Признание маленького черного платья (ЛП) - Бойл Элизабет - Страница 63

– Я не завидую ни одному из вас, ублюдки, – произнес он. – Может быть, меня и ждет петля палача, но осмелюсь сказать, что это – лучшая участь по сравнению с той, которая ожидает вас от этой троицы.

На следующее утро в Холлиндрейк-Хаусе атмосфера была тихой и тревожной.

Арест Дэша и смерть Авроры и Тарлетона вызвали среди толпы головокружительную волну слухов, которая опустошила бальный зал быстрее, чем пожар в доме – особенно учитывая новости о том, что был убит один из гостей.

Пиппин сидела в одиночестве в маленькой гостиной из их анфилады комнат, Талли торопливо умчалась неизвестно куда, а тетушка Минти недавно отправилась на поиски экономки, чтобы попросить еще красной шерсти – ее вязание продвигалось с неистовой скоростью.

Дверь позади нее отворилась и закрылась, и девушка предположила, что вернулась тетушка Минти, но решительные шаги позади нее говорили о другом.

Она обернулась, ожидая увидеть там Дэша. Но это был не он.

Посреди комнаты стоял виконт Госсетт.

К собственному изумлению, Пиппин поняла, что рада видеть его. Она поднялась на ноги, заглянула в искреннюю глубину его голубых глаз и ощутила, как по ее спине пробежала дрожь.

– Я знаю, что с моей стороны совершенно неуместно вторгаться сюда, – проговорил Госсетт, нервно запуская пальцы в золотисто-каштановые волосы, – но я хотел бы кое-что сказать вам.

Девушка открыла рот – чтобы что-то сказать, сама не зная что, – но он остановил ее двумя простыми словами.

– Выходите за меня. – Это не было ни приказом, ни благородным заявлением, сделанным из чувства долга.

Это была мольба из глубины души.

Выходите за меня.

Пиппин покачнулась, протянула руку и схватилась за спинку кресла, чтобы устоять на ногах.

– Я... я… я… – заикаясь, проговорила она, а затем сделала глубокий вдох и нашла в себе силы говорить связно. – Вам не следует здесь находиться. И самое главное – мне не следовало поощрять вас.

– Я подумал, возможно…

Пиппин не знала, что подтолкнуло ее поспешить и сделать такое признание:

– Милорд, если бы я никогда не встречала Дэша, и мы приехали бы сюда, на этот загородный прием, я могла бы представить себе…

– Представить что? – быстро спросил Госсетт, пересекая комнату и подходя к ней. Он положил ладонь поверх ее руки, и тепло его пальцев дурманило ей голову.

Пиппин ощущала смертельный холод с момента ареста Дэша, а теперь здесь был лорд Госсетт, предлагавший ей теплое, надежное пристанище. А в его глазах она видела такие глубокие чувства, что это тронуло ее.

– Это невозможно, – заявила она виконту, убирая свою руку. – Не сейчас.

– Я знаю, знаю, что время и место совершенно неподходящие, – проговорил тот. – Но если не сейчас, то, может быть, позже?

Пиппин покачала головой.

– Нет. Я слишком уважаю вас. – Намного больше, чем следовало. Она любит Дэша. Любила его с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать лет, и ее сердце принадлежало ему.

Но сейчас так много поставлено на карту. И что, если Дэша повесят?

Пиппин отвернулась и вытерла выступившие на глазах слезы.

– Слишком уважаете? – упорно настаивал лорд Госсетт, обойдя девушку и вручив ей без каких-либо церемоний простой льняной носовой платок. – Это многообещающе. Уважение – это намного больше по сравнению с тем, с чего начинают многие люди. Выходите за меня, леди Филиппа. Пиппин.

Она едва не посмотрела на него, когда он подобным образом произнес ее имя. Его серьезный тон пробуждал надежду, говорил о чем-то таком чистом и искреннем, что это причиняло ей душевные муки. Все, что девушка смогла сделать – это снова покачать головой.

– Я не могу.

– Почему нет? – спросил виконт. – Вы спасете свое имя, доброе имя своей семьи, от позора.

Это выглядело преувеличением. Ее отец был пьяницей и игроком, а младший брат готов был последовать по его стопам.

Но Госсетта, кажется, это не волновало.

– Брак со мной прекратит любое расследование вашего участия в его побеге из Маршалси. Вы спасете свою жизнь.

