Доспехи демона (СИ) - Лекс Эл - Страница 35

— Или души просто не перерождаются, а появляются в каждом новом существе. — заметил я, вспоминая слова Десана о том, что он отловил душу, которая уже отделялась от тела. — И со смертью существа умирают тоже.

— Некоторые думают и так. — кивнула Тора. — Но ни то, ни другое пока не доказано… Понятно, почему. А откуда ты знаешь о вероятной смертности души?

— В конце концов, я сам умер. — я усмехнулся. — И, видимо, оказался здесь именно потому, что мою душу перехватили в тот момент, когда она отправлялась… Туда, куда души отправляются после смерти. А раз я оказался здесь — значит, этот мир находится где-то между моим миром и… кладбищем душ.

— Кладбище душ. — улыбнулась Тора. — Осторожно, справа ямка. Значит, теперь ты точно уверен, что ты умер и попал в этот мир, а не… как ты там говорил?

— "Медикаментозная кома" я говорил. — вздохнул я. — Я ни в чем пока еще не уверен, но… Скажем так, я уже начинаю допускать мысль о том, что я действительно куда-то там перенесся и слился с древним могучим демоном. Это все еще плохо укладывается в моей голове, но… На проверку все оказывается слишком связным и логичным. И таким реалистичным… Цвета, запахи, вкусы, другие ощущения… Эмоции! То, что мне приходится тут делать… Тора, я впервые за всю жизнь осознанно что-то своровал! Даже если это всего лишь клетка моего воображения, психоделический мультик, нарисованный опьяненным сознанием, я хочу, чтобы он подольше не кончался!

— И даже демон в твоем теле тебя не смущает?

— Вот что ты сразу начинаешь. — вздохнул я. — Нормально же общались.

— Хорошо, давай не будем об этом. — легко согласилась Тора. — Тогда, может, ты мне расскажешь о своем мире?

— О чем конкретно? — оживился я.

— Ты сравнил медведя с… Тран… вал? Как ты сказал?

— Трамвай. — поправил я. — О, ты сейчас узнаешь для себя много нового!

Так мы и шли до самого вечера — Тора внимательно слушала, а я без устали болтал обо всем, что только приходило в голову. О небоскребах и аквалангах, об автоматах и самолетах, об экранопланах и боксерских перчатках, о Биг Бене и Эйфелевой башне. Когда у меня пересыхало во рту, Тора безмолвно перехватывало меня руками за шею, а я, без каких-то проблем удерживая ее одной рукой, второй подносил к губам флягу, делал глоток и продолжал.

А Тора слушала.

Так же прошел и второй день, и третий. На привалах я осматривал ногу Торы, отмечая, что ожог затягивается прямо на глазах — раз в десять быстрее, чем он заживал бы сам по себе. Вместо давно кончившейся медвежатины я, поставив под руководством Торы пару силков, поймал в один из них олененка, но, черт возьми, рука не поднялась его убить! Эти влажные черные глаза, этот испуганный паралич при виде меня!..

Пришлось его отпустить, а Торе соврать, что ничего не попалось. В конце концов, растительная диета худо-бедно утоляла голод, если опустить то, что приходилось питаться ею практически без остановок, да и желудок мой во время привалов вел себя несколько недовольно, заставляя сидеть в кустах порой по двадцать минут.

У Торы с этим было все еще хуже — ее в туалет приходилось носить, потом уходить, а потом возвращаться и забирать.

Но, несмотря на все лишения, эти три дня серьезно нас сблизили. Из глаз Тора исчезло подозрительное выражение, с которым она ранее смотрела на меня, и уступило место восхищению пополам с интересом. Я все никак не мог остановиться и рассказывал, и рассказывал о своим мире и о своей жизни, легко перескакивая с темы на тему, будто я страдающий от бессонницы хипстер, прыгающий с одной страницы википедии на другую.

Ни разу за эти три дня я больше не испытал ни единой отрицательной эмоции, а когда Тора, под конец третьего, наконец смогла впервые наступить на больную ногу, предварительно для подстраховки обмотав ее повязкой, и вовсе обрадовался!

— Как раз вовремя. — довольно прокомментировала Тора свою прогулку вокруг костра.

— И почему же?

— Завтра мы должны будем выйти к городу.

