Лекарство от любви (СИ) - Нестеренко Юрий Леонидович - Страница 24

Колеблющийся свет факела и ровный — масляного фонаря выхватил из темноты три фигуры у стены напротив стола; они стояли в распятых позах, прикованные за руки и за ноги короткими цепями. Из одежды им были оставлены только нижние рубахи. Кай представил себе, какого простоять так несколько часов в холодной камере, в полной темноте, не имея возможности ни присесть, ни сменить позу — разве что опереться спиной на ледяную стену — и поморщился. Впрочем, он тут же напомнил себе, что эти люди собирались его убить.

— Выйди, — велела Изольда тюремщику. Тот поспешно повиновался, предварительно закрепив факел в бронзовом кольце на стене; глухо бухнувшая дверь отсекла слабый свет из коридора. Кай взял со стола фонарь и подошел с ним к узницам; они жмурились от света, казавшегося им нестерпимо ярким. Все три были разного роста и не походили друг на друга чертами лица; двух можно было назвать миловидными, одна была совершенно невзрачной, но ни одна не имела ярких запоминающихся черт, как, в общем, и положено секретному агенту. Все они прибыли сюда, чтобы убить Изольду — а теперь готовы были убивать и умереть за нее.

Их госпожа не сказала им ни слова — вероятно, все слова о том, как она разочарована, уже были произнесены, и теперь она лишь взирала на них с холодным безразличием, как на подопытный материал. Узницы также молчали. Их лица были бледны, но следов пыток и побоев Кай не заметил; возможно, таковые скрывались под рубашками, но скорее всего заговорщицы сознались сами, не видя смысла жить после того, как их затея провалилась и Госпожа отказала им в доверии. Кай подождал, пока они привыкнут к свету. Ему хотелось видеть их глаза.

— Вы хотели убить меня? — спросил он наконец. — Если вас оклеветали, это ваш последний шанс оправдаться передо мной и вашей госпожой.

— Ты околдовал Госпожу! — с ненавистью произнесла та, что слева — самая высокая, с кудрявыми светлыми волосами.

— Дура, — сказал Кай без выражения. — Нет на свете ни такой глупости, ни такой мерзости, ни такого преступления, на которые не толкала бы человека любовь; как люди могут восхищаться этим чувством и при этом считать себя нормальными, не понимаю и никогда не понимал. Ну ладно, если у вас нет умных слов, может, найдутся хотя бы последние?

— Сдохни! — выплюнула средняя, низкорослая, но фигуристая брюнетка. Возможно, она бы плюнула ему в лицо, но его повязка делала подобный жест бессмысленным. (Эта повязка наверняка будила дополнительные зловещие слухи среди его врагов, хотя среди слуг Изольды были и те, кто видел его без повязки и знал, что в его лице нет ничего такого, что следовало бы скрывать. Что, впрочем, способно было лишь усилить зловещность слухов.)

— Стало быть, вы хотите моей крови, — констатировал Кай. — Ну что ж. Вы ее получите.

Он шагнул обратно к столу, поставил на него фонарь, затем демонстративным жестом снял перчатки и принялся рыться в ящике, звякая инструментами. Вытащил какой-то жуткий изогнутый нож, зазубренный по внешнему краю — «для чего его используют, кожу им снимают, что ли?»

— Кай, — предостерегающе сказала Изольда, — не стоит.

— Ничего, мне не жалко, — отметил он, с интересом осматривая нож на глазах у приговоренных — а затем вдруг положил обратно и поднял маленький ножик для очинки перьев, лежавший рядом с письменным прибором. Попробовал остроту лезвия. Затем с некоторым усилием провел по кончику левого указательного пальца.

Выступила капля крови.

Кай подошел к высокой и помазал окровавленным пальцем ее лоб. Обреченная мгновенно побледнела до синевы — хотя прежде казалось, что дальше ей бледнеть уже некуда — и на ее лице выступили крупные капли пота. Спазм перехватил ее горло, ноздри расширились, тщетно пытаясь втянуть хоть немного воздуха. Тело резко выгнулось, ударившись головой о стену, и забилось в конвульсиях, лязгая оковами; на губах запузырилась пеня, глаза закатились. Еще несколько мгновений — и все было кончено. Труп повис на цепях, некрасиво раскорячившись; пена и кровь из прокушенной губы капали на пол; в воздухе запахло мочой.

