Коммуналка: Добрые соседи (СИ) - Лесина Екатерина - Страница 3

— В шестой Толичка, — меж тем продолжила Калерия Ивановна и поморщилась. — До крайности несерьезная личность. Актерствует, представляете?

Свят покачал головой.

То есть, театр в городе имелся, но не сказать, чтобы большой и известный, скорее уж он был из числа тех, что недалеко ушли от обыкновенных самодеятельных коллективов.

— Ведет себя несознательно…

…Анатолий Чигринский и вправду при театре числился, актером второго класса с жалованьем по тарифной сетке в двадцать два рубля, не считая премий, которые, правда, выделялись весьма редко. Впрочем, это обстоятельство его нисколько не огорчало, ибо был он человеком свободных взглядов и не менее свободных моральных норм. И пускай вслух о таком говорить было не принято, однако…

…со снимка на Свята смотрел жгучий кареглазый брюнет. Острые черты лица его придавали тому выражение хищное, слегка диковатое.

Женщинам такие нравились.

Настолько нравились, что порой оные женщины забывали о чести, долге и… и мог бы?

Молод.

Энергичен.

И… мужчина. Пожалуй, кто бы другой на этой мысли и остановился бы, перечеркнув кандидатуру, как глубоко неперспективную, однако Святу всякого случалось видать. Так что с вычеркиванием он решил погодить. Тем паче Толичка, как выразилась Калерия Ивановна, явно тяготел к яркой жизни, каковая требовала денег. А еще, судя по доносам, отличался он редкостным самолюбием и характером склочным, из—за которого ни один—то его роман так и не закончился свадьбой, да и вовсе длились они недолго…

Нет, к Толичке Свят присмотрится.

— В седьмой — Эвелина, — Калерия Ивановна сморщилась больше обычного. — Актриса она… известная…

…и служит в том же театре, что и Толичка, правда, в основном составе. Зарплата у нее выше, поклонники имеются, а с ними и надежда сладить жизнь. Собой Эвелина хороша тою выверенною правильной красотой, которая людей посторонних одновременно и влечет, и пугает.

Могла ли…

…честолюбива.

Трижды подавала документы о переводе в Ленинград, дважды — в Москву, но всякий раз получала отказ. Постоянно ездит на пробы, однако вновь же без результата. Кто другой отступил бы, удовлетворившись положением звезды провинциального театра, но…

…если бы ей пообещали не деньги, но связи, те самые, которых Эвелине столь отчаянно не хватало, ибо, судя по красоте, внешностью она обладала подходящею, да и талант какой-никакой имелся, то… могла ли?

— И в восьмой, последней по коридору, Астра… — Калерия Ивановна произнесла это имя осторожно и поглядела так, выжидающе, будто пытаясь понять, как Свят к нему отнесется.

Никак.

Он… он встречался с ними, с теми, кого почти не осталось в обновленной стране. Но вот… Верескова Астра Бальзаминовна. Странное имя, чуждое, куда более чуждое, чем имена двуипостасных, и режет слух, заставляет подбираться, искать подвох, ведь быть того не может, чтобы человека звали так…

Астра Бальзаминовна.

Двадцать пять лет.

Мать-одиночка.

Медицинская сестра общего профиля.

Дива.

— Она хорошая девочка, — сказала Калерия Ивановна, глядя уже сердито, будто подозревая, что Свят решит эту самую хорошую девочку обидеть. — Просто жизнь у нее… не заладилась.

Глава 2

Глава 2

Ниночка всегда и точно знала, что она достойна лучшего. Чего именно? Кто бы спросил, Ниночка бы не ответила. Но это ведь не важно, это детали и вовсе пустое… главное, что она, Ниночка, достойна.

Она бросила взгляд в круглое зеркальце, подаренное Гришенькой — вот дурачок, и на что он рассчитывает со своими сорока рублями дохода и однокомнатною квартиркой, где помимо Гришеньки обретается его матушка и сестрица с семейством — и вытянула губки.

Новая помада была страсть до чего хороша.

Так и называлась — «Страсть».

Алая. Темная. Того насыщенного оттенка, который весьма шел Ниночке, заставляя ее чувствовать себя роковою женщиной.