– А что насчет вас, милорд? – спросила она. – Что станет с вашим добрым именем?

Госсетт сделал шаг назад.

– Моим добрым именем?

– Оно будет запятнано. – Теперь пришла очередь Пиппин настаивать на своем. Она должна. Обязана это сделать. Если бы только я не…

– Не понимаю, каким образом мое имя будет запятнано, – сказал виконт, со всей уверенностью, порожденной поколениями аристократического воспитания. В случае Госсетта это было не высокомерие, но чувство понимания того, кем он является. Благородным человеком. – Брак со мной только…

Пиппин оборвала его.

– Прекратите. Пожалуйста, умоляю, перестаньте. Вы так ужасно затрудняете все это.

– Но в этом нет ничего трудного, – ответил ей Госсетт. – Не должно быть. Я не могу не думать о том, что произойдет с вами, если вы не… – он помолчал. – Не выйдете замуж и не обретете защиту.

– Мне не нужна…

– Но вам нужна защита, леди Филиппа. Нужна. Вам и вашему ребенку.

Ее руки легли на выпуклость живота, которая скоро будет заметна среди тщательно уложенных складок платья, которые до сей поры скрывали ее растущую беременность.

– Как вы…

– Из-за этого, – пояснил он, кивнув на ее руки, лежащие поверх живота. – Точно так же вы поступили прошлой ночью, когда были расстроены, и я в тот же момент понял, что вы носите его ребенка. – Он помолчал перед тем, как продолжить: – Но он потерян для вас, а я нет. И, Пиппин, моя дражайшая Пиппин, я хочу жениться на вас – ради вас самой и ради вашего будущего ребенка тоже.

Она снова покачала головой.

– Пока он в той камере, приговоренный к повешению, я не могу…

Госсетт обнял девушку и прижал к себе. Его объятия были нежными и успокаивающими, но произнесенным им слова поразили ее так, как не смогло бы удивить ничто другое.

– Что если я позабочусь о том, чтобы он оказался на свободе и благополучно покинул Англию?

Ларкен провел большую часть дня взаперти с Холлидрейком и Темплом, сочиняя отчеты и сравнивая заметки, чтобы убедиться, что в окончательной, официальной версии нигде не упоминаются имена Талли и леди Филиппы. Также предстояло позаботиться о безопасном возвращении Дэша в Лондон, и в придачу облегчить душу, выложив этим двоим всю правду.

О том, что Пимм приказал ему сделать. И что теперь он не собирается делать это, даже если это будет означать провал задания.

И все же, при свете дня провал казался более радужным началом его новой жизни, по сравнению с «честью» и «долгом», которые требовали от него король и страна.

И теперь, когда день угасал и приближался ужин, у него осталось одно-единственное дело. Найти Талли. И когда он ее найдет, то…

Что, черт возьми, ты собираешься сказать ей, Ларкен, когда найдешь ее?

Было так много причин пойти к ней и умолять о прощении, просить ее провести с ним остаток жизни, но также существовали и очень большие препятствия, возникшие между ними, такие же непреодолимые и тернистые, как заросли боярышника, составлявшие лабиринт.

Например, тот факт, что она совершила измену, освобождая Дэша.

Как и ты мог бы поступить, если бы не был так безрассудно упрям, возразила бы она в ответ.

Ларкен отмахнулся от этой мысли. Что там еще говорила Талли? О да. Как он мог забыть?

«Как вышло, что вы готовы убить друга? Неужели вы так относитесь к тем, кого любите? Легко расстаетесь с ними и забываете их в нескончаемых поисках чести? Я спрашиваю вас, сэр, какая честь может быть в убийстве?»

Его отец понимал, что такое настоящая честь – он ставил на первое место свою семью и сердце, цена не имела значения. Теперь Ларкен понимал, что отец отправился в Париж не для того, чтобы восстановить честь, а чтобы забрать свою дочь, завлеченный обещанием Авроры, что та передаст их ребенка под его присмотр.

И его любовь к незаконнорожденной дочери стоила ему жизни.

Ларкен покачал головой. Честь. Долг. Он так долго знал только эти идеалы, из-за которых он едва не потерял свою душу. Теперь пришло время освободить ее. Разыскать любовь, способствовавшую побегу из той тюрьмы, в которую он так давно бросил себя.