Кай шагнул ко второй приговоренной.

— Ты и правда колдун, — пробормотала она с ужасом, вжимаясь в стену.

Бенедикт провел пальцем по ее лбу. Все повторилось.

Он перешел к третьей, «серой мышке», которая рефлекторно рванулась вбок, натягивая цепи — а потом вдруг овладела собой и гордо выпрямилась, вскидывая подбородок: давай! Глаза ее при этом смотрели не на Кая, а на Изольду.

— Кай, — подала голос та, — мне жаль прерывать твой эффектный спектакль, но…

Он выжидательно обернулся.

— … я хочу посмотреть, как ты делаешь это простым прикосновением. Без крови.

— Хорошо, — кивнул Бенедикт и положил правую ладонь на лоб последней заговорщицы — почти таким же жестом, каким родители проверяют, нет ли жара у ребенка.

На этот раз процесс занял на несколько мгновений больше. Но результат был тем же самым.

— Вот, значит, что было уготовано мне, — медленно произнесла Изольда, глядя на трупы.

Кай надел перчатки. Теперь он тоже знал, как это выглядит. Лошадь продержалась чуть дольше, но на то она и лошадь…

— Прислать тебе лекаря обработать палец? — спросила Изольда. — Я бы могла мгновенно залечить его своей магией, но для этого мне бы пришлось взять тебя за руку.

— Пустяки, это ничтожный порез. Затянется сам за считанные часы.

— Ну хорошо. Промой хотя бы, иногда и маленькая ранка может загноиться…

— Изольда, — усмехнулся он, — я не ребенок, а ты не моя мать.

— Нет, — согласилась она, — но у меня на тебя большие планы, и мне не нужны неприятные неожиданности. Строго говоря, мне не нужны никакие неожиданности — никогда не понимала людей, находящих удовольствие в сюрпризах. Всегда настаивала, чтобы отец заранее сказал, что подарит мне на день рожденья… Ну что ж, пошли ужинать. Не жалеешь, что мы не сделали это сначала? Зрелище было не слишком аппетитным.

— У меня крепкий желудок, — заверил ее Кай.

— У меня тоже. Когда каждый день видишь в зеркале то, что вижу я, иначе и быть не может. Ладно, идем.

Два дня спустя Изольда позвала его на ужин на пару часов раньше обычного. Кай никогда не жил по расписанию, но все же поинтересовался, чем вызвано это отклонение от ставшего уже привычным распорядка.

— Я уезжаю, как только стемнеет, — ответила она, аккуратно цепляя вилкой кусочек запеченной рыбы. (Изольда вообще ела очень аккуратно, несмотря на изуродованный рот.)

— Куда? — удивился Кай. Он ждал, что Изольда со дня на день перейдет в наступление на Империю, но вот эта произнесенная будничным тоном фраза никак не вязалась с началом похода по завоеванию мира.

— Хочу навестить Кербельсбург, — сказала она все так же буднично.

— Зачем? — Кай, конечно, понимал, что будет со всяким городом, который «навестит» Изольда. Но зачем брать этот город, совсем не ключевой в стратегическом смысле, до начала основной кампании? Изольда могла бы просто спокойно проехать мимо в ходе общего наступления… Впрочем, в ее случае все традиционные представления о военной стратегии вообще летят к демонам.

— Я тебе подарю умирающий город, — улыбнулась она. Впрочем, из-за особенностей ее лица трудно было отличить улыбку от кривой усмешки.

— Ты что, восприняла мое стихотворение настолько всерьез? — опешил Кай.

— Мне вообще давно нравятся твои стихи о мертвых городах. И «Мертвый город спускается к морю с холмов», и «Когда твоя нация сгинет в кровавом чаду…» Никогда не была ни в одном, но я так и видела, как брожу по этим пустым улицам и площадям, где на балконах растет трава, эхо шагов гулко отражается от растрескавшихся плит и ветер скрипит одиноким ставнем… Помню, как меня поразила идея о том, что, возможно, весь смысл существования человечества — только в том, чтобы оставить после себя живописные руины: