Зимний Фонарь (СИ) - Карнов Тихон - Страница 47

— Да такое… Слушай, а Анастази ещё не приезжала? — обеспокоивается Элиот, несмело приближаясь к подруге. — И вообще, где все? Я-я был на реминисценографии, и, походу, вырубился… Здесь… что-то произошло? В смысле, опять, ну. Да-нет?

— Никто не выбрался отсюда, Эли, — сообщает фельдшерица, и её рот растягивается в измученной улыбке. — Координатор распорядился закрыть больницу на карантин, когда в течение часа умерло двадцать пациентов.

— Чего? Если ты так прикалываешься, то… — не верит своим ушам парень и оступается. — Нет. Ты не прикалываешься. В смысле… как же эта ваша вакцинация? «Миротворец» и вся [ерунда]?

— А ты сам как думаешь?

— Никак, — пытается сохранить спокойствие Элиот. — Я же сказал, что спал и… что бы здесь ни произошло, я спал. Я-я понимаю, что хорошего мало, но, может, прямо скажешь? Я плохо понимаю намёки.

— Вакцина, которую они привезли… — на мгновение нездоровое веселье покидает девушку. Однако стоит оконной раме пожелтеть теплом, как та же ужасающая улыбка изламывает её рот. — Слышишь огонь? Они оставили нас здесь умирать.

— Что? Что ты несёшь? — Только Элиот думает подорваться к окну, как исходящий от собеседницы холод останавливает его. В голове что-то щёлкает. Парень хмурится. — Дана, если все умерли, то из-за чего?

— А ты сам как думаешь? — чуть истеричней повторяет та вопрос.

Подруга снимает с головы берет. Сбрасывает с ног чешки. В тот же момент Лайн замечает, что перед дверью одной из кабинок стоят такие же.

— Нужно выбираться отсюда.

— Конечно, — радостно подхватывает девушка, пока парень не в силах отвести взгляд от головного убора с выстиранным красным крестом. — Я тоже не собираюсь здесь оставаться… Эли! Пошли со мной!

Едва уловимым движением Анера наклоняется к Элиоту и хватает его. По её щекам растекается чёрная вода. Губы дёргаются — руки, которыми она вцепилась в воротник толстовки, дрожат. Парню становится страшно, когда женское тело клонится к распахнутому окну. Хлипкий подоконник крошится.

— Дана, стой! Я же не это имел ввиду!

— Пойдём со мной, — пытается переубедить она его, ласково касаясь его щеки. От её прикосновения кожа раздражённо нагревается, — пожалуйста.

— Это не выход, — противится Элиот и, вырываясь, пятится — хватка оказывается крепче, чем он предполагал, — это, [блин], в прямом смысле невыход. Я не знаю, как тебе ещё сказать, что ты сдохнешь, если сделаешь это.

— Ты ошибаешься, — возражает синяя и, отталкиваясь от пола, выпускает его. Элиот падает, пока медсестра сбивает защитную сетку с оконной рамы. — Оставайся, если хочешь. Скоро сам об этом пожалеешь.

— Да остановись ты уже! — уговаривает девушку Лайн и хватает за руки. Прикосновения ошпаривают его. Парень, испуганно глядя на свои ладони, пятится. Продолжая всё также зачарованно улыбаться, Анера бросает на него насмешливый взгляд. — Ты не умрёшь здесь.

— Конечно, не умру, — уверенно соглашается она. Сетка падает. Даналия птицей взмахивает руками и делает шаг назад. — Смерти нет.

Скрипит оконная рама. Иней накипью узоров расползается по стеклу. На мгновение небо окрашивается синевой.

Пейзаж не меняется: всё та же больница с заброшенным паллиативом. По территории и окрестностям снуют надоедливые тени. Санитары — частично сломанные, но всё ещё функционирующие — стаскивают к моргу трупы.

Даналии внизу нет.

На ватных ногах Лайн отшатывается от окна и оседает на пол. Кафельная плитка холодеет за спиной. Ужас застилает глаза.

— Проклятье… — с трудом выдавливает Элиот и жмурится, пытаясь сдержать накатившие слёзы. — Прости меня…

Парень покидает уборную и в полутьме задевает тележку. Колёса скрипят. На каталке тело в полиэтиленовом мешке. Застёгнутая молния поражена: часть звений разъедена, и изнутри вырываются сгустки пыли. Поражённый находкой Элиот неуверенно дёргает за бегунок. Там лежит Анера.

— Наконец-то… — прикосновение невесомой руки обдаёт жаром плечо. Касаясь обожжённого участка кожи, Элиот вздрагивает. — Я тебя искала.

