Коммуналка: Добрые соседи (СИ) - Лесина Екатерина - Страница 45

Потом, у дома, ей их отдадут.

И помогут отнести.

И все-то, что сестры Красновские, что Ниночка, что Толичка, что Тонечка проводят Эвелину взглядами. А она пройдет, стараясь не думать о том, что прячется в чужих глазах.

Ничего хорошего.

— Устали? — Матвей Илларионович протянул флягу с чаем. Фляга была зачарованной, а чай — крепким до горечи и горячим.

— Немного.

— Могу отвезти вас домой.

— Не стоит, — Эвелина сделала глоток и стало немного легче. — У вас ведь были планы. Нет нужды их ломать.

Он кивнул.

И флягу убрал во внутренний карман мундира. А Эвелина подумала, что не отказалась бы посмотреть на своего спутника в обычной одежде. Сказать? Или он столь привык к форме, что не мыслит себя без нее? И вовсе просьба ее будет неуместна.

— Вам и вправду здесь не место, — он редко заговаривал о чем-то серьезном. Обычно о погоде или вот книгах, или еще о кино, которое любил, притом не просто любил, но мог о нем говорить, что было… необычно.

— Мне нигде не место, — после представления Эвелина чувствовала себя опустевшей, обессиленной, словно выпила ее та нелепая, честно говоря, никчемушная совершенно роль. И сейчас особенно остро ощущалась ее неправильность, весь этот бестолковый пафос фраз.

— Это вы зря.

Матвей Илларионович коснулся ее руки.

— Совсем ледяные. Вы не замерзли? — и в голосе его слышалась настоящая забота, в существование которой так хотелось поверить.

— Нет. Просто… сосуды… особенность. Астра так сказала.

— Астра?

— Соседка. Она дива. Нелюдимая совершенно, но я ей верю. Иногда она помогает.

— А иногда?

— А иногда у нее сил нет. Она маленькая.

О соседке говорить было просто, тем паче ни неприязни к ней, ни особой симпатии Эвелина не испытывала.

— Дива…

— Если хотите, я вас познакомлю. Возможно, для ваших… планов она подойдет лучше.

— Не стоит. Я не привык отступать, — и обиделся, кажется. Конечно, кажется. Генералы, особенно столь деловитые, не станут обижаться по пустякам.

А машина остановилась.

И вечер пошел своим чередом. Очередной обыкновенный вечер в чужом доме. Бабушка назвала бы это приемом? Или нет? Гости. Дамы в нарядах и драгоценностях. Мужчины в костюмах. И среди них Матвей Илларионович выделяется, даже не ростом, он невысок и по-прежнему сутуловат, но… от него веет силой. И те, другие, которые выше и шире, которые важны и напыщенны, чувствуют ее. И теряют, что лоск, что уверенность.

А Эвелина… пожалуй, она наслаждается моментом.

Причастностью.

Восхищением… она улыбается и что-то отвечает. Кивает. Изображает счастье и любовь, это на самом деле несложно. Еще одна роль и куда проще той, которую она играла на сцене.

— Ах, какая удивительная пара… — вздыхает хозяйка дома, смахивая слезу. Она почти искренна в своем восторге, в отличие от супруга, которому ни Эвелина, ни Матвей Илларионович не нравятся, но он терпит.

Он понимает момент.

И тоже лепечет что-то, стараясь проявить дружелюбие к гостю из Москвы, потому как этот гость рано или поздно в Москву вернется, и как знать…

— И все-таки вы устали, — Матвей Илларионович четко уловил тот момент, когда Эвелине стало вдруг тошно. От места этого, от обилия золота и хрусталя, который собирали и выставляли, красуясь богатством, от людей и запахов. — Я отвезу вас домой.

— Ничего страшного.

— Мне решать, — все-таки он был генералом и не любил, когда ему перечили. Эвелина не собиралась. Она позволила подать тонкое пальтецо с несколько полинявшим воротником, былую красоту которому не вернула и покраска. И оперлась на руку.

Подумалось, что теперь хозяева не только вздохнут с облегчением, но и получат возможность обсудить неудобных гостей.

Пускай.

— Завтра возьмите шубу, — попросил Матвей Илларионович, вытащив портсигар. Посмотрел на Эвелину и убрал. — А то холодает…

— Курите уже, — Эвелина согласилась, что холодает, что пальто, единожды перелицованное, весьма скоро придет в негодность, и надо бы новое заказать. Именно заказать, ибо то, что в магазинах продают, она и под страхом смерти не наденет.

