Уравнение длиною в жизнь (СИ) - Медунова Мира "Клоденестра" - Страница 28

То ли небеса, в конце концов, над ними смилостивились, то ли они выдержали проверку на прочность, но шлюзы Вселенной, наконец, открылись для них, а в двери их ресторана хлынула жизнь. За каких-нибудь полгода они отбили все вложения, а далее уже их доходы начали расти в геометрической прогрессии.

Идея открыть второй ресторан была выдвинута Миром, не знавшим, куда девать столько денег, и Паша, безгранично доверявший ему во всем, с радостью поддержал его. Тут уже никаких проблем не возникло. Насыщенный опыт, обретенный в прошлый раз, дал парням возможность организовать все не только максимально быстро и экономично, но и с неизбежной перспективой на успех. И успех не замедлил явиться, на этот раз без задержки в целый год.

Это был взлет, на который ни Паша, ни Мирослав даже не рассчитывали в самом начале их пути. Очень скоро они стали заметными личностями, от предложений спонсорства у них теперь не было отбоя, но третий ресторан они все-таки открыли сами, без чьей-либо поддержки, и это было самое крутое заведение из всех ими созданных – более роскошное, чем все остальные, более необычное и с особым VIP–залом на втором этаже, куда могли попасть только состоятельные посетители или везунчики, выигравшие сертификат в их рекламных кампаниях (которые они проводили постоянно).

В сущности, третий ресторан открылся всего два месяца назад, а клиентов уже было более чем достаточно. Следовало подумать о расширении сети – открытии ресторанов по всей России, но тут уже была весьма желательна поддержка спонсоров, и их поисками сейчас усиленно занимался Паша, в то время как Мирослав налаживал активность нового ресторана и не забывал присматривать за ответственными директорами первых двух.

К слову говоря, он больше не жил на съемной квартире. Теперь у него было собственное жилье – просторная, двухкомнатная квартира, обставленная великолепной, дорогой мебелью, и новехонький «Вольво», который он приобрел лишь тогда, когда его старый «Форд» окончательно ослаб и не мог больше выполнять свои обязанности без ежеминутных сбоев. Впрочем, дома Мирослав бывал в основном только ночью, большая часть его жизни проходила на работе, и он был этим вполне доволен.

Внешне он почти не изменился за прошедшие пять лет: разве что перестал носить очки (теперь они были ему совершенно ни к чему) и стал зачесывать волосы назад, что лишь подчеркивало привлекательность его изящного лица и придавало ему даже некоторую величавость. Ну а внутренне – теперь его не особо волновал домашний уют, он вообще предпочитал как можно реже бывать дома, а работы, слава Богу, ему всегда хватало.

Они с Пашей были идеальными партнерами. Тот был воистину гениальным поваром; если бы не его меню – набор вкуснейших и в то же время простейших блюд, придуманных им самим – они бы никогда не смогли привлечь так много клиентов, но, с другой стороны, если бы не Мирослав с его трезвым отношением ко всем организационным моментам, сеть, скорее всего, вообще никогда не была бы создана. Очень многое им пришлось преодолеть в течение этих пяти лет, но их дружба нисколько не пострадала, а наоборот – обрела ту приятную, ворчливую гибкость, знакомую лишь по-настоящему близким людям.

Между тем три года назад Паша женился, и у него уже подрастал очаровательный карапуз Даниил, к которому Мирослав относился, как к родному племяннику (он же и крестил его). Возиться с этим пухлым чудом было для него радостью, которой временами ему дико не хватало, несмотря на то что он был вполне доволен своей жизнью и очень ценил всё, что смог обрести за последние годы.

Жена Паши Алена считала его кем-то вроде родного брата мужа и доверяла ему порой вещи, которые не рассказывала даже супругу. Не раз Мирославу приходилось мирить эту, в общем-то, дружную и мирную парочку, ссоры в которой происходили в основном только из-за чрезмерной ревнивости Алены.

Он был верным другом семьи, и так бы, вероятно, всё и оставалось, если бы не сестра Алены Марина, приехавшая как-то к ним на Новый Год и безнадежно влюбившаяся в Мира. Последний не сразу это понял. А когда понял, вежливо дал ей понять, что при всем уважении (а он действительно искренне уважал ее, так как она была вполне достойной и вдобавок красивой девушкой) не может ответить на ее чувства взаимностью. Он искренне пытался забыть то, что не давало ему подобного шанса, но, в конце концов, осознал, что напрасно тратит силы.

