сейчас кто-нибудь в отделении? Отлично! Подождешь меня? Скоро буду.

В ожидании шефа Эйити с чувством смутного беспокойства в груди рассматривал сигаретный дым, поднимавшийся от его пальцев.

Тут он заметил почтовую открытку, приколотую кацелярской кнопкой к маленькой панели у входной двери.

Открытка была от Тахары и адресована всем сотрудникам отделения:

«Прошло больше двух недель, как я сюда приехал. Поначалу я никак не мог привыкнуть и чувствовал себя не в своей тарелке, но в конце концов успокоился и взялся за дело. Сейчас я даже доволен, что оказался здесь. Стал думать, что это мое назначение — делать все возможное для пациентов, которых угораздило оказаться в месте с таким уровнем медобслуживания. Благодарю всех, с кем мне довелось работать в нашей больнице…»

Эйити оживил в памяти заурядную внешность Тахары. Этот человек никогда не заботился о своем внешнем виде. Маловероятно, что он когда-нибудь вернется в отделение. Тахара сошел с дороги, ведущей к успеху, и движется в каком-то ином направлении. Даже молодые коллеги, сочувствовавшие Тахаре, больше не упоминали его в своих разговорах. О нем все больше забывали…

«А вдруг…»

Острая боль вдруг пронзила грудь Эйити.

«Разговор с шефом… А вдруг они и меня хотят сослать куда-нибудь, как Тахару?..»

Он бросил тлеющий в его пальцах окурок в пустую банку из-под лекарств. За неприятными мыслями, кружившимися в голове Одзу, и застал его тихо вошедший в комнату Утида.

— Извини, что так долго. Эти парни в Министерстве здравоохранения — дубиноголовые. Как с ними разговаривать? Когда на днях мы играли с ними в гольф, они говорили, что все вроде как решено, а теперь выясняется, что все по новой надо!

Поворчав о чем-то, к чему Эйити не имел никакого отношения, завотделением сказал:

— Присядь-ка… Причина, по которой мы взяли на исследование пункцию печени у пациентки Нагаяма… — Он остановился и покосился на дверь. — Вообще-то, кроме профессора Ии, меня и Курихары, об этом никто не знает. Так что пока не надо никому в отделении об этом говорить.

— Конечно.

— На днях профессор Ии ужинал с отцом Курихары. Говорили о нашем онкологическом центре, и Курихара-старший попросил нас провести дополнительные испытания нового антиракового препарата, который разрабатывает его компания. На экспериментальном уровне можно ожидать высокой эффективности, но проблема в том, что препарат влияет на печень.