Когда говорит кровь (СИ) - Беляев Михаил - Страница 54

Он должен был тут побывать. Должен был почувствовать запахи масел и уличной кухни. Вступить ногами на крупные камни, которыми были выложены местные мостовые. Пройтись между жмущихся стен по крохотным переулкам, таким тесным, что порою соседи даже перекидывали доски между домами. Съесть местного хлеба и оливок, а ещё лучше кефетту на главной площади. Но главное, он должен был увидеть свою семью. Тех самых людей, в жилах которых текла одна с ним кровь. Тех, кто воспитывал его, растил, готовил к взрослой жизни и кого он покинул двадцать один год назад, предпочтя жизнь тагмария работе на давильне.

Все эти годы он их не видел. Не видел отца, матери, братьев, дядей, тетей, племянников. Он не знал, все так же ли они давят масло, не знал, кого из их них прибрал к себе Моруф, сколько родилось детей и сколько из них уже успело вырасти. Но главное, он не знал, помнят ли его ещё тут. И если помнят, то ждут ли и будут ли ему рады. Ведь тогда, двадцать один год назад, семья так и не смогла понять и принять его выбор.

И он просто обязан был всё это выяснить.

И не один он.

Позади него на вершину холма карабкались Одноглазый Эйн, Мицан Мертвец и ещё пятеро человек. Конечно, проще и быстрее было пойти по Прибрежному тракту, но любой кэндарец знал, что лучший вид на их город открывался именно отсюда — с Лысака.

Свое название холм получил весьма заслужено — на его вершине не было ни травы, ни кустов. Только ровный слой песка и камней, над которыми возвышался огромный старый дуб, росший тут столько же, сколько помнили себя самые старые жители. Среди городских детей даже ходила байка, что если залезть на самую его вершину, то можно увидеть Кадиф. И каждый мальчишка хоть раз в своей жизни пытался забраться наверх, чтобы потом хвастаться и рассказывать про виды столицы, которую, само собой, некто из них никогда не видел, развесившей уши малышне, вдохновляя все новых и новых юных кэндарцев карабкаться вверх по сухим веткам.

— А ты не соврал, бычок. И верно, весьма живописный отсюда видок открывается, — Мицан хлопнул Скофу по плечу и прошелся немного вперед, встав на самом краю небольшого обрыва.

Он не был уроженцем этих мест. Мертвец родился в совсем небольшой деревушке, затерянной среди пшеничных полей у самой границы Кадифара с Людесфеном. Но как-то сам собой увязался за остальными кэндарцами в их ночную вылазку.

Следом за ним к обрыву подбежал длиновязый юноша с бледной кожей и испещренным оспинами узким лицом. Зажмурившись и громко втянув носом воздух, он закричал что было сил:

— Я живой!!! Мама! Живой!!! Живой!!!

Рухнув на колени, парень сгреб руками песок и с силой сжал его в кулаках, прижимая к груди.

— Пережившего свою первую войну сразу видно, — хмыкнул Эйн.

— Ага, нас-то ветеранов родными видами уже не проймешь, — согласился с ним солдат с седыми висками, у которого отсутствовал кончик носа. — А вот родными бабами, что по мужикам стосковались, можно, хе-хе-хе.

— Мечтай, давай, — рассмеялся низенький лысый бородач. — Так прям местные бабёнки все двадцать лет, что тебя тут не было, сидели и причитали по вечерам: «Ой, когда же вернется наш ненаглядный Эдо и натянет нас как следует! Ой, когдаженьки когда!». Забыли тебя тут. Смирись уже друг. И хер твой тут тоже забыли.

— А иди ка ты в жопу Беро. Помнят, не помнят. Ждут, не ждут. Вообще по херу. Дом тут мой. Дом! Вон она — крыша родная, аккурат напротив храма Лотака проглядывается. Потрёпанная и побитая только какая-то… похоже никто так и не поменял черепицу с тех пор как я в тагму ушел. Но ничего, вот сейчас в отставку, вернусь насовсем, и подлатаю. А за одно и братьям, коли живы и целы, за лень бока намну.

— А я женюсь, — тихо произнес смуглый высокий джасур с вьющимися волосами.

— Тебе же ещё семь лет служить, Мальтеро. Вперед-то не забегаешь? — спросил его Беро.

— Вот подожду и женюсь.