Глава 18

На следующее утро мы и вправду вышли к городу. «Мы» — потому что Тора сегодня впервые шла сама, хоть и медленно, почти что с моей скоростью. Не торопясь и аккуратно наступая на больную ногу, чуть прихрамывая, едва заметно морщась при неудачном шаге, но все же — шла сама! И даже сама отказалась от предложения снова прокатиться на руках.

Буквально через час после старта мы вышли из леса и оказались перед огромной плоской равниной. То ли мы все эти дни шли по крайне длинному подъему, то ли мы изначально находились на возвышении — но сейчас, выйдя из леса, мы оказались на вершине невысокого, буквально в десять метров, плоскокого холма с дружелюбными пологими склонами, заросшими высокой травой и душистыми цветами. Никакого злобного колючего кустарника, никаких подлых корней, только свет и доброта.

На равнине, километрах в пяти от нас, если я правильно смог оценить, раскинулся город, к нему от леса вела мощеная булыжником дорога, начинающаяся буквально у нас под ногами — двадцать минут пройти, не больше. Дорога прямой стрелой пронзала равнину и утыкалась в величественную, высоченную, метров девять, не меньше, крепостную стену, а точнее — в громадные тяжелые ворота. Отсюда, конечно, что ворота, что стена, что весь город выглядели игрушками, но стоило прищуриться и разобрать копошение крошечных молекул возле распахнутых ворот, стоило лишь понять, что это — люди, и все увиденное сразу приобретало совершенно другие масштабы.

Да и само копошение молекул можно было назвать так лишь с большой натяжкой — даже отсюда было видно, что толпа возле ворот собралась приличная, а по тракту к городу подтягивались все новые и новые желающие попасть внутрь. Не потоком, конечно, так — отдельными капельками… Но даже так было нетрудно понять, что прибывают они быстрее, чем их успевают пропускать в город.

Кстати, а кто их вообще пропускает?

Этот вопрос я задал Торе, которая уже ушла вперед не десяток шагов, явно метясь выйти на дорогу.

— Стражники. — ответила она. — Простые стражники.

— А они что, решают кого пустить, а кого нет?

— Не совсем. Пускают они всех, кто не выглядит совсем уж непристойно вроде каких-нибудь нищих или юродивых. Стражники больше следят за порядком. Осматривают грузы торговцев, чтобы предотвратить контрабанду, собирают пошлину с тех, кто собирается торговать в городе, и всякое такое.

— А мы не покажемся им непристойными? — недоверчиво спросил я, с ног до головы осматривая Тору.

— Нет, мы же прилично одеты. — Тора пожала плечами. — Просто не будь напряженным, расслабься, не привлекай к себе внимания — и все будет хорошо.

Расслабься, легко сказать.

Но Тора уже не слушала — она сорвала несколько цветочков и принялась вязать из них венок, тихо напевая себе что-то под нос.

Я вздохнул и покорно последовал за ней.

Примерно через час мы уже стояли в очереди на вход. Тут творился настоящий бардак — блеяли овцы, мекали козы, лаяли из железных клеток страшные облезлые собаки. Пахло лошадями, навозом и чем-то сгнившим. Стоял невыносимый гвалт из-за спорящих, кто чье место в очереди занял и других, кто пытался их перекричать с той или иной целью. Иногда вспыхивали потасовки, но очень быстро заканчивались — соседи по очереди моментально растаскивали драчунов, да еще и шикали на них опасливо, косясь в сторону ворот.

Бедные стражники, как же им тяжко, наверное, работать в такой атмосфере…

Грусная мерзость…

Прошло не меньше получаса, прежде чем Торин венок был полностью готов, а мы наконец приблизились к воротам.

Две тяжелые створки, открывающиеся в нашу сторону, были открыты и надежно удерживались на местах толстыми цепями, закрепленными чем-то вроде больших карабинов на огромных булыжниках. Ворота будто бы сами по себе задумывались как оружие — если такой створкой перешибет, то дух выбьет в момент, а судя по тому, что их удерживали такие огромные камни, где-то внутри у них то ли мощные пружины, работающие на закрытие, то ли какой-то другой механизм, позволяющий быстро это сделать. Неплохое решение для серьезного фортификационного сооружения в условиях отсутствия рва, решеток и всего такого.