Один счастливый день - Доронина Анастасия - Страница 5

«Кого ты хочешь, сынок — братика или сестренку?!» — издевательски спрашивал у себя Валентик с воображаемыми материнскими интонациями. И так и видел, как Иван Гаврилович, стремясь оградить женушку от груза хозяйственных забот, берет эти заботы и на голубом глазу складывает их на Валентиковы плечи… А потом представлял, как в их доме появляется какое-то сморщенное, визгливое существо и все начинает крутится вокруг этого… этого… сучьего выродка! «Орать будет день и ночь», — думал он и уже видел, как их аккуратную кухню и крохотный коридорчик уродуют протянутые тут и там веревки с пеленками. Пеленки мокрые, с них капает, на полу лужицы… И бутылочки с детской смесью по всей кухне, и ночные горшки, и коляска, об которую он непременно будет спотыкаться… и соседские сплетни, и жалостливые, а то и чего хуже — насмешливые взгляды в спину… И младенческий крик, визгливые вопли и днем, и ночью…

— А кстати! Где они поставят кровать? Детскую кровать?! — это Валентик произнес вслух и его бросило в жар; у них всего две комнаты! Большую до сих пор занимал сам Валентик, а в маленькой ютились эти… «молодожены». В другую квартиру им не переехать: Иван Гаврилович, кажется, вовсе не имел своей жилплощади!

«Сволочь», — подумал Валентик, вспомнив об этом. И даже застонал от злости. — Валентик, привет! Ты что, заболел? — услышал он за спиной. Голос был знакомый, очень знакомый. — Ой, какой ты… Просто мальчик с картинки! А откуда у тебя мотоцикл?

Молодой человек с силой провел руками по лицу — надо приходить в себя. Оказывается, он давно уже стоит, то есть сидит, верхом на «Харлее», возле многолюдного подземного перехода. Его толкали, ругали, просили посторониться — Валентик не замечал… Как он здесь оказался?

— Привет… А ты что тут делаешь? — спросил он у Леры. Подружка его младенческих лет превратилась в высокую и удивительно худую девицу. А вот лицо осталось по-прежнему блеклым. Накрутив ручки сумки на тонкое запястье, она тут же начинала вертеть сумку в другую сторону — и так до бесконечности.

— А я вот… в магазин ходила. Я же теперь одна живу, — пояснила она ни с того ни с сего. — Родители в Сирию уехали, по контракту… Ой, какой ты бледный, Валентик! Это ты от жары, наверное, перегрелся… А откуда у тебя мотоцикл?

— Мотоцикл? А это так — взятку мне дали, — горько усмехнулся юноша.

— Что-что? Ладно, проехали…

Возникла пауза. Валентик разговор поддерживать был не в настроении, а Лера, будучи девушкой до болезненности застенчивой, просто не знала, что еще можно сказать. Но и уходить не уходила — в Валентика она была влюблена с детства.

— Ты плохо выглядишь, правда, — решилась она наконец, но тут же спохватилась: — Нет, ну не то что плохо, ты не подумай ничего такого, пожалуйста, а просто… Это у тебя тепловой удар, наверное, да? Жара-то какая стоит! Хочешь, — Лера внезапно осмелела, может быть, из-за того, что вид у Валентика был действительно очень жалкий, — хочешь, я тебя до дому провожу?

— До дому? Вот уж нет. Домой мне теперь нельзя. Никогда!

— Почему?

— Потому что меня предали.

— Кто? — испугалась Лера, и ее тусклое худое лицо побледнело еще больше.

— Все! И не говори мне больше об этом.

Ну… Ладно, — согласилась Лера после того, как три или четыре раза повторила процедуру раскручивания сумки. — А что ты будешь теперь делать?

— Что я буду делать? — усмехнулся Валентик наивности вопроса и тому трагичному тону, которым его задали. И ответил так же театрально:

— Топиться сейчас пойду. Вот «Харлей» только на стоянку откачу…

Но Лера предложенного шутовского тона не приняла. Или не захотела понять: уронив свою большую сумку с продуктами (шлепнувшись об асфальт, сумка всхлипнула и забулькала чем-то бьющимся и льющимся); она вцепилась птичьими руками в руль «Харлея» и затараторила умоляюще:

— Нет! Нет! Нет! Валентик, не ходи никуда, не ходи! Хочешь… Хочешь, пойдем ко мне? Ты поживи у меня, поживи пока, мы потом обязательно что-нибудь придумаем, обязательно, вот увидишь!

