Бедный Павел. Часть 2 (СИ) - Голубев Владимир Евгеньевич - Страница 71

— Конечно, Павел Петрович! Но всё-таки их поддержка наших интересов могла остановить многих в Европе. Однако я считаю переломным моментом в наших отношениях отнюдь не заговор Дашковой, и даже не наш отказ на письмо короля Георга — англичане напряглись ещё после нашей победы над турками. Слишком быстро мы победили и чересчур большие территории приобрели. А главное — мы действительно начали становиться соперниками Англии в Средиземноморской торговле.

— М-да, а учитывая их внимание к торговле с Китаем, то вскоре мы ещё больше разойдёмся — объективные интересы заставят…

— Безусловно! Также наша дружба с Пруссией имеет под собой два основания — взаимная нелюбовь к Австрии, а также Ваши и Екатерины Алексеевны личные отношения с Фридрихом II. По моему глубокому убеждению, эти основания слишком зыбки. Пруссия становится сильнее, а Священная Римская Империя слабеет. Притом мы не сможем приветствовать победу Пруссии над Австрией — нам равно неприятно будет подпадение Германии под власть любого из их скипетров. Нам-то как раз нужно сохранение status quo, пусть немцы воюют между собой, но победителя в этой битве быть не должно́. Личные отношения, поверьте старику, всегда заканчиваются тогда, когда они становятся невыгодны!

— Согласен, Константин Николаевич, но как же союзник Австрии в Европе — Франция? Именно против этого альянса мы и сближаемся с Пруссией.

— Я не вижу здесь опасности для нас, Ваше Высочество! Франция дружит с Австрией только против Пруссии. Французы считают цесарцев существенно менее опасными для своих интересов на Рейне, чем пруссаков, а австрийцы боятся Фридриха значительно более чем кого-либо. Против нас такой союз не сыграет — мы далеко от Франции, а, следовательно, для неё малоопасны.

Наше влияние на Средиземном море уже немного волнует Людовика, но пока не сильно. Ему ещё рано переключаться на нас — у него есть Англия, которая отняла французские колонии в Америке и Индии, и именно эта рана беспокоит его больше всего. Империя сейчас прикрывает его спину от Пруссии, да и всё — нет у них больше общих интересов.

— Так в чём тогда Вы видите проблему?

— Исключительно в союзе Пруссии и Австрии против нас. Фридрих бредит Королевской Пруссией и Данцигом, а мы раз за разом лишаем его столь желанного приза! Мария-Терезия не могла простить старому Фрицу Силезии, которую Пруссия отняла у неё в войне, и именно это всегда помогало нам вбивать клин между ними и не допускать подобного содружества. А вот молодой Иосиф уже не страдает от этой потери, он ищет новые земли, новую славу и вполне может договориться с пруссаками.

— Согласен с Вами, дорого́й тесть. Но пока Вы сообщаете мне достаточно очевидные факты, которые мы с Вами много раз обсуждали. Единство Империи и Пруссии — это наш ночной кошмар. К ним вскоре смогут присоединиться Швеция, Турция, а возможно, и Британия. Как точно эти шакалы поймут, что нам тяжело — непременно ударят.

Польша сейчас наше больное место — яблоко раздора с соседями. Но разделить её, что успокоит наши отношения и перенесёт центр напряжения от наших границ в Германию для нас очень неприятно — Польша — это наш рынок товаров и только наш. Отдать большую её часть соседям означает потерять деньги, которые нам очень нужны — из них мы финансируем развитие промышленности и заселение территорий.

К тому же Польша содержит нашу армию. Почти сорок тысяч солдат Румянцева в Галиции и двадцать тысяч Олица в Курляндии кормятся и одеваются исключительно за польский счёт. Нами было потрачено столько сил на принуждение сейма и короля Станислава на принятие таких условий и что же, теперь отказываться от этого?

А значительное усиление соседей и приближение их к нашим границам? Вейсман с Бауром с ума сойдут — война, которая будет идти на территории России, ослабит нас значительно больше, чем битвы на земле соседей. Польша сейчас нам желанна и как буфер с германской Европой. Нет, потеря Польши, безусловно, крайнее решение.

— Итак, Павел Петрович, нам требуется отвлечь мысли молодого Иосифа от Польши на другие направления.

— Что, Германия или Турция?

— Да, или всё сразу, Павел Петрович! Однако для этого необходимо, чтобы мы для Империи стали друзьями, именно с которыми они будут дружить против Пруссии.

— Но как? Мы далеки от такого! Наши отношения с Марией-Терезией нельзя назвать дружескими. Кауниц обижен на нас из-за нашего союза с Турцией и занятия нашими войсками Галиции! То, о чём Вы говорите, дорого́й тесть — это новый дипломатический переворот!

— Так вот, Ваше Высочество! Я нижайше прошу Вас освободить меня от поста вице-канцлера Российской империи и назначить меня посланником в Вене. Я уверен, что такое действие будет под силу только мне! — он вынул из своей папки прошение и церемонно протянул мне. Я вертел его в руках.

— А как же Коллегия иностранных дел? Как же подготовка к созданию Приказа? Как же отношения с Турцией, Францией? Всё же на Вас держится, Константин Николаевич!

— Обресков Алексей Михайлович введён мною в курс моих личных сношений, а в создании Приказа он понимает даже больше моего — именно он готовит все документы. Он вполне справится! — пожилой грек грустно улыбнулся, — Я стар и болен! Скоро я покину этот мир! Не спорьте со мной, Павел Петрович! Я знаю, о чём я говорю! Мне недолго осталось! — тон моего главного дипломата был достаточно безапелляционным и я, поморщившись, не стал ему активно возражать.

— Я надеюсь ещё долго иметь возможность беседовать с Вами, дорого́й тесть!

— Только Бог ведает, сколь нам отведено, Павел Петрович! Но, я прошу Вас, давайте лучше вернёмся к деталям!

По результатам нашей беседы мы решили, что мы вновь разыграем карту ссоры в семье, в попытке сохранить какие-то нормальные отношения с Пруссией. А я заказал две новые мозаики — Осада Белграда[131] и Битва в Дюнах[132], для Иосифа и Людовика соответственно, надо было улучшать отношения.

Теперь же, в беседе с Губкиным я решил дополнить свой подарок августейшим особам и сообщил об этом Севастьяну. Тот сразу понял мою мысль и загорелся идеей одеть высшее общество ведущих государств континентальной Европы в наши меха.

Разговор с Губкиным затянулся, а доклада ждал очень важный человек в моих планах на будущее — Глава Оружейной палаты Пётр Иванович Мелиссино. Именно от него зависело грядущее перевооружение армии и флота. Мелиссино принёс мне подарки — изданные в моей личной типографии труды о развитии артиллерии.

Первой книгой была «Положение о реформе Французской артиллерии, предложенное Фельдмаршал-лейтенантом армии Священной Римской империи Жаном Батистом Вакетом де Грибовалем», а второй — «План изменения русской артиллерии» за авторством самого Мелиссино. Наш план был составлен на основе изучения опыта войн в Европе и, во многом, на этой самом труде Грибоваля, который попал в Оружейную палату благодаря деятельности русской разведки.

Обе книги были изданы в количестве пятидесяти экземпляров, были номерными и именными. Такое нововведение стало ещё одной мерой по обеспечению секретности проекта. Экземпляры предназначались исключительно для служебного пользования ответственных лиц приказов и палат и не могли выноситься за переделы рабочих кабинетов. Мои книги имели номер один, и я единственный, кто мог ими распоряжаться без ограничений.

Столь приятный подарок означал, что в работе над организацией и унификацией артиллерии уже завершено планирование и согласование деталей и началась реализация проекта. Отлично, однако, не всё шло по плану. Новые орудия требовали большей точности при производстве, что оказалось проблемным для нашей металлургии — пушки и гаубицы для армии выходи́ли с каким-то чудовищным процентом брака. Из четырёх десятков опытных орудий, отлитых на Каменском заводе[133], только одно выдержало первичные испытания. С морскими орудиями дело оказалось и того хуже — ни одна из тридцати двух пушек поверку не выдержала.