Алена страшно рассердилась на него. Из-за этого последние года полтора он не мог бывать в доме Паши так часто, как хотел бы, и, следовательно, играть с Даниилом тоже. И это же вызвало их первую с Пашей небольшую стычку, окончившуюся, к счастью, вполне мирно.

«Не понимаю, чего еще тебе надо? – сердито говорил друг, нервно расхаживая из стороны в сторону по кабинету: он всегда так делал, когда чувствовал себя неловко. – Чем тебе не угодила Марина? Красивая, умная, готовит отлично, чего еще желать? Что ты так цепляешься за свою холостяцкую жизнь, я понять не могу? Я ведь знаю тебя: ты не ловелас. Разгульная жизнь – это вообще не твоё. И детей ты обожаешь. В чем вообще проблема?»

«Паш, я уже сто раз извинился за Марину. Мне правда очень жаль, что так вышло. Но надежд я ей никаких не давал. Алена злится, но вообще-то ей тоже это известно».

«Да я не об этом спрашиваю! Марина – ладно, допустим, не в твоем вкусе. Но есть же и другие. Правда в том, что ты до сих пор не можешь забыть ту свою принцессу, из-за которой удрал тогда из Москвы, будто преступник! Что я, не знаю, что ли? Ты все еще мечтаешь о ней, как какой-то молокосос несчастный…»

«Это уже слишком, - Мирослав тогда резко встал и торопливо направился к двери. – Ты мой друг, но такого я терпеть не стану».

Бедный Паша! Он тогда так перепугался, что чуть не зарыдал. Минут двадцать вымаливал потом у Мирослава прощение, хотя тот простил его сразу же – искренне и без всяких условий. Больше они никогда на эту тему не говорили, и Паша раздражался всякий раз, когда Алена начинала ворчать по поводу нанесенной Марине обиды.

А что Мирослав? Он просто хотел быть честным, вот и все. Он не раз пытался открыть кому-нибудь свое сердце, но в итоге понял, что все его усилия совершенно напрасны. Личная жизнь у него не складывалась. Вернее сказать, у него ее просто не было. Секс? К счастью, он не принадлежал к числу тех мужчин, которые не могут спокойно обходиться без этого. Он чувствовал себя прекрасно, боль, что его терзала, исходила из души – из души, но не из тела.

Он так и не смог ничего забыть. Но и вспоминать старался как можно реже. На самом деле вся его жизнь проходила в постоянном напряжении, направленном на то, чтобы все время думать о всяких посторонних вещах, не давая таким образом воспоминаниям брать над собой верх. Отпуская сосредоточенность хоть ненадолго, он тут же перемещался в прошлое – в ту жизнь, где он был счастлив, а это причиняло ему боль, хуже которой он никогда ничего не испытывал.

Работа очень ему помогала, он никогда не отказывался от дополнительных заданий и охотно трудился до глубокой ночи, если это было необходимо. Тем не менее, поговорка «время лечит» с некоторых пор вызывала у него глубокое презрение. Его не только не лечило, но с каждым годом делало лишь еще беспомощнее.

Поначалу он держался даже лучше, чем ожидал от самого себя, но со временем прошлое стало взывать к нему с пугающей настойчивостью, а два года назад Илья начал приходить к нему во сне каждую ночь. Он всегда был разным и удивительно реальным. Мирослав боялся этих снов и стремился к ним, как наркоман к игле. Он был и счастлив, и загнан, словно зверь, обреченный на гибель. По ночам вся его защита спадала, и он, сам того не осознавая, давал полную волю своим эмоциям, которые всегда были ужасно сильными и противоречивыми.

Иногда, просыпаясь, он обнаруживал свою подушку мокрой, иногда – простыни, иногда его душило чувство вины, а иногда он улыбался, наполненный радостью, которой не было никаких причин. Но ему никогда даже в голову не приходило попытаться найти Аксенова и возобновить с ним отношения, если это еще было возможно. О таком он даже не думал, и в итоге всё, что ему оставалось, это терпеть. Терпеть, пока еще были силы, и ждать неизбежного для всех финала, порой отчаянно надеясь, что ждать слишком долго не придется.