Перед ним Алиса. Онемевшими глазами она смотрит куда-то вперёд, и губы её не двигаются. На ней больничная сорочка, висящая саваном.

— Лис? — замечая полное безразличие, брюнет вскидывает бровь. — Ч-что с тобой? Что-то с-случилось?

— В больнице все умерли, — также ровно отвечает Мартене, поворачиваясь спиной. — Ты остался единственным, кто жив. Пойдём.

Только тогда Элиот замечает, что она не двигается в привычном смысле этого слова. Её колени не сгибаются в шаге; она не левитирует; по правде говоря, она больше напоминает анимацию с потерей кадров. И, какой бы забавной мысль не показалась сперва, Лайн с тоской и ужасом понимает, что на деле его подруга мертва. Чтобы убедиться, парень включает фонарик. Мартене останавливается. Свет начинает мигать. Силуэт в сумерках — мерцать.

— Мне очень жаль.

Фонарик окончательно гаснет.

— Мне тоже, а теперь пойдём. Я не хочу, чтобы то же произошло и с тобой, но… мне нужна твоя помощь.

Из-за приоткрытой двери палаты в конце коридора слышно гудение реминисценографа. Рядом со входом стоит тумбочка с тарелкой, на которой плесневелые, но ещё горячие тосты. На койке, окружённой чистыми шторами, лежит пациентка. Её дыхание прерывисто, чередуется с хрипом.

Привлекательность, присущая здоровью и юности, уничтожена манифестом. Элегия почти до костей иссушила девушку. Поражённая плоть напоминает опаленную древесную кору: в мелких трещинках белеет мазь. Сарафан с передником заменены больничной рубахой, а макияж — бинтами на глазах и кислородной маской.

— Под видом вакцины в больницу привезли нечто… другое, — поясняет притаившаяся за спиной девушка. Элиот не оборачивается. Он не знает, чего боится увидеть больше: безжизненную фигуру или её отсутствие, — какие-то образцы и впрямь были «Миротворцем», но другие… Они усиливали болезнь и убивали… Мне тоже вкололи вакцину. Правильную, как видишь.

— «Миротворец»… Нет-нет, это неправильно. Этого… — молвит парень, опираясь на металлические перила койки. Он нехотя вспоминает поразительный рассказ сестры. — Этого не может быть…

— Федра спасла тебя.

Элиот горько усмехается. Несмело касается остывающей руки пациентки. Мерцающая шумно выдыхает.

— Такая холодная… — замечает брюнет и на мгновение запрокидывает голову. — Значит, вас отравили? Убили чем-то под видом лекарства?

— Не знаю. Ты как бы единственный, с кем я теперь могу говорить… но тебя здесь быть не должно.

Когда парень слышит это, он не выдерживает и оборачивается. В палате Алиса избавляется от неподвижности и, сидя на кресле, покачивает ногой.

— Органические привязки, конечно, — понимает он и переводит взгляд на кардиомонитор, — но… но ты же ещё жива, так? Может, тебя ещё можно спасти? Давай… давай я свяжусь с райцентром, с больницей, там, там…

— Элиот, — поднимаясь, осторожно начинает Мартене, — ты и сам прекрасно знаешь, что, если бы моё тело было пригодно для жизни, я бы не стала мерцающей. Пожалуйста, Элиот… выключи реминисценограф.

— Нет, ты что, это же глупости, — пытается отмахнуться он, бегая взглядом по палате, — должен же быть способ это обойти, должен же…

— Я больше не проснусь, Элиот, — мягко настаивает Алиса, — и ты знаешь, что будь это иначе, мы бы сейчас не говорили. Пожалуйста, просто сделай это: я не хочу сгореть заживо.

Сглотнув, парень кивает. Осоловело смотрит по углам. Слепо обшаривает стены. В конце концов, находит розетки у окна. Множество запутанных проводов — не разобраться, какой и от чего. Напоследок глянув на коллегу, Лайн хватает их в охапку и разом выдёргивает.

Реминисценография останавливается. Прекращается подача кислорода. Техника, поддерживающая жизнь в поражённом теле, выключается. Полоса на кардиомониторе искажается. Биоритмы пробивают полночь.

— Спасибо тебе, — слышится шёпот у самого уха, — друг.

В коридоре загорается свет: на медсестринском посту срабатывает вызов. Пронзительно звучит сигнальная трель, но стойка по-прежнему пуста. Дежурной, которую когда-то назначили на место, всё ещё нет. Равно как и никого живого из медперсонала.