— А вы?

— А я постою… смотрите, какие звезды. Крупные, правда?

— Большая медведица, — он не стал чиниться и уговаривать ее сесть в машину, но достал свою сигаретку, закурил. — А вон полярная звезда… и там вот Малая медведица. Правда, больше я ничего не знаю.

— Я и того не знаю.

Эвелина вдохнула полной грудью сыроватый воздух и предложила:

— Пройдемся? Тут недалеко. Или вам стоя удобнее?

— Стоя, сидя, лежа… до войны я вообще не курил, а там… — он затянулся. — Там… пахнет плохо. Ко всему привык, а к запаху вот не сумел. Спасибо вам.

— За что?

— На меня не смотрят как на идиота.

— Вряд ли на вас и раньше смотрели как на идиота, — Эвелина потрогала волосы. Полночи придется волосы отмывать, потом сушить… и снова не выспится. — Вы для этого слишком… не знаю, как выразиться, но поверьте, они чувствуют силу.

— А вы?

И взгляд этот внимательный. И он все еще некрасив, только почему—то это обстоятельство не имеет значения.

— И я, — согласилась Эвелина и оперлась на руку.

— И… как вам?

— Нормально. В силе нет ничего плохого. Туда идемте. Если через переулок, то получится быстрее даже, чем на машине. Только… скажите, чтобы вас забрали.

— Я запомню дорогу.

— Нет. Порой здесь неспокойно. Ничего серьезного, но в кордебалете говорят, что грабят. Слегка.

Он только усмехнулся. Да, пожалуй, боевому офицеру меньше всего стоит опасаться уличных грабителей.

— Давно вы в этом городе?

— Всю жизнь. Правда, сначала мы жили в другом месте. Мама и бабушка. И еще отец, — при упоминании о нем Эвелина поморщилась. — Война сюда не дошла. Я помню это время, я ведь была достаточно взрослой. Помню, что мама уходила на завод, что бабушка тоже уходила. А у меня школа. И нужно было хорошо учиться. Правда, учебников не было… и диктовали нам учителя сами. И задачи тоже сами составляли. И еще писали мы не на тетрадях. Откуда в войну тетрадям взяться? Приносили старые, кто сохранил, и там писали между строчек. А еще на обоях тоже… у Валентины Ивановны целый рулон нашелся. Но, наверное, вам такое слушать смешно.

— Ничуть.

Ночной город дремал. Время не такое и позднее, но дома темны, и в редких окнах виднеются огни. А вот фонари горят, правда, их мало, и поэтому узкая улочка, протиснувшаяся среди домов, заполнена тенями.

— Пару раз случались бомбежки, но… тоже, как понимаю, на излете… как-то даже линия фронта подошла, и многие собирались уезжать. Бабушка тоже хотела. А мама сказала, что мы должны остаться.

— И вы остались?

— Да. Было… страшно, — в этом, пожалуй, Эвелина призналась впервые, что себе, что мужчине, который шел рядом. — Потом… мы ходили помогать. Растаскивали завалы. И пожары тушили. Набивали мешки песком. Еще что-то делали, не помню уже даже что. Не важно. Все ведь закончилось?

— Закончилось.

— А потом вдруг сказали, что победа. Ее так долго ждали, что просто не поверили сразу. А когда поверили… люди выходили на улицы. Все вдруг забыли про ссоры и обиды. Обнимались. Поздравляли. И тогда мне показалось, что теперь-то все будет иначе, что, если победа, значит, зло уничтожено, а добро победило. Что теперь до конца мира все будут со всеми дружить и помогать…

Она покачала головой.

— А что было потом?

— Вам и вправду интересно?

— Пожалуй, что да, — Матвей Илларионович стряхнул пепел. — Если лезу не в свое дело, то… извините. Я понимаю, что с женщинами нужно говорить о прекрасном. Но где я, и где прекрасное?

Эвелина фыркнула.

— Потом вернулся отец, и жить стало сложнее. Мама умерла. Он женился вновь. И мы оказались лишними. Пришлось уйти. Бабушка в театре подрабатывала. Уже не играла. Не брали. Но связи сохранились. Знакомства тоже. Меня вот выучила. Устроила. Правда… наверное, действительно следовало выбрать другую профессию.