И, поймав на себе оценивающий Валентиков взгляд (поразительно некрасива была эта девушка: сутулая, тощая, с плоской грудью, с нескладными руками и ногами, в белом нейлоновом платье, которое сейчас, пронзенное солнцем насквозь, предательски высвечивало все недостатки ее фигуры), добавила, пряча глаза и заливаясь каким-то желтым румянцем:

— Я сейчас, Валентик, живу одна, совсем, совсем одна… Ты поживи у меня сколько хочешь…

Квартира у нее была в соседнем доме — роскошное трехкомнатное жилище с лепниной на потолке и французскими окнами в полстены. Натертый паркет отсвечивал в солнечных лучах бриллиантовыми вспышками.

— Неплохо вы устроились… То есть ты. Одна, говоришь, живешь? Родители-то надолго уехали?

— На три года. В Сирию… Папа у меня врач, он по контракту — наши там больницу построили… А мама переводчик…

Лера говорила это, пробегая через главную комнату — «залу», в которой расположился Валентик, — по коридору до кухни и обратно. Вскоре маленький стеклянный столик возле кожаного дивана оказался заставлен закусками. Напоследок Лера прибежала с крохотными чашечками дымящегося кофе.

— Да сядь ты, — похлопал Валентик по прохладной коже дивана рядом с собой. — Сядь, поговорим нормально, не могу я, когда перед глазами мельтешение сплошное. Не посмотрел даже на тебя толком. Так я у тебя правда, что ль, надолго могу поселиться?

— Правда, только… А что случилось?

Она робко, будто проситель в кабинете большого начальника, присела на краешек диванного подлокотника. В серых глазах за слабым намеком на реснички светилась готовность поверить всему, что ей скажут.

— Да понимаешь… Лера… Э-э-э… Из дому меня выгнали, — неожиданно для самого себя, ляпнул Валентик.

— Ка-ак???

Да. Вот представь. Выгнали. Мать и этот… отчим. Помешал я им. Они вдвоем хотят жить, любовью своей наслаждаться, а тут я, получается, обуза. И потом, мать, видите ли, не желает, чтобы люди видели, что у нее такой взрослый сын. Они давно меня из дома выживали, только все сначала было намеками, попреками. А сегодня мне, вишь, восемнадцать исполнилось — у меня день рождения сегодня, да! — так отчим прямо сказал: иди-ка ты, Валентин, на все четыре стороны, живи как хочешь, ты нас не знаешь, мы тебя не знаем. И даже ни копейки денег не дали, я хотел паспорт взять — дверь прямо перед носом захлопнули, чуть не пришибли… Да… Вот такие дела, Лера…

— Ужас какой! — девушка приоткрыла рот с шершавой малиновой полосой вокруг губ («И где она умудрилась губы-то обветрить, в такую жару!» — неприязненно подумал Валентик) и затеребила тощую косицу. Совсем как в детстве.

— Так что я, Леркин-валеркин, поживу у тебя немного. Пока на работу не устроюсь. А ты сама-то чем занимаешься? Летом.

— К экзаменам готовлюсь. В МГУ.

— Везет! Образование получишь. А я, наверное, в грузчики…

Давно отрепетированным донжуановским жестом Валентик, запустив в волосы все пять пальцев, откинул со лба назад пышную шевелюру. Рассказанная им жалостливая история помноженная на давнюю и детскую влюбленность Леры в мальчика в матросском костюмчике, оказала желанное действие: на ее висках и верхней губе проступили крошечные бисеринки пота, дыхание стало тяжелым и прерывистым.

А Валентик, получивший первый сексуальный опыт еще четыре года назад, во время вечеринки с компанией разбитных одноклассниц, смотрел на плоские, «картонные» Лерины прелести, на нескладные руки и выступающие из-под легкого платья ключицы — и понимал, что за право обосноваться в этом доме надолго ему придется во многом себя пересиливать.

Внезапно руки и грудь девушки покрылись «гусиной кожей». «Курица ты мороженая», — жалостливо подумал Валентик. И спросил, вздохнув с изрядной долей обреченности:

— Слушай, у тебя вина нет? Хотя бы и начатой бутылки… Мне так — стресс снять…

«Выпью — может, что-нибудь и получится», — решил он, когда Лера метнулась на кухню.

И не ошибся.