— Ах, милая, — сказала она, передразнив Василия Васильевича, который на Ниночку заглядывался давно, но как-то робко, будто стесняясь не то возраста своего, не то супруги, наличие которой Ниночку несказанно огорчало.

Но…

Сам Василий Васильевич был ей симпатичен своею обходительностью и щедростью. То есть, обходительность Ниночка уже оценила, а вот со щедростью ей еще предстояло разобраться.

Справится.

Конечно, роман этот не продлится долго, но…

— Все дурью маешься, — тетушка уселась на кресло и велела. — Чаю сделай. Эклеры свежие?

— Свежие, — не моргнувши глазом соврала Ниночка.

Настроение испортилось.

— Тогда два давай…

Ниночка выбрала самые залежавшиеся, даром, что ли, сегодня с утра маялась, пудрой их посыпая. Глядишь, и отравится… то есть не то чтобы она тетушке смерти желала, но вот… разве это справедливо, чтобы такой вот нехорошей некрасивой женщине — и мужем целый председатель достался? Пусть всего-навсего и областного отделения.

Тетушка ела эклеры молча, сосредоточенно, и, кажется, не поняла, что на витрине они провели дня три уж как, вон, даже пальцы облизала.

Чайком запила.

Зажмурилась.

А ведь если бы ее не стало, то Захар Натанович был бы свободен, и уж тогда-то он сделал бы тот первый решительный шаг, который обеспечил бы Ниночке неплохое будущее.

— Я тебе что говорила? — поев, тетушка добрела, однако доброты этой хватало лишь на то, чтобы сделаться еще более занудной, нежели обычно. — Чтоб ты с Кисовским не связывалась.

— Я и не связывалась, — Ниночка дернула плечиком.

…как он смотрел, когда Ниночка жила в тетушкиной четырехкомнатной квартире, куда была принята на правах родственницы и условиях, что станет эту самую квартиру убирать… как смотрел… нет, не сразу… в первые-то пару лет Ниночка — она ведь не дура, право слово, — вела себя, как и подобает вести тихой провинциальной родственнице, благодарной за шанс в жизни. И тетушка прониклась.

Учить принялась.

А потом сообразила, что наделала, да только поздно. И небось, с превеликою радостью отправила бы Ниночку обратно в деревню, да только побоялась. Ниночка ведь многое видела, а слышала и того больше. Вот и пришлось… выход искать. Ничего. Нашли. Сумели ведь.

— Ты не связывалась, — тетушкин голос отличался той визгливостью, которая нормальных людей заставляла морщиться. — А его жена жалобу подать собирается.

— На меня? — Ниночка хлопнула ресницами.

Густыми.

Накрашенными.

Красивыми, в общем, как и все-то в ней. Вот только тетушка не поверила.

— Актрисулька из тебя никакая. На тебя, на кого ж ещё. И Кисовский, будь уверен, от всего отопрется. Ему оно надо, чтоб из партии за аморалку поперли?

Кисовкий…

Это такой, с усиками? Который полюбил сиживать подолгу, буравя Ниночку страстным взглядом? И будь она поглупее — точно поверила бы в этакую страстность, да только толку-то от нее… ни разу ни шампанским не угостил, ни пирожным.

А вздохи и стихи — не считается.

Стихи пусть жене вон читает. Ниночка же обладала практичным складом ума и людей предпочитала таких же. Вот Василий Васильевич уже дважды конфеты подносил, и не какие-нибудь, а трюфеля шоколадные в золотой обертке. Таких, небось, и у Эвелинки нет, хотя уж она-то поклонниками хвастаться любит.

Дура.

— Заявит, что ты его домогалась… — продолжала вещать тетушка, явно с надеждой, что именно так все и сложится.

— Я? — теперь Ниночка удивилась вполне искренне. — Зачем он мне нужен был?

Ладно, Василий Васильевич, который гастрономом заведует, его Ниночка, может, и домоглась бы, когда б не опасалась спугнуть. К своим годам она успела усвоить, что мужчины по сути своей — существа на диво робкие, хрупкие даже, а потому их беречь надобно.

Особенно некоторых.

— Не знаю, — уже почти спокойно ответила тетушка. — Врет, значит?

— Врет, — согласилась Ниночка, на сей раз сказавши правду с чистым сердцем. — Он же ж… скупой и вообще…

— Зато красивый.

Тетушка глянула с прищуром.