— Ну что же, воины, — развернулся к остальным Эйн. Будучи единственным старшим среди них, он воспринимался всеми как главный в самоволке. — Сейчас расходимся по домам, но на рассвете все снова собираемся тут. И чтобы никого потом искать не пришлось. Все всё поняли?

Мужчины закивали, давая понять, что слова Одноглазого Эйна они поняли верно. Спустившись по склону холма и пройдя вместе большую часть оливковой рощи, воины разошлись каждый в свою сторону.

Хотя Кэндару и не окружали стены, город обладал четкой линией, за которой роща оливковых деревьев почти сразу сменялась каменными домами — крепкими, добротными, похожими на крепостные бастионы, что разделяли проходы улиц. Сначала узкие, а потом все боле широкие и просторные, вымощенные отполированными булыжниками. Большинство домов тут были двухэтажными, с маленькими балкончиками и окруженными невысокими каменными оградами, за которыми росли фруктовые деревья, кусты и небольшие огороды. Между домами то и дело попадались всевозможные мастерские, которые зачастую были пристроены прямо к жилым зданиям. Большинство из них были связанны с основным промыслом города и производили всевозможные сорта оливкового масла, засоленные оливки, мебель и прочие изделия из оливкового дерева, оливковое мыло и знаменитый настой из оливковых листьев, помогавший при приступах удушья.

В столь поздний час жизнь в этом небольшом провинциальном городе уже почти остановилась. Пока солдаты шли, петляя по изгибам улиц, прохожие попадались им совсем редко. Некоторые из них шли не оглядываясь, другие же, напротив, не скрывая своего любопытства, рассматривали одетых по-военному незнакомцев. Каждый раз Скофа тоже всматривался в их лица, в надежде увидеть знакомые черты, но все они казались ему чужими. Только лавки, дома и мастерские всякий раз отдавались в его сердце россыпью детских воспоминаний.

Когда они уже почти дошли до родной для Эйна и Скофы улицы, прямо из подворотни на них выскочил мальчик лет шести, гнавший куда-то прутиком стаю гогочущих гусей. Увидев троих мужчин, он замер, а потом осторожно попятился назад, причем гуси сбились вокруг него плотным полукругом.

— Да ты не боись, пацан, — попробовал успокоить мальчугана Скофа. — Мы сами отсюда, кэндарцы, только вот долго дома небыли — в армии служим.

Солдат выставил вперед руки в успокаивающем жесте и широко улыбнулся, но гуси тут же зашипели, а мальчик лишь сильнее попятился. Его круглые от ужаса глаза смотрели на изуродованное лицо Мицана.

— Вот зараза, — хлопнул себя по лбу Мертвец, — Совсем забыл капюшон на рожу напялить.

Мицан поднял руку, и мальчик с криком юркнул обратно в подворотню, увлекая за собой разбушевавшихся птиц. Спокойно проводив его взглядом, Мертвец натянул ниже глаз плотный капюшон.

— Мда, вот бы от моей милой мордашки так харвены драпали, цены бы ей не было.

— Ты в порядке? — спросил друга Скофа.

— Конечно. Мне тоже как-то раз довелось свое отражение в зеркале увидеть, так я потом полдня заикался.

Пройдя ещё несколько поворотов, солдаты остановились. Прямо перед ними начиналась широкая улица из стоявших друг напротив друга двухэтажных домов. На вид, она ничем не отличалась от любой другой в этом городе. Тот же выбеленный кирпич и оранжевая черепица на крышах, те же низенькие оградки, за которыми располагались крохотные сады и огороды, и даже большая давильня, к которой жались домики, выглядела точно так же как и прочие подобные мастерские в этом городке. Но каждый камешек, каждое деревце, каждый дом отдавались нежной теплотой, разливавшейся из сердца по всему телу.

Это была та самая улица, на которой родились и выросли Эйн и Скофа.

Та самая улица, на которой они когда-то знали каждого жителя. Где играли детьми в камешки, где бегали друг за дружкой наперегонки, где прятались от взрослых, после успешного рейда на чужие огороды. Где дрались и пробовали вино. Где впервые, ещё неловко и неумело, приударивали за девчонками. Где взрослели и превращались в мужчин. Улица, которую они покинули двадцать один год назад, оставив свои семьи и всю знакомую им жизнь. Улица, что все эти долгие года жила в их сердцах и воспоминаниях.